ьно улыбнулся просто потому, что
было весело...
   - Оживаете понемногу, - подметил изменение сосед. - У меня все
наперекосяк. Как вспомню про трюмиловку. Эх, проскочить бы Линьковый!
   - Что это такое-трюмиловка? - среагировал на незнакомый термин Упоров.
- Сам-то я моряк, бывший, конечно...
   - Он, Господи! - притворно встрепенулся Каштанка. - С таким темным
фраером в одних кандалах! На вашем языке это называется перевоспитание, на
нормальном-ссучивание: бьют до тех пор, пока не сдохнешь или их сучью веру
не примешь.
   - Вас могут поставить перед выбором?
   Каштанка вдруг утратил петушиную дерзость, горестно усмехнулся, и на
впалых шеках его проступила
   заметная бледность:
   - Мне что... мне выбирать не из чего: я вор, Вадим...
   Наконец машина остановилась, по мотор продолжал работать, как в ознобе,
потряхивая железный кузов "воронка".
   - Спокойно, Жулик, спокойно, - кто-то в темноте успокаивает собаку. Она
рычит, утробно сбрехивая коротким густым лаем.
   Дверь с грохотом выпала в ночь. Ночь похожа на сплошной кусок черного
льда. На Колыме темнота особенно плотная перед рассветом.
   Вспыхнул фонарь. Яркий свет резанул по напряженным глазам зэков. А
следом металлический голос выкликнул:
   - Заключенный Вадим Сергеевич Упоров!
   - Я!
   - Заключенный Опенкин Федор Маркович!
   - Здесь, гражданин начальник. Не волнуйтесь.
   - А куда ты денешься, говно в кандалах?!
   Он еще что-то хотел добавить, но вспыхнувший собачий лай заглушил
голос, и только немного погодя раздалась команда:
   - Выходи!
   Зэки спрыгнули на землю, загулявшую под ногами зыбкой болотной шубою.
Огни лагеря горели совсем
   близко. Сырая метель перечеркивала их тусклый свет строчками липкого
весеннего снега. Отблеск лучей прожектора лежал на затворах автоматов
охранников, одинаково безликих и молчаливых.
   Каштанка опять шмыгнул разбитым носом, как можно любезней
поинтересовался у того, кто назвал его "говном в кандалах":
   - Гражданин начальник, место не шибко знакомое.
   Что это за командировка?
   - Повылазило, не видишь-Крученый! Ты ж тута ужо блатовал тем годом. Ну
и память! Дрочишь, поди, часто?
   - Все по распорядку, гражданин начальник. А верх чей на Крученом?
   Гражданин начальник расплылся в довольной улыбке, в этот момент с вахты
крикнули:
   - Прекратить разговоры! Дежурный, принять двоих по спецнаряду.
   Ветер ударил снежным зарядом в провода, они загудели голосом
затухающего колокола.
   - Шагом марш!
   ...В помещении вахты было жарко. Солдаты спали вокруг круглой печи на
лавках. Один из них, с курносым веснушчатым носом, вскочил при появлении
зэков, уставился непонимающим взглядом.
   - Вы чо гремите? Вы чо шум поднимаете?! - с трудом проговорил он
заспанным голосом, взглянув на кандалы, смачно потянулся. - Козырные,
видать, изловились. Все равно не гремите. Поспать дайте...
   Калачиком улегся на лавку, поджав под себя ноги.
   Тотчас заснул здоровым, молодым сном.
   Упоров едва подавил в себе желание подойти к печке, прижаться спиной к
ее нагретым кирпичам, вбирая живительное тепло измученным телом. Он
смотрел и искренне завидовал беззаботному сну солдата: в такие сны
приходят загорелые девки, их можно любить открыто, как любят только в
сытых снах, да еще гденибудь в далекой деревне без сельсовета...
   Из боковой комна-ibi вышел коренастый лейтенант в небрежно накинутой на
плечи шипели. Глубокие залысины придавали его совсем юному лицу выражение
взрослой озабоченности, отчего лейтенант был похож на играющего в шахматы
малолетнего вундеркинда.
   Дежурный остановился перед кандальниками, начал покачиваться с пятки на
носок.
   - Душевно с вами побеседовали, Опенкин, - произнес он насмешливо, но
без улыбки. - Свои или...
   - Ваши, гражданин начальник. Почерк не узнаете?
   - Значит, заработал!
   И уж забыв о побитом воре, уставился на второго заключенного, слишком
спокойного, чтобы лейтенант мог в это поверить.
   - У вас, Упоров, было время подумать о своей судьбе. Советую не
примыкать ни к каким группировкам, особенно к тем, к которой принадлежит
этот тип...
   Телефон за дверью прервал это нудное наставление.
   Короткий сигнал перешел в дребезжащий металлический хохот.
   - Снимите кандалы, - лейтенант говорил уже с порога боковой комнаты. -
Обоих-в карантинный барак.
   Он пробыл в комнате не более минуты и снова появился на пороге, но без
шинели.
   - Старшина Мякшин! В шестом бараке-труп.
   Убийцу-в карцер!
   - Взвод! - рявкнул пожилой старшина, застегивая широкий офицерский
ремень. - В ружье!
   Солдаты загрохотали сапогами и, разобрав оружие, выбежали на улицу.
   Носатый конвоир терпеливо дождался их ухода и, подавив зевок,
скомандовал зэкам:
   - Руки-за спину!
   Снял кандалы, положил их в рюкзак и кивнул в сторону двери с короткой
табличкой: "Стой! Предъяви пропуск!"
   ...Рассвет уже подбил соболиную шубу ночи голубым песцом молодого утра.
Стало проглядней, и фигуры часовых на вышках обозначились застывшими
куклами. Звездный свет пошел на убыль, растворяясь в робком рождении дня,
звезды посерели какой-то чахоточной серостью, смотреть на небо стало
неинтересно.
   Вадим вспомнил свое последнее утро во Владивостоке с такими же серыми
звездами на небе. Он возвращался на корабль по утренним улицам вместе со
старым официантом ресторана "Золотой Рог", и тот устало кивал на
копошившихся в подворотнях дворников:
   - Вдивляюсь! Нет, это меня просто поражает!
   Раньше каждый дворник мечтал найти золотой червонец, который потерял
пьяный купец. Интересно, что ищет советский дворник?
   Ему объяснили в кабинете следователя - и про дворников и про многое
другое, о чем он шутливо спрашивал у своих клиентов.
   Взволнованный старик попросил воды, ему дали в лоб, и задавать вопросы
стало некому...
   "Дед мог обслужить в долг, - думал заключенный, шагая по мерзлой
дорожке. - Если бы такой нашелся среди чекистов и дал тебе в долг немного
свободы...
   Недельку! Нет, маловато. Хотя бы месяц, и можно досиживать. Дурак! Ты
еще сидеть не начал!"
   От внутренних переживаний он даже не почувствовал, как его обыскали у
входа в карантинный барак.
   Двери барака открылись после двух длинных звонков и удара по рельсу. На
пороге возник высокий простуженный старшина, кашлянув в кулак, спросил с
раздражением в хриплом голосе:
   - Кого еще тут черти принесли?
   - Двух прими, Кокошкин. По спецнаряду прикатили.
   - Масти какой?
   - Один из воров, Каштанка это. Другой-политический из замка.
   - Ш.монали?
   - Да. Оттуда чо привезешь?
   - Есть ловкачи... Из замка? - бубнит Кокошкин. - По запарке небось
залетел. Оттуда добры-то не возвращаются.
   - Залетел, как положено, гражданин начальник, - не утерпел задетый
небрежным тоном старшины Каштанка.
   - А ты вообще глохни! Не то под раздачу попадешь!
   "Не стоило с ним заводиться", - подумал Упоров, наблюдая за тем, как
старшина поднимает задвижку и смотрит в камеру. После этого повернул в
замке ключ, отбросил со звоном засов.
   - Входите, членоплеты!
   Они вошли и остановились в шаге от порога. За спиной лязгнул засов.
   ...Камера встретила новичков выразительной, настороженной тишиной. Но
тишина была нетерпеливой, а потому скоро кончилась, и Каштапка, чуть
ерничая, проговорил:
   - Приветствую уважаемых каторжан!
   Ему не ответили. Тогда он повернулся к Упорову и сказал:
   - Нс обижайтесь: народ устал на трудовой вахте!
   Вадим пожал плечами, продолжая осматриваться.
   Камера была опоясана двухъярусными нарами, сколоченными из толстого
листвяка. Посредине стол, привинченный к заплеванному полу массивными
болтами.
   Справа от двери параша, на ней старый узбек, сохранявший вид почтенного
аксакала.
   Пахло человеческим потом, прелой кожей, еще чемто-всегда тюремным,
наверное, потным страхом.
   Вадим остановил взгляд на задумчивом узбеке, и тот сразу начал
тужиться, имитируя запор.
   Каштанка неожиданно психанул:
   - Да что это за кодляк, в котором нет места приличным людям?! Или вам
глаза не служат?!
   В левом углу на верхних нарах, где двое играли в карты, закрутили
головами. Не принимавший участия в игре громадный зэк с наколотой на щеке
бабочкой потребовал с угрозой:
   - Кажи масть, гости!
   Тут же с нижних нар соскочил шустрый, похожий на зачумившуюся обезьянку
кавказец и, пощупав телогрейку Упорова, предложил:
   - Слышь, мужик, играем гнидник?
   - Оставь меня в покое, - попросил шустряка Упоров.
   - Ну, чо ты менжуешься, легавый буду! В нем уже двадцать сидельцев
умерло. Ставлю рубаху с одной заплатой.
   - Ты будешь двадцать первым, - уже сурово предупредил кавказца Вадим,
чувствуя-тот подскочил не случайно.
   - Я вас спросил за масть, гости! Почему молчим?
   Тот, с бабочкой на щеке, уже спустил с нар ноги в сапогах ручной работы.
   - За мою масть, хозяин, можешь спытать у Заики.
   И придержи язык, пока он у тебя во рту, а ;;е в моем кармане!
   Один из играющих захлопнул в ладонь три карты, сощурившись, поглядел
вниз.
   - Ба-ба-батеньки, никак Каштанка?! Говорили, тебя в замок устроили,
поближе к врагам народа.
   - Рылом не вышел для замка. Вчера мы слиняли с той командировки. Этот
каторжанин... - Федор Опсикин положил руку на плечо Упорова, - почти два
года пролежал в сейфе.
   - Надо же! - Заика сделал удивленные глаза. - Из воров?
   Федор вздохнул, развел руками, избегая глядеть на своего сокандальника
и одновременно изображая разбитой рожей высшую степень огорчения:
   - Увы, мастью нс вышел: он-политический.
   - Может быть, сын Зиновьева или этого, как его, ну...
   - Можешь не продолжать! Каштанку с сукой в одни кандалы не закуют! Где
наше место?
   - О чем ты спрашиваешь, Федя?! - огорчился тот, кто только что пытал их
за масть. - На верхних нарах.
   Они легли рядом, расстелив на неструганые доски телогрейки. Заика
сбросил карты и вытащил из-под телогрейки кусок хлеба:
   - На, Федя, подкрепись с дороги.
   Опенкин подмигнул Вадиму заплывшим глазом, разломил хлеб на две
половины:
   - Я же говорил тебе, Вадим, плохих воров пе бывает. Чо играешь, Заика?
   - Чу-увствую-голый васер.
   - Ас кем садился и зачем?
   - Вором назвался.
   Они разговаривали между собой в полный голос, так, словно их беседа не
касалась сидящего напротив Заики крепкого, но какого-то суетливого, не но
ситуации разговорчивого зэка.
   Между тем игра подходила к концу. Тот, кто играл с Заикой, смахивал
трясущейся ладонью капельки желтого пота со лба, хотя в камере было совсем
не жарко, и говорил, пытаясь разрядить обстановку и размягчить сурового
партнера:
   - Фарту нынче нема, а на Широком я усю зону обыграл...
   - Ты тогда богатый, - ехидничал большой зэк с бабочкой на щеке.
   - Та не, при мне оно все. Но оно есть, можете не сомневаться. Вор вору
должен верить...
   - Почему тогда Седому не поверил? Телогрейку с него сдернул. Через тебя
он легкие застудил. Помер через тебя...
   - Чо ты буровишь?! - вскинулся потный зэк. - Он мне свой гнидник
законно засадил! При свидетелях!
   - Шпиляй-шпиляй-не отвлекайся! - посоветовал тихий, как осенняя морось,
голос от самой стены камеры. - Карты слоз не любят.
   - Ой! - обрадовался Каштанка. - Есиф Палыч, не ожидал вас видеть,
   - Здравствуй, Федя, - прошептал тот же голос от стены. - Не ходи меня
обнять: у меня-насморк. Еще с Одессы. Когда менты везли нас в открытой
пролетке.
   - Когда ж это случилось, Есиф Палыч?
   - Девять лет назад. В Одессе самый стойкий насморк и самый поганый
мент. Они ловят даже стариков, немощных пенсионеров карманной тяги. За
свою долгую жизнь я вытянул не меньше миллиона, а лежу на одних парах с
бездельниками или такими, как этот...
   Еспф Палыч что-то разглядел в игре и поменял голос:
   - Эй, как вас там?! Пузырь! Бросайте бой! Ваши не пляшут!
   - Помолчи, пархатый! - закричал громче, чем следовало кричать в таких
случаях, потный зэк, обнажив крепкие зубы. - Это наша игра! Верно, Заика?
   - Верно, - подтвердил Заика, тихо прибавил:-Расчет. И не грубите
старшим...
   - Чо он в карты лукается?!
   - Расчет, - повторил тверже Заика, при этом его светло-голубые глаза
омрачились вспыхнувшей злобой. - Был договор...
   - Куда спешить?! Не последний день сидим. Ворвору должон...
   - Вор фуфло не играет. Ежели он, конечно, настоящий вор, а не... - Есиф
Палыч сделал паузу, Пузырь напряженно скосил глаза в его сторону и затаил
дыхание, - церковный... Клюквеннпк ..оганый!
   Еснф Палыч закончил фразу, и вся камера глянула в сторону Пузыря с
презрительным неодобрением. Даже узбек на параше покачал седой головой.
   - Брешет жид, - отодвигаясь от Закки, пролепетал потный зэк. - Вот вам
крест-неправда!
   Он действительно перекрестился. Только это никого не убедило.
   - Чем платить, у меня есть. Думал, в одну камеру сховают, сунул ему
гроши...
   - Как кличут твоего подельника?
   - Ципой. Из честных он...
   - Он из тех же, что и ты, Пузырь, - безжалостно наседал Есиф Палыч. - А
церковный вор, сам понимаешь, хуже мента. И еще...
   - Не тебе, щипачу пархатому, за мою масть судить!
   - И еще, - как ни в чем не бывало продолжил Есиф Палыч. - Ципа -
бандит. Он был штопорилой до тех пор, пока ты не предложил ему грабить
храмы. Такой грех! Такой грех! Вас надо резать в колыбели...
   - Расчет! - уже не скрывал угрозы Заика. Рука его нырнула за борт
бушлата и вернулась с широкой турецкой бритвой.
   - Не психуй, Аркаша! - отпрянул Пузырь. - Мышь врет. Зараз у Кенаря
спытай за меня. Спрячь перо! На вора руку поднимаешь.
   - Кенаря зарезали суки. Ты же знаешь...
   - Ашот! - коротко позвал Есиф Палыч. Так окликают послушных псов.
   - Не надоть, мужики! - Пузырь толкнул в живот Заику, сиганул с пар. Он
приземлился на бок. Вскочил.
   Но сверху на него тяжелым кулем свалился тот - с бабочкой на щеке.
Сцепившись, они покатились по грязному полу. Проигравший полз, волоча на
себе уже двух зэков. Свинцовые вены на шее вздулись, и ногти ломались,
царапая грязный пол камеры. Подскочил дерганый кавказец, ударил ползущего
каблуком по затылку.
   Двое других затянули на его горле полотенце и, приподняв, треснули лбом
об пол.
   - Что они делают?!
   Упоров попытался вскочить, однако тут же в бок уперлось острие ножа.
   - Без шорохов, дружочек! - посоветовал невзрачный тип с синими губами
залежалого покойника. - Слышь, Каштанка, уйми своего кента: он двигает
лишка...
   - Ну, шо ты, Вадик, - укоризненно покачал головой Опенкин. - Это
церковный вор, к тому же бандит по совместительству. С таким букетом
болезней в зоне долго не живут. Сейчас его отпустят на свое место, чтобы
люди знали-воры за справедливость.
   Нож все еще жалил бок. Его рукоятку сжимала опытная рука, она не
дрогнет, если... лучше не дергаться. Вадим почувствовал, как слабеет тело
от близости смерти. Но беспомощность, странное дело, не вызывала даже
стыда. Он держался на самом-самом краешке и сумел это осознать всей своей
перепуганной человеческой природой.
   Словно в полусне Вадим видел продолжение страшного спектакля. Артисты
двигались медленно, почти величественно, как древние жрецы на
жертвоприношении. Хрипящего от напряжения Пузыря бросили на нары, еще раз
ударили по затылку рукояткой ножа и стащили с него ватные штаны. Из них
выпала бритва и кусок белого хлеба. Он уже почти не сопротивлялся, как
пьяная уличная девка, пытаясь оттолкнуть от себя навалившихся палачей.
   Коренастый длиннорукий армянин обхватил его под живот и, приподняв, со
всего маху бросил на нары.
   Пузырь задохнулся. Вздрогнули нары.
   - Она согласная, - армянин обвел камеру счастливыми маленькими
глазками, почмокал от удовольствия губами. - Вах! Вах! Вах!
   - Скоты, - прошептал безнадежно Упоров. Он оглядывал изуродованные
страстью физиономии сокамерников и вдруг нехорошо подумал о том, что среди
них нет пострадавших: они все-на месте... в том самом месте, где и должна
обитать мерзость. И был поражен своим открытием и закрыл глаза, чтобы не
уподобиться им...
   Спустя несколько минут, повернувшись к Упорову, Есиф Палыч сделал
удивленные глаза:
   - Таки Скрипач вас не зарезал?! Господи, какое общество: одни гуманисты
и педерасты. Почему вы такой бледный? Вам сорвали выступление? Ну, это
можно пережить: живой стыд всегда лучше мертвой гордости. Впрочем,
вывернулись, значит, вывернулись...
   ...Нож давно расстался с его боком, однако ощущение опасности не
прошло. К тому же слова старого вора напомнили первый рейс в океане на
корабле "Парижская Коммуна". Судно сближалось с терпящим бедствие
сухогрузом "Восход".
   - Все будет в порядке, - сказал скорее себе, нежели молодому штурману
Упорову, капитан Альварес, не выпуская изо рта мундштук с погасшей
сигаретой. - И запомните - моряк должен точно знать, что с ним ничего не
случится. Сблизиться до предела!
   - Большой риск, капитан, - предупредил второй помощник. - При такой
волне мы столкнемся.
   - Через час он сядет на рифы, через три - пойдет ко дну. Понаблюдаем?
Сблизиться до предела!
   Выброс!
   - Удачно, капитан.
   - Право руля!
   Из глубины океана на днище "Восхода" надавила мощная сила. Стальная
махина поднялась и застыла на мгновение в воздухе. Пауза была короткой.
Нос корабля падал, словно нож гильотины. Штурман зажал зубами крик. Он уже
чувствовал холод воды и тяжесть пучины.
   - Право руля! - капитан чуть усилил интонацию.
   Удар потряс "Парижскую Коммуну" до дрожащего гула.
   - В левом отсеке течь!
   - Включить насосы! Навести пластырь! Аварийную команду - в отсек!
   После аврала капитан пригласил штурмана в свою каюту. Он выглядел
усталым, но продолжал шутить:
   - Мы так и не вывернулись. Зато спасли эту дурацкую посудину. Хочу
заметить. Упоров, вы не долго носили с собой страх. Правильно делали.
   Капитан подвинул к нему пузатую рюмку с коньяком.
   - Моряк должен уметь забывать, иначе воспоминания будут ходить за
тобой, как голодный пес за слепым нищим, и выхватывать лучшие куски жизни.
Ваше здоровье, штурман!
   "...Интересно, почему он меня не зарезал? Этот сумасшедший Скрипач.
Сволочь пустоглазая!"
   Упоров осторожно пощупал то место, куда упирался нож. Он ощутил под
пальцами биение сердца. Так близко. Одно движение-и сердце могло
остановиться. Надо забыть. Твой срок еще не мерен...
   - Уже б и вздремнуть нс мешало, - потянулся рядом Федор Опенкин."
Баланду только утром приволокут.
   - Кто этот тип? - спросил, глядя в потолок, Вадим.
   - Тише ты, не базарь шибко. Из блатных он. И не затевайся с ним
лучше-такой враз срок укоротит.
   - Я уже забыл.
   Скрипач храпел, как ни в чем не бывало...
   Вначале осторожно звякнул засов, следом-скрипнула дверь, и камера,
мгновеньем раньше погруженная в сон, замерла. Лишь притомившийся Ашот
продолжал сладко похрюкивать во сне, причмокивая мокрыми губами. Остальные
затаились по какой-то неведомой разуму команде самооткровения.
   Дверь открылась без всегдашнего пугающего скрежета. Первым в камеру
вошел мрачный человек в бешмете черного сукна, плотно облегающем
необыкновенно длинное туловище. Гость огляделся цепким взглядом.
   черных глаз п, сняв с головы баранью папаху, сказал,.
   не поворачивая к дверям головы:
   - Спят, хозяин. Входи.
   Слова шли, словно из глубины желудка-с легким вороньим скрежетом.
   - Зоха! - как имя собственной беды, выдохнул осунувшийся Каштанка. -
Отгуляли воры...
   - Надзиратель? - спросил недоуменно Упоров.
   - Зоха-то? Нет, сука! - Опенкин закрыл глаза. - Наручники за спиной
разгибает. Подельнику моему на Широком кадык вырвал пальцами. Из живого
человека - кадык...
   И опять повторил шепотом:
   - Отгуляли воры...
   На пороге появился еще один гость. На этот раз необыкновенно
располагающий человек в надраенных, без единой морщинки хромовых сапогах.
Он озирал мир полными сдержанной нежности голубыми глазами, и возникало
невольное желание ему улыбнуться. Гость был солнечный, откровенно
счастливый и составлял полную противоположность Зохе.
   П