ом,   парень  по  кличке  Тарзан  (в  то  время  все  смотрели
заграничные фильмы), ревность или еще что, и в ход пошел нож...
     Найти бывшую подругу Клиновой Галю Бакунову удалось быстро.  Теперь это
была полная блондинка с ярко накрашенными губами, в модном наряде.
     - Ничего не помню, - твердила она.
     - Но ведь речь идет о вашей подруге, - настаивал я.
     - Господи,  мало ли чего бывает в молодости! А теперь я замужем, у меня
дети...
     Да, свое прошлое она явно хотела забыть.
     - Неужели вы не помните ребят, которые ухаживали за вами?
     - Мой муж и тот меня об этом не спрашивает, - кокетливо заметила она.
     - Ну, хорошо... А Жора Тарзан?
     При  этом имени она невольно смешалась.  Но  замешательство это длилось
мгновение.
     - А при чем тут я?  - удивилась Бакунова. - Жора ухлестывал за Маргошей
Клиновой.  Если  хотите знать,  за  мной  тогда  ухаживал Василий Васильевич
Пулгеров - начальник отдела кадров типографии.
     - Ну вот видите, - улыбнулся я, - оказывается, начальника отдела кадров
вы запомнили.
     - Еще бы,  -  с гордостью произнесла Бакунова,  -  он каждый день дарил
такие букеты...  А  Жора,  хотя  и  вор  был,  тоже Не  оставлял Маргошу без
внимания. В рестораны приглашал и все такое прочее...
     - Как вы узнали, что Жора был вором?
     - Когда его осудили за ограбление магазина и избиение сторожа.
     - А раньше вы знали об этом?
     - Нет,  нет, что вы! - сказала она, но я почувствовал в ее тоне фальшь.
- Ревнивый он был. Прямо до ужаса. Чуть что - угрожал Марго финкой...
     - Откуда вам известно, что он угрожал Клиновой финкой?
     - Как откуда?  Сама Марго рассказывала,  что Жора грозился ее убить.  И
при этом говорила,  что ей нравится его сильный характер. В то время мы ведь
были зелеными девчонками, нам нравились такие...
     - Может, он и в самом деле убил Маргариту?
     - Этого я не знаю,  -  испуганно сказала она. - И говорю вам только то,
что мне известно.  Что он нож ей показывал и угрожал,  так это я и сама раза
два видела. Могут подтвердить это же и Пулгеров, и Тоня Архипова... Однажды,
когда Маргоша была у меня,  он стал ломиться в дверь, а потом ножом бить. До
сих пор зарубки остались,  можете посмотреть...  Но насчет убийства я ничего
не знаю. Помню, Жора говорил, что она уехала...
     - Куда?
     - Он  не  сказал  куда.   Взяла  и   уехала.   Даже  не  зашла  ко  мне
попрощаться...  Встретила я раз Жору,  хотела расспросить подробнее,  но он,
увидев меня,  перешел на другую сторону улицы. А через неделю его забрали. С
тех пор я его так и не видела...

     Георгий Ерыгин был высокий и  длинноволосый.  За это,  наверное,  его и
прозвали Тарзаном.
     - Хотите верьте,  хотите нет,  -  сказал он на допросе, - а не убивал я
ее, и все!
     - Свидетели Бакунова и Архипова показали,  что вы неоднократно угрожали
Клиновой расправой.  Вскоре же после ее исчезновения вы были с  Пулгеровым в
кафе и на вопрос, как поживает ваша возлюбленная, ответили: "Спроси у чертей
на том свете".
     - Так это же я просто так сказал. Для авторитета...
     - Допустим.  Но  при  вашем  аресте,  спустя две  недели после  отъезда
Клиновой,  у  вас был обнаружен френч со следами крови на правом рукаве.  Не
помните, как вы объяснили ее появление на первом допросе?
     - А чего же тут не помнить.  Подумаешь,  шесть лет прошло!  Сказал, что
курицу резал, вот и кровь...
     - Но вам ведь известно заключение экспертизы,  что обнаруженная кровь -
человеческая, второй группы... Чья она?
     - Моя! - выпалил вдруг Ерыгин.
     - Но тогда вы объяснили иначе. Я могу вам напомнить.
     - Не трудитесь.  Что было, то сплыло. Теперь я говорю правду: моя кровь
на френче.
     - Что же это вы, зарезаться хотели?
     - Не знаю,  чего я хотел.  Только когда Марго шла к вокзалу, встретил я
ее и сказал: пойдешь за меня - пить брошу и со шпаной завяжу, а не пойдешь -
на глазах у тебя зарежусь.  Она засмеялась и говорит:  "Попробуй".  Ну,  я и
попробовал: полоснул себя ножом в грудь... Могу шрам показать.
     - На нем не написано, когда, кто и при каких обстоятельствах вас ранил.
     - Не  верите и  не  надо!  Только я  свое отсидел.  Живу теперь честно,
работаю... Придраться не к чему, так вы старое дело пришиваете?
     - Куда же все-таки уехала Клинова? - настаивал я.
     - Я вам сто первый раз повторяю: не знаю...
     Но  я  был  доволен:  по  моему убеждению,  круг,  так  сказать,  почти
замкнулся.  Во-первых,  Клинов опознал волосы дочери,  во-вторых, Ерыгин был
знаком  с  ней  и  постоянно грозил  убить,  что  подтверждалось показаниями
Бакуновой, Архиповой и Пулгерова. И в-третьих, человеческая кровь на френче,
отобранном у Жоры Тарзана через две недели после исчезновения Маргариты. Все
это приводило к единственному выводу - Маргариту Клинову убил Ерыгин.
     Правда,  сразу же после обнаружения скелета я  послал в Москву череп на
исследование  известному   антропологу  профессору  Герасимову  с   просьбой
восстановить черты лица убитой. Однако ответ из Москвы задерживался, а время
шло.  Ерыгин оставался на свободе.  Где гарантия, что он не скроется? А если
сбежит, сам себе не прощу, да и начальство по голове не погладит. И я принял
решение:  срочно  предъявить  Ерыгину  обвинение  в  совершении  умышленного
убийства,  а  затем сразу воспользоваться предоставленным следователю правом
применить в отношении обвиняемого меру пресечения. И конечно же, не подписку
о  невыезде,  а  заключение под стражу.  Но если подписку о  невыезде я  как
следователь мог избрать самостоятельно,  то с арестом дело обстояло сложнее:
по  закону  требовалась санкция  прокурора.  А  Николай  Варламович  Хохлов,
прокурор нашего  района,  как  об  этом  хорошо  знали  работники милиции  и
прокуратуры,  обычно не  спешил давать такую  санкцию.  От  тщательно изучал
дело, анализировал вместе со следователем все доводы "за" и "против" ареста,
а затем обязательно самолично допрашивал обвиняемого...
     На  этот раз  я  был уверен,  что прокурор согласится взять Ерыгина под
стражу. Во-первых, обвиняется он в тяжком преступлении, во-вторых, в прошлом
дважды судим,  да и  сейчас характеризуется не лучшим образом,  а в-третьих,
мне казалось,  что доказательств,  уличающих его, собрано вполне достаточно.
Но, увы...
     По  мере того как  Хохлов листал дело,  лицо его хмурилось все больше и
больше.
     "Неужели ему не  ясно?  Или просто перестраховывается?  -  думал я,  не
спуская взгляда с  прокурора.  -  Ну и  ну!  Ожидал поздравлений с  успешным
раскрытием такого необычного дела, а тут..."
     Не  успел я  закончить свою мысль,  как Николай Варламович,  перевернув
последний лист дела, поднял на меня глаза и в упор спросил:
     - А вы уверены, что скелет принадлежит Маргарите Клиновой?
     - Да, конечно, - ответил я и в подтверждение сослался на показания отца
погибшей, на волосы, которые он опознал, на свидетелей.
     Прокурор  слушал  внимательно,  потом  перечитывал  какие-то  протоколы
допросов,  снова  задавал мне  вопросы,  по  характеру которых нетрудно было
догадаться, что он не разделяет моего оптимизма.
     Хохлов считал,  что  само местопребывание трупа кажется подозрительным.
Зачем надо было Ерыгину выбирать для  убийства такой отдаленный район (они с
Клиновой жили  на  другом конце города),  да  еще  прятать тело  на  чердаке
многолюдного дома.  Я  в  свою очередь как  раз  это  обстоятельство пытался
повернуть в  сторону  своих  выводов.  Еще  я  напирал на  личность Ерыгина:
все-таки имеет две судимости.  На это Хохлов возразил,  что,  мол,  Жора был
вором,  а  не  убийцей,  и,  судя  по  всему,  действительно любил Маргариту
Клинову, а поэтому не мог так просто решиться на убийство.
     Вышел я  от прокурора совершенно подавленный.  Разумеется;  ни о  каком
аресте Ерыгина не могло быть и речи.

     На  следующий день,  как только я  пришел на  работу,  ко мне заглянула
секретарь прокуратуры.
     - Захар Петрович, вам пакет из Москвы.
     Волнуясь,  я стал искать,  чем бы вскрыть толстый пакет,  и,  ничего не
найдя, оторвал край рукой.
     Лицо Клиновой я  знал наизусть -  в деле было несколько ее прижизненных
фотографий.  Не стану описывать то состояние,  в  котором я  взял фотографию
рисунка головы,  присланного профессором Герасимовым,  одно замечу: руки мои
дрожали.
     И что же вы думаете: вместо худощавого продолговатого лица Маргариты на
меня глянула широкоскулая девушка с монгольскими глазами...
     Позже, анализируя, почему я уверовал в то, что убийцей является Ерыгин,
я  понял:  все началось с разговора со стариком Клиновым,  когда он упомянул
Жору Тарзана.  Крепко ухватился за  первую удобную версию.  А  дальше -  как
снежный ком.  На допросе Бакуновой я,  выходит, не столько старался выяснить
обстоятельства дела,  сколько сам толкал ее (конечно, непроизвольно) к тому,
чтобы она помогла мне обосновать мою версию.  То же было и с Архиповой,  и с
Пулгеровым.
     Идти  объясняться с  Хохловым было  для  меня мучительно.  Кому приятно
признаваться в собственном заблуждении. Я ждал разноса, но прокурор выслушал
меня спокойно.
     - Ну что же,  Захар Петрович,  -  сказал он,  -  хорошо,  что все понял
сам... А ведь дело действительно сложное. Тут можно и ошибиться...
     Я  облегченно  вздохнул  и,  желая  как-то  закрепить  позицию  Николая
Варламовича в  сложившейся ситуации,  в знак согласия с ним закивал головой,
бормоча что-то нечленораздельное: "Да... Мы... Я... Конечно..."
     Но в  это время прокурор встал,  подошел ко мне вплотную,  положил руку
мне на плечо и, значительно глядя мне прямо в глаза, сказал то, что я не дал
ему договорить:
     - Понимаешь, можно ошибиться. Мы ведь люди... Но не должно! Не имеем мы
права ошибаться,  когда речь идет об аресте...  Знаешь,  человек сам по себе
крепкий,  а вот судьба у него хрупкая. Сломать ее нетрудно, особенно тому, у
кого власть... А у нас с тобой не просто власть, а большая...
     С того разговора прошло вот уже скоро тридцать лет,  а я не могу забыть
его.  И не хочу. Вспоминаю о нем каждый раз, когда приходится решать один из
труднейших вопросов -  о взятии под стражу. Теперь-то я отлично понимаю, что
Николай Варламович Хохлов не был перестраховщиком...
     В тот день мы с прокурором просидели часа два,  не меньше. Прикидывали,
как  и  что по  этому делу предпринимать дальше.  Даже вместе составили план
следственных действий. А когда я выходил от него, услышал возмущенный голос.
     - Сколько же можно ждать?  - обращался к секретарю старичок, которого я
сразу узнал.
     Увидев меня, старичок бросился ко мне, схватил за руку:
     - Что же это получается,  Захар Петрович?  Я первым нашел скелет,  а вы
меня совсем забыли! Всего один раз допросили и больше не вызываете...
     Я  пригласил Дятлова (а  это  был он) к  себе в  кабинет.  Мне уже было
известно,  что  все  жильцы дома  называют Дятлова не  иначе,  как  Шерлоком
Холмсом  за  его  пристрастие  к  расследованию  замысловатых  и  запутанных
домашних историй. Титул этот закрепился за ним после одного случая. Года два
назад женщины третьей квартиры стали получать анонимные письма, порочащие их
мужей.  Поднялся  невероятный шум.  Жена  одного  инженера  стала  ежедневно
устраивать  такие  скандалы,   что  даже  обитатели  соседних  домов  плотно
закрывали окна.  Все  женщины  квартиры подозревали друг  друга,  и  страсти
разгорались с каждым днем.  Кто-то из мужей обратился за помощью к Спиридону
Никитовичу,  и  тот  охотно принял на  себя миссию сыщика.  Он  прежде всего
собрал все  письма и  установил,  что  они написаны одним и  тем же  детским
почерком.  Появилось предположение,  что кто-то из мамаш с целью конспирации
пользуется услугами своего ребенка-школьника. А так как в квартире оказалось
шестеро школьников,  Дятлову пришлось с каждым из них завести дружбу.  Никто
не  знал,  какими  таинственными путями  шел  Спиридон  Никитович в  поисках
истины,   но   только  через  два   месяца  народный  суд  осудил  виновницу
междоусобной  войны.  Свидетелем  обвинения  против  склочницы  выступал  ее
собственный сын...
     - Видите ли, какое дело получается, Захар Петрович, - заговорил Дятлов,
плотно  прикрывая за  собой  дверь.  -  По-новому кое-что  нужно  повернуть.
Выходит,  что мы с вами неправильно чердак рисовали, а значит, неправильно и
думали.
     - О чем вы, Спиридон, Никитич? Мы с вами все правильно нарисовали.
     - А вот и не все! Мы чердак-то новый нарисовали, а надо было изобразить
его по-старому.  Вы же сами сказали, что убийство произошло шесть лет назад!
- горячился Дятлов.
     - Сядьте и расскажите все по порядку, - указал я на стул.
     - Наш дом,  то есть номер двадцать первый, соединяется с домом двадцать
три.  Оба дома под одной крышей, но их чердаки разделяются перегородкой, что
мы с  вами и нарисовали.  А теперь вот,  оказывается,  эта самая перегородка
поставлена всего три года назад, а раньше чердак общий был. Ясно?
     Так, выходит, труп могли занести из того дома.

     Сообщение  Дятлова  давало  действительно новые  возможности  или,  как
теперь говорят, информацию для размышления.
     До  этого нас мало интересовали жильцы дома No  23,  когда-то  имевшего
общий чердак с домом No 21. Другое дело теперь...
     В ходе проверки, которую по моей просьбе тщательно проводили сотрудники
уголовного розыска,  нас  заинтересовала некая Лабецкая Елена Ивановна,  лет
сорока,  медсестра.  Последние пять лет она нигде не  работала,  но  жила на
широкую ногу.  Возможным источником дохода были поклонники,  которых, кстати
сказать, она часто меняла. Но выяснилось, что это было не так. Напротив, как
правило,  она  сама  их  щедро  угощала,  а  некоторым даже  делала солидные
подарки.  Кому  новую рубашку,  кому -  брюки,  а  одному мужчине даже новый
шевиотовый костюм купила.  Инспектор уголовного розыска сообщил,  что прежде
Лабецкая работала в родильном доме,  где якобы помогала врачу делать аборты,
которые в то время были законом запрещены.
     Я разыскал уголовное дело,  по которому действительно был осужден врач.
Судя по материалам этого дела,  врач всю вину взял на себя:  мол,  медсестра
Лабецкая не знала,  что он брал с  пациенток деньги,  и  была убеждена,  что
аборты  производились  лишь  тем,   кому  они  разрешались  по   медицинским
показателям.  Короче, из этой истории Лабецкая вышла сухой, но работу вскоре
оставила "по собственному желанию".
     В  отделении милиции  мне  удалось разыскать одно  анонимное письмо,  в
котором "доброжелатель" уверял,  что "Лабецкая самая настоящая спекулянтка".
Но лейтенант,  который проверял этот донос,  в  своей справке констатировал:
"Состава преступления в  виде спекуляции в действиях гражданки Лабецкой Е.И.
не усматриваю". Это было три года назад.
     Соседка Лабецкой утверждала,  что Елена Ивановна после ухода из роддома
стала делать аборты сама в своей квартире, за что "гребла деньги лопатой".
     По  этим  данным можно было предположить,  что  на  чердаке был  найден
скелет  одной  из   тех,   кто   решил  воспользоваться  услугами  Лабецкой.
Антисанитария,   недостаточность  квалификации   (ведь   она   всего-навсего
медсестра) могли привести к трагическому исходу.
     Но это была лишь одна из новых версий.  Чтобы проверить ее,  можно было
вызвать на допрос Лабецкую. Просто, но рискованно: если скелет действительно
на ее совести, она вряд ли признается, а вот другие возможные доказательства
постарается немедленно ликвидировать.  И тогда я принял решение:  прежде чем
допрашивать Лабецкую,  произвести у нее обыск. Но обыск я мог сделать тоже с
санкции прокурора.  Правда,  в  нетерпящих отлагательств случаях следователь
может произвести обыск и без санкции прокурора,  но с последующим сообщением
прокурору об этом в суточный срок.
     Не скрою, когда я шел к Николаю Варламовичу за разрешением на обыск, то
изрядно волновался: а вдруг опять проявляю нерассчитанную поспешность?
     Прокурор  молча  прочитал постановление,  так  же  молча  поставил свою
подпись, печать и только после этого тихо сказал:
     - О результатах прошу доложить...
     Лабецкая оказалась маленькой крашеной блондинкой.  Меня  и  понятых она
встретила спокойно.
     - Прошу вас  располагаться,  как  дома,  -  с  подчеркнутой любезностью
сказала Елена Ивановна. - Только вы поздновато пожаловали. Сейчас октябрь, а
последний аборт я сделала в феврале.  Сами понимаете,  амнистия все списала.
Стало  возможным начать новую жизнь.  И  я  ее  начала.  С  понедельника иду
работать в поликлинику. Вот копия приказа...
     Сквозь приоткрытую дверь  спальни я  увидел зеркальный шкаф  и  на  нем
горку разных чемоданов.  При  осмотре вещей я  обратил внимание на  то,  что
многие платья переделаны с большего размера на меньший.  Это было заметно по
старым  швам  и  чрезмерно большим  запасам.  Я  спросил Лабецкую о  причине
переделок.  Не ожидая,  видимо, такого вопроса, Елена Ивановна растерялась и
стала рассказывать,  как ей  однажды случилось очень дешево купить на  рынке
несколько платьев,  которые хотя и  не  подходили по  размеру,  но  очень ей
понравились, и она решила их переделать.
     В  чемоданах  оказалось несколько заграничных отрезов  и  много  других
вещей. Лабецкая заявила, что все они куплены ею вскоре после войны лично для
себя и никакой спекуляцией она не занимается.
     Осматривая сами чемоданы,  я обратил внимание на подпись,  которая была
сделана на внутренней крышке самого большого, из искусственной кожи. Надпись
была  на  немецком языке и  в  переводе гласила:  "На  добрую память дорогой
русской девушке Леночке Смирновой от  фрау  Мюллер.  14  августа 1947  года,
город Зильдорф". Я спросил Лабецкую:
     - В 1947 году к вам заезжала Елена Смирнова?
     На мгновение в глазах женщины промелькнул страх, но она тут же овладела
собой и почти спокойно ответила:
     - Да,  заезжала. Это моя двоюродная сестра. Я подавала в домоуправление
заявление о  том,  что  она  поживет у  меня  несколько дней.  Она  ехала из
Германии и  оставила мне эти чемоданы и  еще кое-какие вещи.  А  я отдала ей
почти все свои запасы продуктов...
     - А куда она от вас уехала? Где Смирнова живет сейчас?
     - Она уехала к себе домой... Не то в Читу, не то в Челябинск, - сказала
Лабецкая.  -  А  потом  вышла  замуж и  уехала с  мужем куда-то  на  Север и
перестала писать мне. Даже не знаю почему...
     Уже  заканчивая  обыск,  я  обратил  внимание  на  красивую  серебряную
шкатулку.  На  ее  крышке было выгравировано:  "Елочке от лейтенанта Петрова
А.А. 1944 год".
     - А эта вещь кому принадлежит? - спросил я.
     - Вы  говорите так,  будто это не  моя квартира,  -  капризно протянула
Елена Ивановна.  -  У меня ведь тоже были поклонники.  И,  представьте себе,
кое-что дарили.
     - Эту шкатулку мне придется пока изъять.
     - Это ваше дело...
     Мне  удалось установить,  что  Елена Смирнова,  знакомая с  некоей фрау
Мюллер из  города Зильдорфа,  была военнослужащей.  К  объяснениям,  которые
прислала Мюллер, были приложены две фотокарточки старшины медицинской службы
Елены Федоровны Смирновой,  демобилизованной из армии 15 августа 1947 года и
выехавшей к месту постоянного жительства в Мурманск.
     Когда  я  взглянул  на  фотографию Смирновой,  то  невольно  вздрогнул.
Вытащив  из  сейфа  снимок  лица,  восстановленного  по  черепу  профессором
Герасимовым,  и  приложив его рядом с  фотографией Смирновой,  я удивился их
поразительному сходству.  Тот же узкий монгольский разрез глаз,  тот же овал
лица и  припухлость губ.  Единственное,  что не совпадало,  -  прическа.  На
снимке,  присланном профессором, она была гладкой, а у Смирновой красовалась
копна пышных вьющихся волос.
     Я  немедленно созвонился с  прокуратурой Мурманска  и  попросил  срочно
навести справки о судьбе Елены Федоровны Смирновой. На следующий де