долго, и я с трудом ему объяснил, что ей
трудно исчезнуть незаметно, ибо там наверху гостей немного...; он сидит
теперь на диване мрачным и, как я вижу, действие яда сказывается на нем
лишь в том, что у него беспрестанная отрыжка и некоторое слюнотечение..."
Через минут пять Юсупов появился в кабинете в третий раз.
  "Господа, - заявил он нам скороговоркой, - положение все то же: яд на него
или не действует, или ни к черту не годится; время уходит, ждать больше
нельзя".
  "Но как же быть?" - заметил Дмитрий Павлович.
  "Если нельзя ядом, - ответил я ему, - нужно пойти ва-банк, в открытую,
спуститься нам или всем вместе, или предоставьте мне это одному, я уложу
его либо из моего "соважа"*, либо размозжу ему череп кастетом. Что вы
скажете на это?"
"Да, - заметил Юсупов, - если вы ставите вопрос так, то, конечно, придется
остановиться на одном из этих способов."
После минутного совещания, мы решили спуститься вниз всем и предоставить
мне уложить его кастетом... Приняв это решение, мы гуськом (со мною во
главе), осторожно двинулись к лестнице и уже спустились было к пятой
ступеньке, когда Дмитрий Павлович взяв меня за плечо, прошептал мне на
ухо: attendee un moment** и, поднявшись вновь назад, отвел в сторону
Юсупова. Я, Сухотин*** и Лазаверт прошли обратно в кабинет, куда
немедленно вслед за нами вернулись Дмитрий Павлович и Юсупов, который мне
сказал: "В.М., вы ничего не будете иметь против того, чтобы я его
застрелил, будь что будет. Это и скорее и проще".
  ...Действительно, не прошло и пяти минут с момента ухода Юсупова, как
после двух или трех отрывочных фраз, произнесенных разговаривавшими внизу,
раздался глухой звук выстрела, вслед за тем мы услышали продолжительное...
А-а-а! и звук грузно падающего на пол тела.
  Не медля ни одной секунды, мы все, стоявшие наверху, не сошли, а буквально
кубарем слетели по перилам лестницы вниз, толкнувши стремительно своим
напором дверь столовой...
  ...Перед диваном в части комнаты, прилегавшей к гостиной, на шкуре белого
медведя лежал умирающий Григорий Распутин, а над ним, держа револьвер в
правой руке, заложенной за спину, совершенно спокойным стоял Юсупов...
  Крови не было видно; очевидно, было внутреннее кровоизлияние, и пуля
попала Распутину в грудь, но, по всем вероятиям, не вышла... Я стоял над
Распутиным, впившись в него глазами. Он не был еще мертв: он дышал,
агонизировал.
  Правой рукой своей прикрывал он оба глаза и до половины свой длинный,
ноздреватый нос, левая рука его была вытянута вдоль тела; грудь его
изредка высоко подымалась и тело подергивали судороги. Он был шикарно, но
по-мужицки одет: в прекрасных сапогах, в бархатных навыпуск брюках, в
шелковой, богато расшитой шелками, цвета крем, рубахе, подпоясанной
малиновым с кистями толстым шелковым шнурком.
  Длинная черная борода его была тщательно расчесана и как будто блестела
или лоснилась даже от каких-то специй...
  Мы вышли из столовой, погасив в ней электричество и притворив слегка
двери...
  Был уже четвертый час ночи и приходилось спешить. Поручик С. и Лазаверт,
предводительствуемые великим князем Дмитрием Павловичем, сели в автомобиль
и уехали на вокзал...
  Мы с Феликсом Юсуповым остались вдвоем и то ненадолго: он через тамбур
прошел на половину своих родителей... а я, закурив сигару, стал медленно
прохаживаться у него в кабинете наверху, в ожидании возвращения уехавших
соучастников, с коими предполагалось вместе увязать труп в какую-либо
материю и перетащить в, автомобиль великого князя.
  Не могу определить, долго ли продолжалось мое одиночество, знаю только,
что я чувствовал себя совершенно спокойным и даже удовлетворенным, но
твердо помню, как какая-то внутренняя сила толкнула меня к письменному
столу Юсупова, на котором лежал вынутый из кармана мой "соваж", как я взял
его и положил обратно в правый карман брюк и как вслед за сим, я вышел из
кабинета... и очутился в тамбуре.
  Не успел я войти в этот тамбур, как мне послышались чьи-то шаги уже внизу
у самой лестницы, затем до меня долетел звук открывающейся в столовую, где
лежал Распутин, двери...
  "Кто бы это мог быть?" - подумал я, но мысль моя не успела еще дать себе
ответа на заданный вопрос, как вдруг снизу раздался дикий, нечеловеческий
крик, показавшийся мне криком Юсупова: "Пуришкевич, стреляйте, стреляйте,
он жив! он убегает!"
...Медлить было нельзя ни одно мгновение, и я, не растерявшись, выхватил
из кармана мой "соваж", поставил его на "огонь" и бегом спустился по
лестнице.
  То, что я увидел внизу, могло бы показаться сном, если бы не было ужасной
для нас действительностью: Григорий Распутин, которого я полчаса тому
назад созерцал при последнем издыхании, лежащим на каменном полу столовой,
переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца
вдоль железной решетки, выходившей на улицу...
  Первое мгновение я не мог поверить своим глазам, но громкий крик его в
ночной тишине на бегу "Феликс, Феликс, все скажу царице..." убедил меня,
что это он, что это Григорий Распутин, что он может уйти, благодаря своей
феноменальной живучести, что еще несколько мгновений и он очутится за
вторыми железными воротами...
  Я бросился за ним вдогонку и выстрелил.
  В ночной тиши чрезвычайно громкий звук моего револьвера пронесся в воздухе
- промах!
  Распутин наддал ходу; я выстрелил вторично на бегу - и... опять
промахнулся.
  Не могу передать того чувства бешенства, которое я испытал против самого
себя в эту минуту.
  Стрелок, более чем приличный, практиковавшийся в тире на Семеновском плацу
беспрестанно и попадавший в небольшие мишени, я оказался сегодня
неспособным уложить человека в 20-ти шагах.
  Мгновения шли... Распутин подбегал уже к воротам, тогда я остановился, изо
всех сил укусил себя за кисть левой руки, чтобы заставить себя
сосредоточиться, и выстрелом (в третий раз) попал ему в спину. Он
остановился, тогда я уже тщательнее прицелившись, стоя на том же месте,
дал четвертый выстрел, попавший ему, как кажется, в голову, ибо он снопом
упал ничком в снег и задергал головой. Я подбежал к нему и изо всей силы
ударил его ногой в висок. Он лежал с далеко вытянутыми вперед руками,
скребя снег и как будто бы желая ползти вперед на брюхе; но продвигаться
он уже не мог и только лязгал и скрежетал зубами.
  К рассказу Пуришкевича следует добавить рассказ Феликса Юсупова о том, что
произошло, когда он после ухода части заговорщиков вторично спустился в
столовую: "...Я застал Распутина на том же месте, я взял его руку, чтобы
прощупать пульс, мне показалось, что пульса не было, тогда я приложил
ладонь к сердцу - оно не билось; но вдруг, можете себе представить мой
ужас. Распутин медленно открывает во всю ширь один свой сатанинский глаз,
вслед за сим другой, впивается в меня взглядом непередаваемого напряжения
и ненависти и со словами: "Феликс! Феликс! Феликс!" вскакивает сразу, с
целью меня схватить. Я отскочил с поспешностью, с какой только мог, а что
дальше было не помню.
  Когда Пуришкевич добил Распутина, заговорщики сбросили тело царского
фаворита с моста в прорубь на Малой Невке. Вскрытие тела показало, что
Распутин был жив, когда его спустили в реку! Мало того: дважды
смертельно раненный в грудь и шею, с двумя проломами в черепе, он и под
водой какое-то время боролся за свою жизнь и успел освободить от веревок
правую руку, сжатую в кулак. Даже после смерти тело Распутина не обрело
покоя. Сразу после убийства царица Александра Федоровна поручила одному из
видных петроградских архитекторов сделать проект мавзолея в Царском Селе,
куда планировалось перенести прах фаворита. А пока устроили временное
погребение неподалеку от царских дворцов, за парком. Возле могильного
холма возвели деревянную часовню, куда почти каждый день ходили молиться
члены царской семьи. После погребения Распутина, в первую же ночь группа
царскосельских офицеров привезла ассенизационную бочку с дерьмом и
вывалила ее содержимое на могильный холм. Прошло еще несколько месяцев, и
в 1917 г., во время февральской революции труп Распутина выкопали из
могилы и похитили. Об обстоятельствах похищения рассказал позднее один из
очевидцев Иван Башилов, бывший тогда студентом и членом партии эсеров.
После революции Башилова избрали секретарем Совета старост революционного
студенчества Петроградского политехнического института. И вот однажды
ночью студенческий пост сообщил Башилову, что из города на быстром ходу
проскочила машина в направлении Б.Спасской, не остановившаяся по
требованию поста. Надо сказать, что в это время ходили слухи о каких-то
"черных автомобилях", которые носились по городу и из которых якобы
стреляли по милиции, студентам и по толпе. Пост организовал погоню. След с
Б.Спасской уходил к расположенному невдалеке в лесу селению.
Преследователи довольно быстро настигли машину, которая увязала в снегу, и
нашли группу людей во главе с известным тогда сотрудником "Биржевых
Ведомостей". Оказалось, что они в Царском Селе вскрыли могилу Распутина,
захватили гроб с его телом и привезли в Петербург. Но в силу неясных
каких-то обстоятельств провезли его через весь город и вот сейчас застряли
в снегах, открыли гроб, убедились, что там было действительно
набальзамированное тело фаворита двора Николая II... Они уже развели
костер и начали сжигать труп. Свои действия они объяснили желанием
уничтожить труп из боязни, как бы "темные силы" не использовали
невежество народное и не создали бы каких-либо мощей из него и не
попытались создать контррево-
люционного культа. Звонивший студент сообщил, что труп горит плохо, что с
ним можно провозиться всю ночь, а днем соберется народ и можно опасаться
эксцессов. Поэтому он спросил у Башилова разрешения забрать труп в
институт и там сжечь в топке парового котла. Башилов дал согласие и
предложил составить подробный протокол всех действий. В ответ студент
сказал, что труп он уже осмотрел, убедился в том, что это действительно
Гришка Распутин и что ничего примечательного на трупе не обнаружено. Он
имел в виду сказки, распространявшиеся в городе относительно того, что
убитый фаворит обладал какой-то сверхъестественной половой си-лой...
  В ту же ночь труп Распутина привезли в Политехнический институт и сожгли.
  * "Соваж" - марка револьвера.
  ** Подождите минуту (франц.)
*** Поручик А.С.Сухотин был еще одним участником заговора.

  РЕМ Эрнст (1887-1934) - один из главарей фашистской партии в Германии, с
1931 г. начальник штаба штурмовых отрядов. В 1933 г. Эрнст- Рем был
назначен имперским министром. Однако Гитлер, пойдя на союз с
генералитетом, обязался покончить с притязаниями Рема на руководство
вооруженными силами. Он санкционировал знаменитую "Ночь длинных ножей" (30
июня 1934 г.), во время которой штурмовые отряды нацистов были
разгромлены. Судьба самого Рема сложилась так. В конце июня 1934 г. Рем и
его приближенные по приказу Гитлера прибыли в Висзее и остановились в
отеле "Ханзельбауэр". Им сказали, что здесь состоится совещание
руководителей СА (охранных отрядов нацистской партии). Между тем 28 июня
"Имперский союз немецких офицеров" исключил Рема из своих рядов и тем
самым как бы дал согласие на его ликвидацию.
  В ночь с 29 на 30 июня Гитлер вылетел в Мюнхен. Он прибыл туда в 4 часа
утра. Через некоторое время в составе длинной автоколонны он отправился в
Бад Висзее. Вот как вспоминал об этом эпизоде личный шофер Гитлера Эрих
Кемпка: "С плетью в руках он вошел в спальню Рема. За ним следовали два
охранника с пистолетами наготове. "Рем, ты арестован", - отрывисто бросил
он. Заспанный Рем пробормотал: "Хайль, мой фюрер!" "Ты арестован!" -
прорычал Гитлер снова, повернулся и вышел из комнаты".
  Некоторое время Гитлер колебался, не принимая решения об окончательной
судьбе бывшего соратника. Но в воскресенье, 1 июля ему удалось преодолеть
неуверенность, мучившую его накануне. Он взял себя в руки и днем несколько
раз подходил к окну рейхсканцелярии, показываясь толпе, которая собралась
внизу стараниями Геббельса. После 12 часов дня он устроил прием в саду
рейхсканцелярии для боссов фашистской партии и членов правительственного
кабинета; на прием были приглашены также их жены и дети.
  Гитлер в бодром расположении духа беседовал с гостями, обходил их, пил
чай, играл с детьми. Очевидно, в это время он и отдал приказ о ликвидации
Рема, который ждал решения своей участи в тюремной камере в Штадельхайме.
  Вечером, около 6 часов, в камеру Рема вошли штурмбанфюрер СС Михель Липерт
и Теодор Эйке. Они положили перед Ремом свежий номер газеты "Фелькишер
беобахтер", в котором сообщалось о мнимом путче и разгроме штурмовых
отрядов. Рядом с газетой положили револьвер и сказали Рему, что у него
есть 10 минут на размышление. После этого они вышли из камеры.
  Прошло 10 минут, но выстрела не было. Тогда они приказали охраннику
забрать у Рема револьвер, и, когда он это сделал, Липперт и Эйке ворвались
в камеру и застрелили Рема.

  РИББЕНТРОП Иоахим Фон (1893-1946) - нацистский военный преступник, министр
иностранных дел Германии. Повешен по приговору Международного военного
трибунала в Нюрнберге. См. статью "ГЕРИНГ".

  РИМСКИЙ-КОРСАКОВ Николай Андреевич (1844-1908) - русский композитор, член
"Могучей кучки". Последние годы жизни Римского-Корсакова мучали тяжелые
приступы удушья. Врачи рекомендовали больному покой, тишину, свежий
деревенский воздух, и в мае 1908 года родные увезли Римского-Корсакова в
его имение в Любенске. Казалось, здоровье композитора улучшилось. "Я снова
поправился, - писал он в одном из писем, -не только выхожу на балкон, но и
в сад... Время хорошее: сирень, акация, яблоня в цвету... Но столичные
бури настигали Римского-Корсакова и в провинции. Пришло письмо от
управляющего императорскими театрами, в котором сообщалось, что опера
"Золотой петушок" запрещена цензурой к исполнению - а ней увидели
опасные намеки на политическую ситуацию в стране. В ночь на 8 июля над
Любенском разразилось гроза. У Римского-Корсакова в который раз начался
приступ удушья. Он судорожно хватал воздух ртом, раздирал на груди ночную
рубаху... Но воздуха не хватало. Наконец наступила минута, когда тело
композитора дернулось в последней судороге и мышцы его обмякли - навсегда.
Как раз в это время за окном раздался громовой удар, и теплый летний дождь
хлынул на землю.
  РИШЕЛЬЕ Арман Жан дю Плесси (1585-1642) - французский государственный
деятель, кардинал.
  В 1624 г. Ришелье возглавил королевский совет и стал фактическим
правителем Франции. Многочисленные заговоры и покушения он умело
предупреждал и отражал встречными ударами. Так что Бог дозволил
всесильному первому министру умереть в своей постели.
  Осенью 1642 г. Ришелье посетил целебные воды в Бурбон-Ланси, ибо здоровье
его, подточенное многолетним нервным напряжением, таяло на глазах. Даже
будучи больным, кардинал до последнего дня по несколько часов диктовал
приказы армиям, дипломатические инструкции, распоряжения губернаторам
различных провинций.
  "28 ноября наступило резкое ухудшение. Врачи ставят еще один диагноз -
гнойный плеврит. Кровопускание не дало результата, лишь до предела
ослабило больного. Кардинал временами теряет сознание, но, придя в себя,
пытается еще работать. В эти дни рядом с ним неотлучно находится,
герцогиня д'Эгийон.
  2 декабря умирающего навещает Людовик XIII. "Вот мы и прощаемся, - слабым
голосом говорит Ришелье. - Покидая Ваше Величество, я утешаю себя тем, что
оставляю Ваше королевство на высшей ступени славы и небывалого влияния, в
то время как все Ваши враги повержены и унижены. Единственно, о чем я
осмеливаюсь просить Ваше Величество за мои труды и мою службу, это
продолжать удостаивать Вашим покровительством и Вашим благоволением моих
племянников и родных. Я дам им свое благословение лишь при условии, что
рни никогда не нарушат своей верности и послушания и будут преданы Вам до
конца".
  Затем Ришелье... своим единственным преемником называет кардинала
Мазарини. "У Вашего Величества есть кардинал Маза-рини, я верю в его
способности на службе королю", - говорит министр. Пожалуй, это все, что он
хотел сказать королю на прощание.
  Людовик XIII обещает выполнить все просьбы умирающего и покидает его...
  Оставшись с докторами, Ришелье просит сказать, сколько ему еще осталось.
Врачи отвечают уклончиво, и лишь один из них - месье Шико - осмеливается
сказать: "Монсеньер, думаю, что в течение 24 часов Вы либо умрете, либо
встанете на ноги". "Хорошо сказано", - тихо произнес Ришелье и
сосредоточился на чем-то своем.
  На следующий день король наносит еще один, последний, визит Ришелье. В
течение часа они беседуют с глазу на глаз. Людовик XIII вышел из комнаты
умирающего, чем-то очень взволнованный. Правда, кое-кто из свидетелей
утверждал, что король был в веселом расположении духа.
  У постели кардинала собираются священники, один из которых причащает его.
  В ответ на традиционное в таких случаях обращение простить врагам своим
Ришелье говорит: "У меня не было других врагов, кроме врагов государства".
Присутствующие удивлены четкими, ясными ответами умирающего. Когда с
формальностями было покончено, Ришелье сказал с полным спокойствием и
уверенностью в своей правоте: "Очень скоро я предстану перед моим Судией.
От всего сердца попрошу его судить меня по той мерке - имел ли я иные
намерения, кроме блага церкви и государства.
  Ранним утром 4 декабря Ришелье принимает последних посетителей - посланцев
Анны Австрийской и Гастона Орлеанского, заверяющих кардинала в своих самых
лучших чувствах. Появившаяся вслед за ними герцогиня д'Эгийон со слезами
на глазах стала рассказывать, что накануне одной монахине-кармелитке было
видение, что Его Высокопреосвященство будет спасен рукой Всевышнего.
"Полноте, полноте, племянница, все это смешно, надобно верить только
Евангелию."
Некоторое время они проводят вдвоем. Где-то около полудня Ришелье просит
племянницу оставить его одного. "Помните, -говорит он ей на прощание, -
что я любил Вас больше всех на свете. Будет нехорошо, если я умру у Вас на
глазах..."
Место д'Эгийон занимает отец Леон, дающий умирающему последнее отпущение
грехов. "Предаюсь, Господи, в руки твои", -шепчет Ришелье, вздрагивает и
затихает. Отец Леон подносит к его рту зажженную свечу, но пламя остается
неподвижным. Кардинал мертв.

  РОБЕСПЬЕР Максимилиан (1758-1794) - деятель Великой французской революции.
Робеспьер, бывший одним из главных вдохновителей революционной политики
якобинцев, выступал за террор. Но - поднявший меч от меча и погибнет.
Революция, пожирающая своих детей, не пренебрегла и Робеспьером. Когда в
июле 1793 г. Робеспьер вошел в состав Комитета общественного спасения и
стал его фактическим руководителем, никто не мог предполагать, что через
год в результате термидорианского переворота он будет схвачен и казнен без
суда.
  Робеспьер арестовали 27 июля 1794 г. в здании Ратуши. При аресте жандарм
Мерда выстрелом пистолета раздробил ему челюсть. Окровавленного и
потерявшего сознание, его перенесли на руках в здание Конвента и положили
на стол в одной из комнат Комитета общественной безопасности. Под голову
Неподкупному (как его называли) сунули деревянный ящик с кусками
заплесневелого
хлеба.
  То и дело в комнату заходили разные люди - в основном, политические
противники Робеспьера, чтобы полюбоваться на поверженного врага. Его о
чем-то спрашивали, отпускали шутки, но Неподкупный молчал.
  Кто-то из присутствующих крикнул зевакам, окружившим стол:
  - Отойдите в сторону. Пусть они посмотрят, как их король спит на столе,
словно простой смертный.
  Ночь прошла в полубреду.
  Наступило 28 июля 1794 г, В шесть утра в комнату вошел Эли Лакост вместе с
хирургом. Он приказал врачу как следует перевязять рану Робеспьера. Но это
было нужно не для лечения, а чтобы Неподкупного можно было казнить в
"приличном виде". Хирург уже заканчивал накладывать на голову Робеспьера
повязку, когда кто-то из присутствующих отпустил очередную "остроту":
  - Эй,