й крепости. Об
этой казни сохранилось несколько свидетельств - немецкого историка Иоганна
Генриха Шницлера, литератора Николая Путяты и начальника кронверка
Петропавловской крепости В.И.Беркопфа. Но наиболее выразительным является,
на мой взгляд, рассказ анонимного свидетеля, опубликованный в альманахе
Герцена "Полярная звезда". Приведу этот рассказ с небольшими сокращениями.
  "...Устройство эшафота производилось заблаговременно в С.-Петербургской
городской тюрьме... Накануне этого рокового дня с.-петербургский военный
генерал-губернатор Кутузов производил опыт над эшафотом в тюрьме, который
состоял в том, что бросали мешки с песком весом в восемь пудов на тех
самых веревках, на которых должны были быть повешены преступники, одни
веревки были толще, другие тоньше. Генерал-губернатор Павел Васильевич
Кутузов, удостоверясь лично в крепости веревок, определил употребить
веревки тоньше, чтобы петли скорей затянулись. Конча этот опыт, приказал
полицмейстеру Посникову, разобравши по частям эшафот, отправить в разное
время от 11 до 12 часов ночи на место казни...
  В 12 часов ночи генерал-губернатор, шеф жандармов со своими штабами и
прочие власти прибыли в Петропавловскую крепость, куда прибыли и солдаты
Павловского гвардейского полка, и сделан При казни были два палача,
которые надевали петлю сперва, а потом белый колпак. На груди у них (то
есть у декабристов. - А.Л.) была черная кожа, на которой было написано
мелом имя преступника, они были в белых халатах, а на ногах тяжелые цепи.
Когда все было готово, с пожатием пружины в эшафоте, помост, на котором
они стояли на скамейках, упал, и в то же мгновение трое сорвались -
Рылеев, Пестель и Каховский упали вниз. У Рылеева колпак упал, и видна
была окровавленная бровь и кровь за правым ухом, вероятно, от ушиба. Он
сидел скорчившись, потому что провалился внутрь эшафота. Я к нему подошел,
он сказал: "Какое несчастие!" Генерал-губернатор, видя с гласису, что трое
упали, прислал адъютанта Башуцкого, чтобы взяли другие веревки и повесили
их, что и было немедленно исполнено. Я был так занят Рылеевым, что не
обратил внимания на остальных оборвавшихся с виселицы и не слыхал,
говорили ли они что-нибудь. Когда доска была опять поднята, то веревка
Пестеля была так длинна, что он носками доставал до помоста, что должно
было продлить его мучение, и заметно было некоторое время, что он еще жив.
В таком положении они оставались полчаса, доктор, бывший тут, объявил, что
преступники умерли
* Это слишком (фр.).

  БИШОП Эрик (1909-1958) - французский путешественник. Эрик Бишоп много раз
кардинально менял курс своей жизни. Воспитанник иезуитской школы, он
нанялся юнгой на океанский корабль.
  Лейтенант дальнего плавания, командир минного тральщика, он стал пилотом.
Садовод в Провансе превратился в личного консультанта китайского генерала.
Капитан джонки получил должность французского консула. И так далее, и тому
подобное.
  Одержимый морскими просторами, Эрик Бишоп стал, в конце концов,
профессиональным путешественником. Еще в 30-х годах он совершил
путешествие из Папеэте в Канн вокруг Австралии и мыса Доброй Надежды на
полинезийской пироге, не умея при этом плавать! А 8 ноября 1956 г. с рейда
Папаэте Эрик Бишоп отправился в свое предпоследнее плавание на плоту
"Таити-Нуи" длиной 12 метров и шириной 4,2 метра. Вместе с Бишопом плыли
еще четыре человека. Целью экспедиции было, отправившись из Полинезии в
Южную Америку, переплыть Тихий океан туда и обратно; это помогло бы
доказать, что полинезийская цивилизация совершенно самобытна и что,
зародившись на тихоокеанских островах, она стала затем распространяться на
восток и на запад.
  Путешествие было чрезвычайно трудным, "Таити-Нуи" почти доплыл до Южной
Америки, но все же был растерзан океанскими волнами, а экипаж подобран
чилийским фрегатом. Едва придя в себя, Бишоп замыслил вернуться назад тоже
на плоту. По его заказу в Чили построили новый плот "Таити-Нуи-Н", и -13
апреля 1958 г. он вышел из Кальяо. И снова начались испытания. Плот
постепенно погружался в воду, и экипаж из пяти 200-литровых бочек из-под
пресной воды и остатков рангоута с такелажем в тяжелейших условиях
построил другой плот - более маленький. 13 августа экипаж перебрался на
новый плот. Бишоп к этому времени был тяжело болен, он лежал, почти не
вставая, в жалком подобии каюты, но по-прежнему сохраняя силу духа,
руководил экспедицией.
  29 августа плот подошел к атоллу Ракаханга, и путешественники увидели
прекрасный остров, где их ждало спасение. Однако они не знали, что остров
окружен рифами, найти проход между которыми чрезвычайно трудно.
  "Уже темнело, - рассказывает о дальнейшем Жорж Блон, - когда плот,
подгоняемый волнами, приближался к острову, то очень медленно, то немного
быстрее. Ален и Хуанито поспешно мастерили плавучий якорь, чтобы выбросить
его в последний момент и ослабить толчок при посадке на мель.
  Уже совсем стемнело. Люди на плоту зажгли электрические фонарики. Шум
прибоя становился все слышнее.
  В 21 час 30 минут Ален Брен закричал: "Буруны!" В свете фонарей из ночной
темноты выступила белая полоска пены. Хуанито держал руль, Брен стоял на
носу, наклонясь вперед и показывал рукой:
  - Вон там! Видишь?
  Хуанито увидел темное пятно в полосе бурунов: проход. Плот устремился к
нему. Тремя взмахами Ален Брен выбросил плавучий якорь, спустил парус.
Море бешено ревело на подводных скалах. Соединив сплетенные руки, Жан
Пелиссьер и Ганс Фишер вдвоем держали Эрика Бишопа. На большой волне плот
взлетел вверх, наклонился под углом 45 градусов и опрокинулся, ударившись
о выступ рифа. От сильного толчка пассажиры кувырком полетели в воду.
Помятые, ушибленные, они друг за другом выползали к берегу.
  - А где же капитан?
  Эрик Бишоп застрял между бочками и оказался под перевернутым плотом.
Вытащить его оттуда было нелегко. Люди старались изо всех сил. Наконец
донесли его до берега. Он был недвижим.
  Белый коралловый пляж с кокосовыми пальмами по краям выглядел уныло в
свете луны. Склонившись над своим капитаном, промокшие моряки до самого
утра пытались оживить его, производя искусственное дыхание. Все было
напрасно. Когда плот опрокинулся, Эрик Бишоп получил смертельный удар по
голове.

  БЛОК Александр Александрович (1880-1921) - русский поэт. Весной 1921 г.
Блок тяжело заболел, это было связано и с голодными годами гражданской
войны, и с огромным истощением нервной системы, возможно, и с творческим
кризисом, наступившим после поэмы "Двенадцать".
  С.М.Алянский, единственный, кто, кроме родных, навещал умирающего поэта,
пишет:
  "Александр Александрович перемогался всю вторую половину мая и почти весь
июнь. Потом он слег и пытался работать, сидя в постели. Болезнь
затягивалась, и самочувствие неизменно ухудшалось. Однако Любовь
Дмитриевна и все, кто заходил в эти дни на Офицерскую узнать о здоровье
Блока, надеялись на выздоровление, никто не думал о грозном исходе болезни.
  Один Александр Александрович, должно быть, предчувствовал свой скорый
уход. Он тщательно готовился к нему и беспокоился, что не успеет сделать
всего, что наметил, и поэтому торопился".
  Далее мемуарист рассказывает эпизод, происшедший во время болезни Блока:
  "...Спустя несколько дней Любовь Дмитриевна, открывая мне дверь, поспешно
повернулась спиной. Я успел заметить заплаканные глаза. Она просила меня
подождать, и, как всегда, я прошел в маленькую комнату, бывшую раньше
кабинетом Блока. Скоро Любовь Дмитриевна вернулась и сказала, что сегодня
Саша очень нервничает, что она просит меня, если не спешу, посидеть: быть
может, понадобится моя помощь - сходить в аптеку.
  Но не прошло и десяти минут, вдруг слышу страшный крик Александра
Александровича. Я выскочил в переднюю, откуда дверь вела в комнату
больного. В этот момент дверь раскрылась, и Любовь Дмитриевна выбежала из
комнаты с заплаканными глазами...
  Немного погодя я услышал, как Любовь Дмитриевна вернулась к больному.
Пробыв там несколько минут, она пришла ко мне и рассказала, что произошло.
Она предложила Александру Александровичу принять какое-то лекарство, и тот
отказался, она пыталась уговорить его. Тогда он с необыкновенной яростью
схватил горсть склянок с лекарствами, которые стояли на столике у кровати,
и швырнул их с силой о печку.
  В другой раз Блок на глазах гостя отбирал и уничтожал некоторые свои
записные книжки. "Если б я мог предположить, что Блок уничтожает дневники
и записные книжки в припадке раздражения, тогда факт уничтожения меня не
удивил бы. Но это происходило на моих глазах, внешне Блок оставался
совершенно спокоен и даже весел. И этот "безумный" акт в спокойном
состоянии особенно потряс меня", - пишет мемуарист.
  А вот описание последнего свидания с поэтом:
  "Он пригласил меня сесть, спросил как всегда, что у меня, как жена, что
нового. Я начал что-то рассказывать и скоро заметил, что глаза Блока
обращены к потолку, что он меня не слушает. Я прервал рассказ и спросил,
как он себя чувствует и не нужно ли ему чего-нибудь.
  - Нет, благодарю вас, болей у меня сейчас нет, вот только, знаете, слышать
совсем перестал, будто громадная стена выросла. Я ничего уже не слышу, -
повторил он, замолчал и, будто устав от сказанного, закрыл глаза.
  Я понимал, что это не физическая глухота...
  Мне показалось, что я долго сижу.
  Александр Александрович тяжело дышит, лежит с закрытыми глазами, должно
быть, задремал. Наконец решаюсь, встаю, чтобы потихоньку выйти. Вдруг он
услышал шорох, открыл глаза, как-то беспомощно улыбнулся и тихо сказал:
  - Простите меня, милый Самуил Миронович, я очень устал.
  Это были последние слова, которые я от него услышал.
  Больше я живого Блока не видел.
  Другой современник поэта, Георгий Иванов пишет, что врачи, лечившие Блока,
"так и не могли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они
старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом,
когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали
впрыскивать морфий... Но все-таки от чего он умер? "Поэт умирает, потому
что дышать ему больше нечем". Эти слова, сказанные Блоком на пушкинском
вечере, незадолго до смерти, быть может, единственно правильный диагноз
его болезни. За несколько дней до смерти Блока в Петербурге
распространился слух: Блок сошел с ума. Этот слух определенно шел из
большевизанствовавших литературных кругов. Впоследствии в советских
журналах говорилось в разных вариантах о предсмертном "помешательстве"
Блока. Но никто не упомянул одну многозна-чительную подробность:
умирающего Блока навестил "просвещенный сановник", кажется, теперь
благополучно расстрелянный, начальник Петрогослитиздата Ионов*. Блок был
уже без сознания. Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли
экземпляры "Двенадцати" уничтожены?** Не остался ли где-нибудь хоть один?
- "Люба, хорошенько поищи, и сожги, все сожги". Любовь Дмитриевна, жена
Блока, терпеливо повторяла, что все уничтожены, ни одного не осталось.
Блок ненадолго успокаивался, потом опять начинал: заставлял жену клясться,
что она его не обманывает, вспомнив об экземпляре, посланном Брюсову,
требовал везти себя в Москву. - Я заставлю его отдать, я убью его... И
начальник Петрогослитиздата Ионов слушал этот бред умирающего...
  7 августа Блок умер.
  Андрей Белый в письме В.Ф.Ходасевичу от 9 августа 1921 г. рассказывал:
"Дорогой Владислав Фелицианович, приехал лишь 8 августа из Царского Села:
застал Ваше письмо. Отвечаю: Блока не стало. Он скончался 7 августа в 11
часов утра после сильных мучений: ему особенно плохо стало с понедельника.
Умер он в полном сознании. Сегодня и завтра панихиды. Вынос тела в среду
11-го в 10 часов утра. Похороны на Смоленском кладбище.
  Да!..
  Эта смерть для меня - роковой бой часов: чувствую, что часть меня самого
ушла вместе с ним. Ведь вот: не видались, почти не говорили, а просто
"бытие" Блока на физическом плане было для меня как орган зрения или
слуха; это чувствую теперь. Можно и слепым прожить. Слепые или умирают или
просветляются внутренне: вот и стукнуло мне его смертью: пробудись или
умри: начнись или кончись. И встает: "быть или не быть".

  Когда, душа, просилась ты
Погибнуть, иль любить...
  Дельвиг

И душа просит: любви или гибели; настоящей человеческой, гуманной жизни,
иль смерти. Орангутангом душа жить не может. И смерть Блока для меня это
зов "погибнуть иль любить"'391'.
  Спустя годы, размышляя о гибели (именно так: гибели!) Блока Владислав
Ходасевич писал:
  "В пушкинской своей речи, ровно за полгода до смерти, он говорил: "Покой и
воля. Они необходимы поэту для освобождения гармонии. Но покой и волю тоже
отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу
либеральничать, а творческую волю, - тайную свободу. И поэт умирает,
потому что дышать ему больше нечем: жизнь потеряла смысл".
  Вероятно тот, кто первый сказал, что Блок задохнулся, взял это именно
отсюда. И он был прав. Не странно ли: Блок умирал несколько месяцев, на
глазах у всех, его лечили врачи - и никто не называл и не умел назвать его
болезнь. Началось с боли в ноге. Потом говорили о слабости сердца. Перед
смертью он сильно страдал. Но от чего же он все-таки умер? Неизвестно. Он
умер как-то "вообще", оттого что был болен весь, оттого что не мог больше
жить. Он умер от смерти.
  * Ошибка. Как я уже говорил, Блока посетил только С.М.Алян-ский. Очевидно,
путаница произошла оттого, что Г.Иванов писал об этом эпизоде с чужих слов.
  ** Советские комментаторы оспаривают этот эпизод, ссылаясь, в частности,
на воспоминания К.Федина, согласно которым Блок в феврале 1921 г. якобы
сказал: "Я сейчас думаю так же, как думал, когда писал "Двенадцать". Но,
зная двуличность К.Федина, следует признать его "свидетельство" весьма
сомнительным.

  БОЛИВАР СИМОН (1783-1830) - один из руководителей борьбы за независимость
испанских колоний в Латинской Америке. В 1819 г. Боливар был избран
президентом республики Великая Колумбия, а в 1825 г. - президентом
образовавшейся в Верхнем Перу республики Боливии, названной так в его
честь. Боливар создал огромную объединенную республику. Под конец жизни
Боливара единство освободительных сил стало рушиться, сепаратистские
выступления привели к свержению власти Боливара в Jlepy и Боливии. В
ноябре 1829 г. было провозглашено отделение Великой Колумбии, а вскоре
после этого - отделение Эквадора.
  В начале 1830 г. Боливар, не желавший погрузить страну в пучину долгой и
кровавой гражданской войны, ушел в отставку. Он не захотел становиться
центром полемики. Он только жаждал мира и стабильности.
  Боливар стал бедным человеком, поскольку освободил всех своих рабов и
раздал им свои земли; он подарил свои дома в Каракасе офицерам и друзьям,
находившимся в затруднительном положении, равно как и деньги, доставшиеся
ему в свое время в наследство. Он отказался от какой-либо пенсии, не желая
обременять государственную казну... Тяжело больной, исхудавший, с
бескровным лицом, он едва мог подниматься по лестнице своего дома,
опираясь на сына. Его преследовали сильные головные боли и болезнь печени.
В довершение ко всему Боливар заболел туберкулезом.
  Целые дни он проводил, созерцая прекрасный пейзаж Сьерры-Невады из своего
окна в поместье одного знакомого в Санта-Марти. За несколько дней до
смерти он сказал одному из близких друзей: "Мы пахали в море...". А его
последними словами были: "Вперед, вперед! Здесь мы лишние... Прочь отсюда,
ребята! В час дня 17 декабря 1830 года Симон Боливар, Освободитель,
скончался.

  БОРИС и ГЛЕБ - русские князья, младшие сыновья киевского князя Владимира
Святославича. Около 987-989 гг. Борис получил от отца Ростов, а Глеб -
Муром. Когда умер их отец, в 1015 г. вспыхнула междоусобная борьба.
Старший брат Бориса и Глеба Святополк убил младших братьев. Вот как
повествуют об этом русские летописи:
  "Святополк сел в Киеве по смерти отца своего, и созвал киевлян, и стал
давать им подарки. Они же брали, но сердце их не лежало к нему, потому что
братья их были с Борисом. Когда Борис уже возвратился с войском назад, не
найдя печенегов*, пришла к нему весть: "Отец у тебя умер". И плакался по
отце горько, потому что любим был отцом больше всех, и остановился, дойдя
до Альты. Сказала же ему дружина отцовская: "Вот у тебя дружина отцовская
и войско: пойди сядь в Киеве на отцовском столе". Он же отвечал: "Не
подниму руки на брата своего старшего: если и отец у меня умер, то пусть
этот будет мне вместо отца". Услышав это, воины разошлись от него. Борис
же остался стоять с одними своими отроками. Между тем Святополк задумал
беззаконное дело, воспринял мысль Каинову и послал сказать Борису: "Хочу с
тобою любовь иметь и придам тебе еще к тому владению, которое ты получил
от отца", но сам обманывал его, чтобы как-нибудь его погубить.
  Святополк пришел ночью в Вышгород, тайно призвал Пушту и вышгородских
мужей боярских и сказал им: "Преданы ли вы мне всем сердцем?" Отвечали же
Пушта с вышгородцами: "Согласны головы свои сложить за тебя". Тогда он
сказал им: "Не говоря никому, ступайте и убейте брата моего Бориса". Те же
обещали ему немедленно исполнить это... Посланные пришли на Альту ночью, и
когда подступили ближе, то услыхали, что Борис поет заутреню, так как
пришла ему уже весть, что собираются погубить его. И, встав, начал он
петь: "Господи! За что умножились враги мои! Многие восстают на меня"; и
еще: "Ибо стрелы твои вонзились в меня; ибо я готов к бедам, и скорбь моя
предо мною"; и еще говорил он: "Господи! Услышь молитву мою и не входи в
суд с рабом твоим, потому что не оправдается пред тобой никто из живущих,
так как преследует враг душу мою". И, окончив шестопсалмие и увидев, что
пришли посланные убить его, начал петь псалмы: "Обступили меня тельцы
тучные... Скопище злых обступило меня"; "Господи, Боже мой, на тебя
уповаю, спаси меня и от всех гонителей моих избавь меня". Затем начал он
петь канон; а затем, кончив заутреню, помолился и сказал так, смотря на
икону, на образ владыки: "Господи Иисусе Христе! Как ты в этом образе
явился на землю нашего спасения, собственною волею дав пригвоздить руки
свои на кресте, и принял страдание за наши грехи, так и меня сподобь
принять страдание. Я же не от врагов принимаю это страдание, но от своего
же брата, и не вмени ему. Господи, это в грех". И, помолившись Богу,
возлег на постель свою. И вот напали на него, как звери дикие, из-за
шатра, и просунули в него копья, и пронзили Бориса, а вместе с ним
пронзили и слугу его, который, защищая, прикрыл его своим телом... Убив
Бориса, окаянные завернули его в шатер, положили на телегу и повезли, а он
еще дышал. Святополк же окаянный, узнав, что Борис еще дышит, послал двух
варягов прикончить его. Когда те пришли и увидели, что он еще жив, то один
из них извлек меч и пронзил его в сердце...
  Святополк же окаянный стал думать: "Вот убил я Бориса; как бы убить
Глеба?" И, замыслив Каиново дело, послал, обманывая, посла к Глебу со
следующими словами: "Приезжай сюда поскорее, отец тебя зовет: сильно он
болен". Глеб тотчас же сел на коня и отправился с малою дружиною, потому
что был послушлив отцу. И когда пришел он на Волгу, то в поле запнулся
конь его о яму и повредил себе немного ногу. И пришел в Смоленск, и отошел
от Смоленска недалеко, и стал на Смярдыне в насаде. В это же время пришла
от Предславы весть к Ярославу** об отцовской смерти, и послал Ярослав
сказать Глебу: "Не ходи: отец у тебя умер, а брат твой убит Святополком".
Услыхав это, Глеб громко возопил со слезами, плачась по отце, но еще
больше по брате, и стал молиться со слезами, говоря так: "Увы мне,
Господи! Лучше было бы мне умереть с братом, нежели жить ка свете этом.
Если бы видел я, брат мой, лицо твое ангельское, то умер бы с тобою: ныне
же зачем остался я один? Где речи твои, что говорил ты мне, брат мой
любимый? Ныне уже не услышу тихого твоего наставления. Если доходят
молитвы твои к Богу, то помолись обо мне, чтобы и я принял ту же
м