Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
а. И суть
борьбы проста: или бестолковый и равнодушный камень задавит меня, или я
смогу, преодолевая пропасти, лавины и камнепады, взобраться на хребет и
увидеть свет, простор и вывести за собой в другую жизнь, спасти сотни живых
душ... только бы не мешали...
НЕБО. ВОРОН
Не обольщайся, Медведев... С Волковым или без него "общак", строго
следящий за Зоной, найдет пути передачи сюда и наркотиков, и денег, и...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
...и черта лысого в ступе, безусловно!
Шакалов в очередной раз нашел у меня главы рукописи. Долго матерился,
крутил-вертел их в руках; читать ленился, а что делать - не знал; плюнул,
бросил на пол, бес, потоптал и ушел.
А мог бы утащить, сжечь, спрятать, выбросить, приобщить к делу, унести
домой, сходить с бумажками моими в туалет... да мало ли что можно сделать с
беззащитными рукописями...
НЕБО. ВОРОН
Они ж не горят, уважаемый писатель!
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Еще как горят, еще как... Все горит. Есть такое стихотворение у Пушкина,
впрочем, что я вам это говорю... это я для будущих читателей, если рукопись
выживет и увидит свет...
Стихотворение вы все, конечно, знаете, "К***" называется, и посвящено
Анне Керн, и оно, представьте, могло не дойти до нас, сгинуть. Так вот...
НЕБО. ВОРОН
Так вот, к вашему сведению, такой случай действительно был, и мне он
более известен в силу понятных, метафизических моих способностей и моих
частых встреч с самим поэтом. Я все это видел.
...Девица Анна Керн прогуливалась с поэтом Пушкиным и своим братом,
Александром Полторацким, затем брат неосмотрительно оставил их вдвоем...
Они гуляли по саду: он много и восторженно говорил и с жаром посматривал
на девицу...
Результатом прогулки на следующий день стало стихотворное произведение,
которое теперь знают миллионы людей...
И оно действительно могло погибнуть.
На другой день красавица Керн должна была срочно вы-ехать в Ригу вместе с
сестрой Анной Николаевной Вульф. Пушкин пришел к ним рано утром и принес
сестрам свежую главу из "Евгения Онегина", а вместе с ней некое
стихотворение. Оно было свернуто вчетверо, так что она еле нашла его в
неразрезанных листках второй главы.
...Так вот, когда Керн собралась спрятать в шкатулку листок бумаги с
текстом, Пушкин неожиданно судорожно выхватил его и попытался уничтожить. И
девушке стоило многих трудов выпросить подаренный текст, и с большой
неохотой и подозрительностью он его отдал.
И неизвестно, что бы произошло с листочком, если бы она не сохранила этот
поэтический шедевр для "благодарных потомков".
Горят рукописи.
Следите, кстати, за вашими рукописями, уважаемый "Достоевский".
Пройдет еще немного лет, и ваш роман, который вы тут скрупулезно пишете,
будет выкраден. Скажу даже точно: апрель 1989 года, город Москва, автомобиль
"Жигули" восьмой модели, заднее сиденье. Вижу человека, берущего его оттуда,
он вас давно и хорошо знает.
Следы романа затеряются, и надолго.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Кинга не знаю, но чем, чем это кончится?!
НЕБО. ВОРОН
Ну, это отдельная история, для другого романа. А нам с вами уж надо
довести героев вашей летописи до того финала, что предписала им судьба. Вы
готовы к работе? Давайте же, это единственная ваша возможность спастись
здесь от безумия и создать сказание.
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Да, я знаю и использую ее. Мне иногда кажется, что на меня давит огромный
тысячетонный пресс...
И нельзя вздохнуть... и ничто не может мне помочь стряхнуть это
сплющивающее страшное ощущение несвободы.
Оно со мной каждую секунду, каждый миллиметр земли, по которой иду
сейчас, вопит мне - ты несвободен, ты - пленник... И дабы заглушить вопль, я
должен писать, править, размышлять на бумаге. Это и спасает мне жизнь.
Погружаясь в рукопись, я словно ныряю в чистый омут: ничего не слышу и не
вижу, забываю трагедию своего плена, он становится фактом литературы, но не
реальной жизни, сознание так и воспринимает его, и становится несравнимо
легче; обманываю себя и спасаюсь...
У каждого здесь, в Зоне, свой способ выживания. Наркотики, работа, мечты,
карты - есть целый перечень утех и деяний, дающих возможность уйти от
действительности.
Мой способ - не из худших, да и какая разница - худший он или лучший,
главное - он делает жизнь вокруг для меня фантасмагорией, ирреальностью,
видением. И это помогает сохранить себя, не отупеть, не стать зверем, не
пасть в грязь.
Я - голый нерв... как голый провод высокого напряжения. Опасен - не трожь
грязными лапами, могу испепелить. Если замкнет - сам могу сгореть.
Но во мне полыхает и летит могучая энергия, которая способна работать на
созидание в будущем мире свободы и зажечь кому-то путеводный свет во мраке
зла. Я верю, что способен подняться после стольких лет зоны; я посажу свое
дерево, воспитаю сына и напишу эту книгу...
НЕБО. ВОРОН
И спасет его эта духовная работа...
"Борись и, умирая - борись!" - сказал ослепший в тайге эвенк Улукиткан и
вышел к людям за сотни верст... Это и мое сказание любой живой душе...
А "Достоевский" выйдет из этой проклятой Зоны и останется живым. А это
очень много... Это сотни верст пути во тьме...
ЗОНА. БАНЯ. ДОСТОЕВСКИЙ
После ПКТ обязательная баня, этот ритуал неведомо кем заведен в колониях.
Выход Воронцова как раз совпал с банным днем, и он отправился со своим
отрядом попариться и смыть грязь изолятора.
Разделись... Для вновь прибывших в Зону баня становилась картинной
галереей, они долго ходили по ней с разинутыми ртами. Чего только не
выколото на телах зэков! У одного карты, скрещенные кости, нож, бутылка с
рюмкой и шприц, а ниже предостережение: "Вот что нас губит!" У воров - орлы,
тигры, львы и прочий зверинец. Купола церквей и кресты, причем столько
куполов, сколько у хозяина наколки было ходок в тюрьму. Бабы и русалки,
крейсера и ракеты, олени и змеи, красные вожди с рогами и клыками. Кинжалы,
погоны с черепами вместо звездочек, карикатуры на кровожадных ментов в
зверином обличье... У Крохи во всю грудь выколота "Сикстинская мадонна"
Рафаэля, на ягодицах два черта с лопатами. Только Кроха пойдет, они шустро
начинают кидать ему уголь промеж ягодиц. Во всю спину наколка паспортухи, а
на нем надпись: "Бог создал вора, а черт прокурора".
У Квазимоды на спине искусно выколот разноцветной тушью храм Василия
Блаженного. Кроха давно ревновал эту красивую наколку и опять подвалил к
Воронцову поглазеть.
- А хто это был, Василий Блаженный? Это не наш отрядный... Медведев? Он
ведь тоже Василий, и Блаженный...
- Ты что, сдурел! - расхохотался всезнающий бич Гамлет. - Этот храм
построил сам Иван Грозный и где-то зарыл под ним свою знаменитую библиотеку.
А Василий Блаженный был юродивый... бомж, по нынешним понятиям, вроде меня.
Ходил босой и раздетый всю зиму с огромным крестом на шее и резал
правду-матку царям в лицо. Обладал даром молитвенного прозрения и причислен
к лику святых.
- Не загибай, бичара стал святым... Может, и ты метишь туда же? - заржал
Кроха.
- Как выйдет, мне-то не потянуть... А вот мастерам, кто воздвиг такую
лепоту, храм этот, выкололи глаза, чтобы еще краше где не возвели...
- Айда в парную! - вдруг встрял в разговор сам Кваз.
В парной тоже определенный порядок, на верхней полке воры - шушера на
нижних. Все как в государстве СССР. Клюнь ближнего, обхезай нижнего.
Маленький срез общества. Зная, как Батя парится, многие заранее
ретировались, чтобы не спариться. Он поддал кипяточку на раскаленные камни и
залез на самый верх с шайкой и веником.
- А ну, Сынка, отхлещи-ка меня за все грехи... - И лег животом на полку.
Лебедушкин от души нахлестал его веником.
- Переворачивайся, Батя. - Огромный двуглавый орел на груди Воронцова
напомнил ему недавнее событие. - А ты знаешь, Бать, американца-то мы
изукрасили всего.
- Как изукрасили?
- На груди выкололи ему ихнего одноглавого орла-курицу, в когтях держит
надпись: "Век свободы не видать!" По-русски и по-аглицки накололи. На спине
он попросил выколоть Ленина. Классно получился Ильич, дюже похож.
- Вот чудики, а зачем это ему?
- Каким-то нерусским словом назвал - шарм. А я думаю, что хочет опосля
смерти шкуру свою загнать в музей, они дюже мудреные, мериканцы... во всем
выгоду ищут. А вот еще один Ленин! Эй, Кроха, затвори дверь, пар упустишь! -
Крохалев умостился на нижней полке, подслеповато хлопая глазками. - Чей-то
твоя "Аврора", товарищ Ленин, пушку повесила... - не унимался Лебедушкин и
заржал, как жеребец.
Крохалев глянул вниз и пробурчал:
- На таком харче шибко не постреляешь... а вот раньше... марьяны
разбегались в ужастях...
И понесло шута горохового... И понесло по городам и весям, по кабакам и
малинам... Послушай его, так знаменитый Дон Жуан покажется неразумным
котенком на мартовской крыше.
- Не гони порожняк! - вдруг жестко оборвал его Кваз. - Не все бабы
такие... средь них и матери бывают. Пшел вон...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Квазимода даже заснуть не мог первую ночь после "помещения камерного
типа", так до утра и проходил вокруг барака. Бодрил еще зимний морозец, но
уже явственно пахло зарождающимся вместе с весной новым миром, и в новизне
этой впервые коснулась его души великая правда созидания жизни, ради которой
стоило бороться и страдать.
И впервые зэк Квазимода постиг знакомое каждому вольному человеку
чувство, но позабытое напрочь им: весеннюю сладость жизни, что сулит
перемены...
У него-то годами неволи перемен этих не было, потому и весны были похожи
на осени и зимы. Иногда что-то шевелилось в душе, какие-то смутные грезы
детства и юности: первые проталины, игра с мальчишками в лапту, ощущение
постоянного голода... ели дикий лук, побеги крапивы, купыри... Это все было
как в другой судьбе, на другой планете...
А вот теперь - впервые - весна стала не календарным временем года, а
предвестником великого доброго праздника, и он ясно это чуял, и боялся
спугнуть это ощущение, и забыть его до утра.
Душа очнулась после долгих лет спячки, и рецидивист Иван Воронцов
недоуменно озирался... Как он попал сюда? Зачем? По глазам били прожектора,
утробно квакала сигнализация... колючая проволока... запретка... скворечни с
автоматчиками... вонючие бараки... смрад параши в тюрьмах... этапы...
суды... разборки... драки... как скот табуном на работу... Боже... Где я!
ВОЛЯ. МЕДВЕДЕВ
Понедельник - день тяжелый...
Я давно уже понял, что легких дней почти не было в моей жизни, она до
краев наполнена службой... Вот скоро выгонят на пенсию, и тогда отдохну... И
вдруг сознание пронзил липкий страх, что до конца жизни осталось мало... что
вернулся на работу, в привычный ритм службы, спасаясь не только от безделья,
но и от этих смертных дум. После инфаркта они все чаще мучили скорым
концом... И хотелось что-то сделать полезное, большое и памятное людям и
стране.
Шел на работу и поравнялся с самосвалом, в кабине вихрились русые кудри
знакомого шофера Сереги, которого допрашивал после смерти Чуваша.
Вот и смерть эта канула в Лету, списали все на нарушение техники
безопасности. Нет человека. Да сколько раз так было?
А веселый Серега тряхнул мне в знак приветствия кудрями, что вылезали из
куцей заячьей шапчонкой... живой, молодой. Вот и жизнь. А Чувашу оставалось
до выхода на свободу всего ничего. Вот так бы уже ездил.
А вот еще типаж... в другой машине, стоящей в веренице пробки... ну
вылитый мой Крохалев, только без дурацких наколок на веках. А так, копия
нашего шута - рябенький, личико детское... но усохшее. Опустил стекло, мигая
подслеповатыми совьими глазками, выдохнул пар сквозь редкие и желтые от
курева зубы и вдруг, сложив губы трубочкой, призывно кому-то свистнул и
помахал рукой. Я невольно оглянулся и узнал соседскую Райку, идущую по
тропинке вдоль трассы. Услышав знакомый свист, прямо зашлась вся от радости,
паскудница, тоже замахала ручкой и побежала к желтозубому хмырю.
Угадав меня, сбавила шаг и приосанилась, молчком кивнула. Я кивнул тоже и
прошел мимо, а за спиной услышал:
- Где ж ты пропадала, Раенька?
И пауза. Та, видать, показывает ему - язык прикуси, дурак, сосед майор
рядом.
Ну а хмырю хоть бы что, шипит:
- Ты что, старикана этого испугалась?
Приехали. Не боятся, значит, грозного уже Мамочку. Ладно. Может, и правы
они...
А эта-то, профура... Из-за таких кобелей сбежала из дому, живет сейчас в
общаге текстильного комбината. Говорят, еще пуще загуляла. Домой и не
заглядывает.
Отец - нормальный человек, трудяга, хозяин. Работает на железке,
обходчиком, дома почти не бывает. Вот и запустил ее, а мать-то не слушает
халда давно. Она в свои двадцать шесть уже и к водке пристрастилась, и курит
как мужик, огрубела, истаскалась. Теперь без удержу краситься стала,
накладывает на рожу слой краски, прямо Дед Мороз красномордый какой-то. Ну а
зэки со стажем, ворье таких шалав и любят, чтобы они и выглядели, как их
"марьяны" - подруги по-ихнему.
Убежала Райка первый раз из дому в шестнадцать лет. Поймали на юге, в
Сочи, привезли. Перед матерью с отцом так и не повинилась за свой поступок,
а когда при встрече я постарался укорить девку, она вдруг нагло заржала:
- Спешу, спотыкаюсь аж... просить родительского прощенья. За что, дядь
Вась? За то, что я в свои шестнадцать хоть жизнь увидела, а не вашу работу
за гроши по попку в мазуте? Да я в таких кабаках на море была, что маме моей
не снилось, таких мужиков имела... А вы - извиняйся... За что? За то, что,
слушай я их, ничего этого никогда бы в жизни не узнала? Ага, извиняюсь,
дорогие родители, завтра пойду с батей шпалы таскать да котлету столовскую
жевать. Дядь Вась, ты лобио по-аджарски ел когда-нибудь, а? - спрашивает.
- В лоб бы тебе дать, Райка... лобио... - говорю я ей, - да нельзя.
Ремнем уже поздно бить, а что с тобой делать, не знаю... На месте отца -
вломил бы...
- А ничего ты со мной не сделаешь, дядь Вась, пионерский галстук не
завяжешь, я уже столько мужиков видела... если меня ихними... утыкать - на
ежа буду похожа...
Я аж дара речи лишился...
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
Не доходя еще до вахты, Медведев увидел через распахнутые ворота Зоны,
как панелевоз осел задним колесом в узкую смотровую яму контрольной службы.
Возле него хлопотали цыган Грачев и Серега-водитель - подложили доску,
поставили домкрат. И пока он дошел, "МАЗ" взвыл и преодолел провал. Грачев
оттащил смятую доску в сторону и подошел к майору, униженно заскорбев
взглядом:
- Гражданин майор, а как насчет представления о досрочном освобождении?
Попаду в список?
Мамочка улыбнулся такому доброму тону еще вчера полублатного Грачева, что
в иерархии отрицаловки шел по разряду "порчаков" - малюсенький вор, уже не
фраер, но и не блатной - так, серединка на половинку. И вот уже от "порчака"
он стремительно приблизился к активисту. А ведь недавно разговаривал только
вызывающе-дерзко...
- Знаешь же, что комиссия только раз в полгода, - усмешливо говорит
Мамочка. - Что ж, ради тебя по новой ее назначать? В мае вот и попадешь... в
список. Ты теперь активист, замечаний нет?
- Никак нет! - вытягивается во фрунт, ну прямо солдат отдельного
цыганского драгунского полка, куда там. - Говорят, кто на химию пойдет
сейчас, под Стерлитамак направят, - вновь просительно начинает. - А я оттуда
родом...
- А забрали откуда?
- Забрали? Из Архангельска забрали. Там табор стоял. Жена. Была.
- Ничего, будет, ты вот какой парень, - ободрил его Мамочка. - Сличенко.
"Спрячь за высоким забором девчонку..." - тихо пропел он, подмигнув
оторопевшему цыгану, - придется потерпеть. Надо было раньше думать про
актив. Как пришел в Зону. Все под блатного косил...
Цыган развел руками:
- Не учел всего, гражданин майор...
- Не учел... - передразнил Мамочка. - А ты чего небритый? - вгляделся в
темное лицо перевоспитавшегося. - Опять траур? На воле последнего коня
украли? - опять удачно пошутил майор, и цыган расплылся в улыбке. - Или усы
отпускаешь?
- Национальная гордость... - несмело пожал плечами Грачев.
- Это только к кавказцам относится, - перебил его майор.
- А цыгане? - обиженно развел руками Грачев. - Вы видели хоть одного
цыгана без усов, гражданин майор?
- Сбрить! Насчет вас распоряжения не было.
- Нас вообще никто не любит... - серьезно-зло бросил Грачев. -
Дискриминация!
- Ладно... репрессированных из себя строить...
- А что? Гитлер бил, свои - тоже...
- Убьешь вас... - беззлобно покачал головой майор. - Давай сбривай,
активист... - показал на усы.
И поспешил дальше, а Грачев остался - маленький, тщедушный,
сгорбатившийся от холода, никак не похожий на грозного убийцу, каким он
проходил по решению суда. Просунув руки в рукава телогрейки, елозил ими там,
словно одолевал его зуд несусветный.
Просто на свободу хотелось вольному человеку, до чесотки хотелось...
ЗОНА. ГРАЧЕВ
Все зудилось по воле... Двенадцать лет мне дали - это не шутка... еще три
осталось. Говорят, что они-то самые тяжкие...
А получилось все в горячке, как раз свежевал барана, ну и выскочил со
двора с ножом окровавленным... да и омыл его невинной человеческой
кровушкой, как потом оказалось. Всадил нож в спину молоденькому цыганенку,
которого приревновал к своей Земфире. Неожиданно мои, из табора, не стали
делать самосуд, а отдали меня в руки закона. А сколь я их просил - сами
накажите...
Ну, и пошел гулять по тюрьмам убийца Грачев, а цыганка моя молодая - по
рукам, только юбки цветастые шуршат...
Хрен тебе, начальничек, я же артист и под законы подстроюсь. Я свою
досрочную волю получу, а потом пошлю всех перед уходом... Как Филин отмочил.
Он хоть и сам сука порядочная, нажаловался на меня оперу, и тот весь мои
"табор" на десять суток в ПКТ засадил... но вот последний его поступок...
Сдать Волкова-гада - это по-нашему.
А мне сейчас что? У меня тут трое молодых цыганят шестерят, я у них
барон, руковожу своим маленьким коммерческим народом. Течет с воли ручеек:
сигареты, анаша, чай, спиртик, денежки цыганского общака... Выйду - коню
своему коронки золотые на весь рот вставлю... Хитро шустрят цыганята, толк
будет на воле... Защищаю их, как могу, пользуя начальничков, я ж теперь...
"активист".
ЗОНА. ДОСТОЕВСКИЙ
И было воскресенье, и Володька потащил Батю в кино. Квазимода пошел
неохотно, стояла в душе благодать, и так боязно было ее разрушить, что почти
не разговаривал, старался не встревать ни во что, молчал, неся свою
сокровенную тайну о новой жизни.
Он понимал, что все это - Надя, ее существование, данная ею надежда.
Надежда... Надежда Косатушкина...
Надеждина надежда...
Катал он теперь на разные лады имя ее и все с нею связанное и тихонько
умилялся...
Вот и сейчас, сидя в битком набитом зале, провонявшем табачищем и тяжелым
мужским потом, Иван пытался сопоставить судьбы героев фильма не только со
своей, но с их будущей судьбой - себя и Надежды...
Аж дух от мыслей таких захватывало...
Началась тут на экране интимная сцена у реки, и впереди сидящий молодой
хмырь со смешком подсказал робкому герою на экране:
- Да че ты, пацан, зажми ее покрепче!
- У-у.. бикса, на лоха напоролась! - поддержал его кто-то.
И понеслось.
Зажегся вдруг свет, вышел в проход дежу