оплощению
добра, Господу Иисусу Христу".
  Один из друзей осужденного реформатора некий Петр из Мла-доневиц оставил
подробное свидетельство о последнем дне (6 июля 1415 г.) жизни Гуса,
озаглавленное: "Страсти магистра Яна Гуса".
  "Идя на смерть, - рассказывает Петр, - он говорил тем, кто шел рядом,
чтобы они не думали, будто он хочет принять смерть за ереси, в которых его
ложно и несправедливо обвинили свидетели по наущению его смертельных
врагов: "Ибо все время просил я доказательств из Писания, и того мне до
сего времени не дали". Люди же из этого города (Констанца) были в
доспехах, провожая его на смерть.
  И когда он пришел на место, где должен был умереть, преклонил колени и,
руки сложив и очи горе возведя, набожно молился. А паче псалом: "В руки
Твоя, Господи, вручаю душу свою", неоднократно прочитал громко и радостно,
так что стоящие рядом хорошо его слышать могли.
  Место, на котором он был сожжен, представляет собой как бы деревенский
луг...
  Когда он так молился, некоторые миряне, стоявшие около, сказали: "Мы не
знаем, какие вещи он до сих пор говорил или делал, но вот видим и слышим -
святые слова говорит он и молится". Иные же сказали: "Поистине хорошо было
бы дать ему исповедника". А один священник, сидя на коне в зеленом
кафтане, красною тафтою подбитом, с манжетами раструбом, сказал: "Негоже
слушать его, и исповедника нельзя ему дать, ибо еретик есть!"
Преклонив колени, Гус продолжал молиться и только усмехнулся, когда с его
головы упала позорная бумажная корона. Кто-то из наемников, стоявших
около, сказал: "Возложите ее опять ему на голову, да сожгут его вместе с
чертями, хозяевами его, которым он служил здесь".
  Тогда, восстав от места сего по приказу палачей, высоким и ясным голосом,
так что хорошо слышен был, так стал молиться: "Господи Иисусе Христе,
готов я с любовью и покорностью принять сию жестокую и ужасную смерть за
светлое твое Писание и за то, что проповедовал святое слово твое; прости
же, прошу, всем врагам моим!" Тотчас его вокруг стали водить, а он
увещевал их и всех просил не думать, будто он проповедовал, учил или
придерживался какой-либо из тех ересей, что ему ложно приписывали. Еще
просил дать ему говорить с тюремщиками его. И когда они приступили к нему,
он благодарил их, говоря: "Спасибо вам, мои милые братья, за все доброе,
что вы мне сделали, ибо были вы не только стражами моими, но и милыми
братьями. И знайте, уповаю на Спасителя своего во имя же Его святого
закона, хочу с любовию смерть сию принять, что с Ним буду царствовать".
Так по-немецки сказал он им.
  Тогда, сняв с него черный кафтан и оставив в одной рубашке, привязали его
руками назад к какому-то толстому просверленному колу, стянули веревками в
шести или семи местах: в первом - у щиколоток, во втором - под коленями, в
третьем - над коленями, в четвертом - над чреслами, в пятом - у поясницы,
в шестом - у пояса, в седьмом - под мышками, а руки связали сзади; кол же,
с одного конца заостривши, в этот луг, в землю воткнули. И когда лицом его
к восходу солнца обратили, некоторые из стоявших около сказали: "Поверните
его лицом к западу, а не на восток, ибо он еретик!" И сделали так. Затем
за шею привязали его к колу какой-то черной, сажею покрытой цепью, на ней
бедняк один котелок свой над огнем вешал. А под ноги ему две вязанки дров
положили. На ногах же еще были у него башмаки его и оковы. Тогда вокруг
него со всех сторон уложили вязанки дров вперемежку с соломой, до самого
живота и по самое горло.
  И прежде чем поджечь, подъехали к нему императорский маршал, а с ним
Клемов сын, в последний раз увещевая магистра жизнь свою во здравии
сохранить и клятвенно отречься от учения своего и проповедей. Магистр же
отвечал высоким и ясным голосом: "Бог свидетель, никогда я не учил тому и
не проповедовал того, что мне несправедливо лжесвидетелями приписывается.
Ибо первой целью моих проповедей, учения и сочинений и прочих всех деяний
было только спасти людей от греха. И на правде этой, которую писал и
проповедовал, которой учил я, взяв ее из закона Божьего и толкований
святых докторов, готов с веселием умереть ныне..."
Услышав это, маршал и Клемов сын хлопнули в ладоши и отъехали в сторону. И
палачи его тотчас подожгли. И магистр Ян гласом великим запел: "Христос,
сын Бога живаго, помилуй нас!" А в третий раз, когда пел: "Иже родился от
Девы Марии", поднялся ветер и бросил ему пламя в лицо. Тогда он умолк,
молясь про себя до тех пор, пока не испустил дух. А перед тем как умереть,
тихо шевелил губами и качал головой, как человек, который скороговоркой
три раза произносит: "Отче к-аш".
  А когда вязанки дров, сгоревшие вокруг него, рассыпались, а тело еще на
колу за шею держалось, будучи привязано цепью, тогда палачи, палками
повалив тело вместе с колом в огонь, еще гораздо больше дров подбросили и,
обходя кругом, кости палкой разбивали, чтобы быстрее горели. А найдя
голову, палкой ее развалили. А сердце, найдя среди внутренностей, палку
заостривши, особо на палку ту насадили. Сжигая его на сем вертеле, еще
палкой били. Тем временем палач одежду его держал, а Клемов сын, узнав,
что сия одежда магистра, приказал ему со всем прочим, что там было от
Гуса, с кафтаном и с поясом в огонь бросить, говоря: "Чехи это святыней
сочтут и почитать станут"; палачу же обещал сам заплатить*.
  Сжегши все дотла, весь пепел с землею вместе довольно глубоко выкопали, на
тележку насыпали и бросили в Рейн, текущий поблизости, желая память о нем
навеки - поскольку это в их силах -изгладить из сердец его верных.
  * Одежда по обычаю должна была достаться палачу.

  Д

  ДАНТОН Жорж Жак (1759-1794) - деятель Великой французской революции.
Блестящий оратор, Дантон с первых дней революции завоевал огромную
популярность. В 1789-1794 гг. он был помощником прокурора Парижской
коммуны, министром юстиции, членом Конвента, членом и фактическим
руководителем Комитета общественного спасения. Но затем течение
политической борьбы привело Дантона к выступлению против ожесточенного
революционного террора, отмены закона о максимуме заработной платы и
других экстремистских деяний якобинцев. Этого якобинцы во главе с
Робеспьером ему не простили. Дантон и его друзья Камилл Демулен, Фабр,
д'Эглантин и некоторые другие были арестованы и преданы суду. Суд проходил
со 2 по 5 апреля 1794 г. Поскольку авторитет Дантона был еще весьма велик,
обвинители из кожи вой лезли, чтобы замарать его. Наряду с реалистично
звучащими обвинениями в связях со спекулянтами и дельцами-мошенниками
звучали и совершенно дикие вымыслы (спустя полтора столетия этот прием
активно использовали сталинские следователи и прокуроры, готовя процессы
Бухарина, Зиновьева и др.). Например, главный обвинитель Фукье-Тенвиль и
председательствовавщий на суде Герман заявили, что Дантон хотел "двинуться
во главе вооруженной армии на Париж, уничтожить республиканскую форму
правления и восстановить монархию". Дантон, с его могучим голосом и
темпераментом народного трибуна, перекрикивал судей, доказывал всем
собравшимся в зале и около здания трибунала несправедливость возведенных
на него обвинений.
  - Мой голос, - гремел он, - должен быть услышан не только вами, но и всей
Францией...
  Один новейший американский историк назвал присяжных в процессе дантонистов
"тщательно отобранной группой людей, заранее враждебно настроенных и
нарушающих данную присягу. Эта оценка соответствует действительности лишь
частично: члены .трибунала и присяжные были искренне убеждены в том, что
интересы народа, революционная целесообразность выше, чем приверженность
букве закона. По слухам, Фукье-Тенвиль и Герман даже ходили в
совещательную комнату, чтобы побороть сомнения присяжных, и показывали им
какой-то неизвестный документ, свидетельствующий о виновности Дантона.
Когда один из присяжных заколебался, другой спросил его:
  - Кто более полезен для Республики - Дантон или Робеспьер?
  - Более полезен Робеспьер.
  - В таком случае нужно гильотинировать Дантона.
  На вопрос, существовал ли "заговор, направленный на оклевета-нис и
очернение национального представительства и разрушение с помощью коррупции
республиканского правительства", присяжные ответили "да". Все подсудимые,
кроме одного, были приговорены к смерти и в тот же день посланы на
гильотину. Когда телега, на которой везли осужденных на казнь, проезжала
мимо дома Робеспьера, Дантон громко крикнул: "Я жду тебя, Робеспьер!"
И он его дождался (см. статью "РОБЕСПЬЕР").

  ДАРИЙ III Кодоман "379 - 330 до н.э.) - персидский царь династии
Ахеменидов. В конце 335 г. Дарий завоевал Египет, но через два года в
битве при Иссе потерпел поражение от Александра Македонского, а в 331 г.
его войско было окончательно разгромлено. Спасаясь от преследования Дарий
бежал в Восточный Иран. Александр устремился за ним.
  "Положение Дария с каждым днем становилось все более безнадежным: воины и
свита разбегались, многие сдавались Александру. Наконец, Набарзан,
тысячник персидских всадников, Бесс, сатрап Бактрии и Согдианы, и
Барсаент, сатрап Арахосии и Дрангианы, арестовали Дария. Власть перешла в
руки Бесса... Традиция приписывает заговорщикам намерение выдать Дария
Александру либо, если бы последний отказался от преследования, собрать в
Бактрии и Арахосии, т.е. на восточных окраинах Персидской державы, новые
войска и попытаться отвоевать утраченное царство для себя...
  Обо всем, что происходило у персов, Александр узнавал в пути. Сначала к
нему прибыли Багистан и Антибел, рассказавшие об аресте Дария. Через два
дня почти непрерывной погони македоняне подошли к лагерю персов, но никого
там не обнаружили; еще через ночь они оказались в селении, где накануне
останавливались те, кто вез Дария. Велев Никанору, командиру гипаспистов,
и Атталу, начальнику отряда агриан, преследовать Бесса по дороге, которую
тот избрал, сам Александр посадил на коней 500 пехотинцев и помчался в
обход. Пройдя за ночь около 400 стадий (примерно 74 Км), к утру он увидел
персов (это был конец июня или начало июля 330 г. до н.э. - АЛ.).
Последние почти не сопротивлялись: большинство разбежались, лишь некоторые
вступили в бой, но, когда несколько человек из них были убиты, остальные
также предпочли спасаться бегством. Едва появились македоняне, Сатибарзан
и Барсаент нанесли Дарию множество ран и бросили его умирать на дороге,
сами же ускакали вместе с 600 всадниками.
  Александр успел застать Дария живым; тело погибшего он приказал затем
отправить в Персеполь и похоронить-в гробнице персидских царей.
  Существует предание (об этом пишут Плутарх, Диодор и другие историки), что
Дарий перед смертью благодарил Александра Македонского за заботу о его
семье, протягивал ему руку, говбрил, что передает ему власть и просит
отомстить убийцам.

  ДЕМОСФЕН (384-322 до н.э.) - греческий оратор и политический деятель.
Накануне захвата Афин македонцами во главе с Антипатром и Кратером
Демосфен был осужден на смерть и вынужден был бежать. Поимку его поручили
Архию, бывшему трагедийному актеру.
  "Узнав, что Демосфен нашел прибежище на Калаврии в храме Посейдона, -
рассказывает Плутарх, - Архий вместе с фракийскими копейщиками на
суденышках переправился туда и стал уговаривать его покинуть храм и
отправиться с ним вместе к Антипатру, уверяя, что ему не сделают ничего
плохого*. А Демосфену накануне ночью привиделся странный сон. Снилось ему,
будто он с Архием состязается в исполнении трагической роли и, хотя успех
на его стороне, хотя игрою своей он покорил весь театр, из-за бедности и
скудости постановки победа достается сопернику. Поэтому, сколь ни
дружелюбно разговаривал с ним Архий, Демосфен, не сходя с места ни на шаг,
посмотрел на него и сказал; "Архий! Никогда не верил я твоей игре, не верю
сейчас и твоим посулам!" Когда же в бешенстве Архий начал ему угрожать,
Демосфен Воскликнул: "Вот это прорицания уже безошибочные, с македонского
треножника, а все, что ты говорил перед этим, было только актерской игрой.
Подожди уж немного, я напишу домой пару слов". Сказав это, он отошел в
глубь храма, взял в руки табличку, как бы намереваясь писать, поднес к
губам тростниковое перо и, закусив его кончик, оставался некоторое время
неподвижен, как он это обычно делал, обдумывая то, что пишет, потом
закутался с головою в плащ, и голова его бессильно поникла. Столпившиеся у
двери копейщики, решив, что он малодушничает, стали издеваться над ним,
обзывая трусом и бабой, а Архий, подойдя поближе, просил его подняться и
снова завел те же речи, обещая помирить его с Антипатром. .Но. Демосфен,
едва почувствовав, что действие яда уже сказывается и быстро набирает
силу, отбросил плащ и, глядя Архию прямо в лицо, сказал: "Изволь теперь
сыграть, да побыстрее, Креонта из трагедии и тело это швырнуть без
погребения. О Посейдон-гостеприимец, даже твой храм осквернили Антипатр и
македонцы, я же покидаю его живым!" С этими словами он потребовал, чтобы
ему помогли встать, и сделал несколько шагов, шатаясь и дрожа всем телом,
но как только оставил позади себя алтарь, рухнул и со стоном испустил дух.
  Что касается яда, то Аристон утверждает, что Демосфен его извлек из
тростникового пера, как это описано выше. Но некий Папп... сообщает, что,
после того как Демосфен пал бездыханным возле алтаря, выяснилось, что на
табличке у него написано только начало письма: "Демосфен - Антипатру", и
больше ничего, а в ответ на недоумения о причине столь внезапной смерти
фракийцы, стоявшие у дверей, рассказали, как из какой-то тряпицы он извлек
яд, положил его на ладонь, поднес ко рту и проглотил, причем сами они, как
ни странно, решили, что он глотает золото, но его служанка, отвечая на
расспросы Архия, сказала, что он уже давно носил на шнурке этот узелок
вместо амулета. Эратосфен, в свою очередь, уверяет, что яд он хранил в
полом браслете, который постоянно носил на запястье. Что касается
остальных, писавших о Демосфене, - а их великое множество, - то
разноречивые мнения их едва ли стоит перечислять; укажу только суждение
родственника оратора, Демохара, который считал, что не яд, а боги избавили
Демосфена от жестокости македонян, послав ему легкую, безболезненную
смерть.
  * Разумеется, это была ложь; например, оратора Гиперида, захваченного
Архием, не только казнили, но перед смертью еще и вырезали ему язык.

  ДЕРЖАВИН Гавриил Романович (1743-1816)-русский поэт и государственный
деятель. Долгая и многотрудная жизнь Державина завершилась весьма
достойно. Он умер, удалившись на покой, в своем имении в селе Званка. Его
смерть прекрасно описал другой русский поэт Владислав Ходасевич:
  "Ночью на 5 июля случились у него легкие спазмы в груди, после которых
сделался жар и пульс участился. День прошел как обычно. Только уже под
вечер, раскладывая пасьянс, Державин вдруг изменился в лице, лег на спину
и стал тереть себе грудь. От боли ен громко стонал, но затем успокоился и
уснул. Вечером, за бостоном*, его стали уговаривать ехать в Петербург, к
известному доктору Роману Ивановичу Симпсону. Но он наотрез объявил, что
ни в коем случае не поедет, а пошлет только подробное описание болезни с
запросом, как поступать и что делать.
  Он, однако ж, не написал* и письма, потому что два дня чувствевал вебя
отменно, гулял, работал в кабинете, слушал Пара-шино** чтение, жаловался,
что понапрасну его морят голодом.
  8 числа (20 по новому стилю. - А.Л.) к ужину заказал он себе уху, ждал ее
с нетерпением и съел две тарелки. Немного спустя ему сделалось дурно.
Побежали за Максимом Фомичем. Державин прошел в кабинет, разделся и лег на
диван. Призвав Абрамова, стал он ему диктовать письмо в Петербург, к
молодому Капнисту.
  "Пожалуй, уведомь, братец Семен Васильевич, Романа Ивановича, что сегодня,
то есть в субботу, часу по утру в седьмом, я принимал обыкновенное мое
рвотное, которое подействовало очень хорошо... я думал, что болезнь моя
совсем прошла; но после полудни часу в б-м мне захотелось сильно есть. Я
поел ухи... мне было очень хорошо; ho через четверть часа опять поднялись
пары... Когда поднимаются сии пары, то вступает жар в виски, сильно жилы
бьются и я некоторое время как опьяневаю; но спасибо, все это бывает
весьма коротко: я получаю прежнее положение, - кажется, здоров, но
употреблять не могу пищу, и довольно строгий содержу диэт. Боюсь, чтоб как
не усилилась эта болезнь, хотя не очень большая, но меня, а особливо
домашних много беспокоющая. А теперь почувствовал лихорадку, то есть
маленький озноб, и сделались сини ногти. Расскажи ему все подробно и
попроси средства, чтобы избавиться. Впрочем, мы слава Богу, находимся
по-прежнему в хорошем состоянии".
  Далее собственною рукою приписал он: "Кланяйся всем. Покорнейший ваш
Державин". И еще велел сделать постскриптум: "Пожалуй доставь немедленно
приложенную записочку Петру Ивановичу Соколову".
  Пэсле диктовки начались у него сильные боли. Он стонал и по временам
приговаривал:
  - Ох, тяжело! ох, тошно!.. Господи, помоги мне грешному... Не знал, что
будет так тяжело; так надо! Господи, помилуй меня, прости меня!.: Так
надо, так надо!
  Так он долго стонал и жаловался, порой с укоризною прибавляя еще одно
слово, которое относилось, должно быть, к съеденной ухе:
  - Не послушался!
  Однако и эта боль миновалась, он перестал стонать,
приободрился.
  - Вы отужинали? - спросил он, - больно мне, что всех вас так взбудоражил;
без меня давно бы спали.
  Тут опять поднялся разговор о поездке в Петербург. Державин Противился, но
потом уступил и часов в одиннадцать приказал Аврамову сделать второй
постскриптум:
  "После сего часу в десятом вечера я почувствовал настоящую лихорадку, а в
постелю ложившись напьюсь бузины; завтра же тетенька думает, коль скоро
лучше того не будет, то ехать в Петербург".
  В самом деле, напился он бузины и перешел из кабинета в спальню. Там
вскоре страдания возобновились, и через несколько времени Аврамов уже
продолжал письмо от своего имени:
  "В постели после бузины сделался жар и бред. Наконец, Дарья Алексеевна
приказала вам написать, что они решились завтрашний день ехать в
Петербург, если же Бог даст дяденьке облегчение, и они во вторник в
Петербург не будут, то тетенька вас просит прислать нарочного сюда на
Званку с подробным наставлением Романа Ивановича Симпсона. Ваш покорнейший
слуга Евстафий Авра-мов".
  Но странному письму и на этом не суждено было кончиться. Державин лежал
без памяти, Дарья Алексеевна велела сделать еще приписку:
  "P.S. Тетенька еще приказала вам написать, что дяденьке нет лучше, и
просит вас, чтобы вы или кто-нибудь из братцев ваших, по получении сего
письма, поспешили приехать на Званку, как можно скорее".
  В исходе второго часа, когда Дарья Алексеевна удалилась на время и в
спальне остались только Параша с доктором (который совсем растерялся и не
знал, что делать), Державин вдруг захрипел, перестал стонать и все
смолкло. Параша долго прислушивалась, не издаст ли он еще вздоха.
Действительно, вскоре он приподнялся и глубоко протяжно вздохнул. Опять
наступила тишина, и Параша спросила:
  - Дышит ли он еще?
  - Посмотрите сами, - ответил Максим Фомич и протянул ей руку Державина.
Пульса не было. Параша приблизила губы к губам его и уже не почувствовала
дыхания.
  * Название карточной игры.
  ** Параша - женщина, прислуживавшая Державину.

  ДЖУГАШВИЛИ (Сталин) Яков Иосифович (1908-1943) - сын Сталина от первого
брака (с Екатериной Сванидзе). Яков не вызывал у Сталина особых отцовских
чувств. По согласованию с отцом Яков окончил Институт инженеров
железнодорожного транспорта, работал на электростанции имени Сталина,
затем поступил в Артиллерийскую академию, стал служить в армии, получил
звание капитана.
  Когда началась война, Яков почти сразу оказался на фронте. В ходе боевых
действий его часть попала в окружение. Не избежал плена и Яков. Он был
помещен в концлагерь. Немцы знали, что это - сын самого Сталина. Светлана
Аллилуева, дочь Сталина, рассказывает, что немцы предлагали Сталину
обменять Як