-то таинственное. Прибывшие на машинах люди и те из
служителей лагеря, кто в этот момент там присутствовал, не обменялись
никакими приветствиями, не отдали друг другу чести. Они не сказали друг
другу ни единого слова и действовали как профессиональные преступники,
молча, с полным взаимопониманием...
  6 ноября 1948 года Мариан Згода сообщил под присягой о своих тогдашних
впечатлениях следователю мюнхенского суда следующее: "Так как мне хотелось
узнать, что все это значит, я все-таки выбрался из помещения через
вентиляционный люк и оказался во дворе крематория. Это было приблизительно
в 8 часов вечера. Я спрятался за кучей шлака. Там я находился до 12 часов
ночи и видел, как в помещение крематория зашли один за другим следующие
лица. Сообщаю их имена в том порядке, как они входили в помещение: Отто,
Густ, Хофшульте, Варнштедт, Штоппе*. Шмидт, Шидлауски и Бергер.
  Все эти люди находились в канцелярии крематория, откуда они частенько
выходили, чтобы посмотреть, не пришла ли машина, и было по всему видно,
что они кого-то ждут. Несколько раз раздавались телефонные звонки. В 0
часов 10 минут (наступило 18 августа.
  - А.Л.) оба начальника команды - Варнштедт и Штоппе вышли из крематория и
открыли ворота во дворе, чтобы впустить большой легковой автомобиль. Из
автомобиля вышли три человека, одетые в штатское, из которых двое явно
охраняли третьего, шедшего в середине. Я мог видеть этого человека только
сзади. Он был высокого роста, широкоплечий, с лысиной. Это я заметил,
поскольку он был без шляпы. Из крематория в это время вышли Бергер, Отто,
Штоппе и Хофшульте. Они встали по обеим сторонам перед входом в
крематорий. Сопровождавшие Тельмана лица в штатском пропустили
заключенного вперед. В тот момент, когда заключенный прошел мимо четырех
эсэсовцев, выстроившихся шпалерами, и вошел в крематорий, вслед ему
раздались три выстрела. Эсэсовцы, стоявшие на улице, и двое мужчин в
гражданской одежде вошли в крематорий и закрыли за собой дверь. Минуты
через три в крематории раздался четвертый выстрел. Совершенно очевидно,
что это был выстрел, которым обычно добивают.
  Через 20 или 25 минут Хофшульте и Отто вышли из крематория, другие
присоединились к ним через несколько минут. Я слышал, как Хофшульте сказал
Отто: "Ты знаешь, кто это был?" Отто ответил, что это был вождь
коммунистов Тельман.
  Чтобы не оставлять следов, эсэсовцы собственноручно сожгли тело Тельмана
прямо в одежде. Через три недели они объявили, что Тельман погиб во время
воздушного налета, когда на концлагерь Бухенвальд попали фугасные бомбы.
Однако это сообщение было почти тут же опровергнуто англичанами, так как в
указанный нацистами день гибели Тельмана (28 августа) вблизи Бухенвальда
- не было ни одного самолета союзников.
  * Згода с ошибкой называет Штоббе.

  ТИБЕРИЙ Клавдий Нерон (42 до н.э. - 37 н.э.) - римский император.
Последние годы жизни был нелюдимым и подозрительным, покинул Рим и жил на
Капри. Там он и умер. "Некоторые полагают, - пишет Светоний о причине его
смерти, - что Гай (Калигула, который стал следующим императором. - А.Л.)
подложил ему медленный разрушительный ад; другие - что после приступа
простой лихорадки он попросил есть, а ему не дали; третьи - что его
задушили подушкой, когда он вдруг очнулся и, увидев, что вовремя обморока
у него сняли перстень, потребовал его обратно. Сенека пишет, что он,
чувствуя приближение конца, сам снял свой перстень, как будто хотел его
кому-то передать, подержал его немного, потом снова надел на палец и,
стиснув руку, долго лежал неподвижно. Потом вдруг он кликнул слуг, но не
получил ответа; тогда он встал, но возле самой постели силы его оставили и
он рухнул. Произошло это на Лукулловой вилле 16 марта 37 г.

  ТИТ Флавий Веспасиан (39-81) - римский император, старший сын императора
Веспасиана. Тит умер от лихорадки 13 сентября 81 г. "Среди всех этих забот
застигла его смерть, поразив своим ударом не столько его, сколько все
человечество. По окончании представлений (гладиаторов. - А.Л.), на которых
под конец он плакал горько и не таясь, он отправился в свое сабинское
имение. Был он мрачен, так как при жертвоприношении животное у него
вырвалось, а с ясного неба грянул гром. На первой же стоянке он
почувствовал горячку. Дальше его понесли в носилках; раздвинув занавески,
он взглянул на небо и горько стал жаловаться, что лишается жизни невинно:
ему не в чем упрекнуть себя, кроме, разве, одного поступка.
  Что это был за поступок, он не сказал, и догадаться об этом нелегко.
Некоторые думают, что он вспомнил любовную связь с женой своего брата; но
Домиция клялась торжественной клятвой, что этого не было, а она бы не
стала отрицать, если бы что-нибудь было: она хвалилась бы этим, как готова
была хвастаться любым своим распутством.
  Скончался он на той же вилле, что и отец, в сентябрьские иды, на сорок
втором году жизни, спустя два года, два месяца и двадцать дней после того,
как он наследовал отцу. Когда об этом стало известно, весь народ о нем
плакал, как о родном, а сенат сбежался к курии, не дожидаясь эдикта, и
перед закрытыми, а потом и за открытыми дверями воздал умершему такие
благодарности и такие хвалы, каких не приносил ему даже при жизни и в его
присутстВИИ.
  Некоторые историки (например, Дион) считают, что Тита отравил его брат
Домициан и поступок, о котором жалел перед смертью Тит (вернее, он жалел о
несовершении этого поступка) - то, что он не приказал казнить брата и
оставил императорский трон такому
злодею.

  ТОЛСТОЙ Лев Николаевич (1828-1909) - русский писатель. В книгах Толстого
мы встречаем огромное количество детальных описаний смертей: князь Андрей,
Анна Каренина, мужик, барыня и дерево, и так далее. Герой его рассказа
"Записки сумасшедшего" размышляет с поразительной тоскою : "Ничего нет в
жизни, есть только смерть, а ее не должно быть".
  Конечно, не должно, и все-таки она (смерть) наступила и для Толстого. Иван
Бунин посвятил этой смерти целую книгу "Освобождение Толстого".
Разумеется, речь в книге идет не только (и не столько) о самой физической
кончине Толстого; гораздо больше - о философии великого писателя, о его
отношении к смерти, о его поисках смысла бытия.
  Ну а физическое освобождение Толстого от пут земного, плотского
существования происходило так: 28 октября 1909 г., устав от внутрисемейных
раздоров, он тайком от большинства родных (прежде всего, от жены Софьи
Андреевны) бежал из своего имения в Ясной Поляне. С ним была дочь
Александра Львовна. 1 ноября она телеграфировала секретарю Толстого
Черткову: "Вчера слезли Ас-тапово, сильный жар, забытье, утром температура
нормальная, теперь снова озноб. Ехать немыслимо".
  Этим утром, лежа в постели. Толстой продиктовал дочери в записную книжку
следующее: "Бог есть неограниченное Все, человек есть только ограниченное
проявление Бога" и спустя некотрое время велел добавить: "Или еще лучше
так: Бог есть то неограниченное Все, чего человек сознает себя
ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть
проявление его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление
Бога в человеке (жизнь) соединяется с проявлением (жизнями) других
существ, тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями
других существ совершается любовью..."
"Через некоторое время, - описывает дальнейшее Бунин, - он снова позвал ее
(дочь. - А.Л.):
  - Теперь я хочу написать Тане и Сереже.
  Несколько раз он должен был прекращать диктовать из-за подступивших к
горлу слез, и минутами она едва могла расслышать его тихий, тихий голос:
  "Милые мои дети, Таня и Сережа!
  Надеюсь, что вы не попрекнете меня за то, что я не призвал вас. Призвание
вас одних без мама было бы великим огорчением для нее, а также и для
других братьев. Вы оба поймете, что Чертков, которого я призвал, находится
в исключительном положении по отношению ко мне.
  Он посвятил свою жизнь на служение тому делу, которому я служил последние
сорок лет моей жизни. Дело это не столько мне дорого, сколько я признаю -
ошибаюсь или нет - его важность для всех людей и для вас в том числе...
  Еще хотел прибавить тебе, Сережа, совет о том, чтобы ты подумал о своей
жизни, о том, кто ты, что ты, в чем смысл человеческой жизни и как должен
проживать ее всякий разумный человек. Те усвоенные тобой взгляды
дарвинизма, эволюции и борьбы за существование не объяснят тебе смысл
твоей жизни и не дадут руководства в поступках; а жизнь без объяснения ее
значения и смысла и без вытекающего из нее неизменного руководства есть
жалкое существование.
  Подумай об этом. Любя тебя, вероятно, накануне смерти, говорю об этом.
  Прощайте, старайтесь успокоить мать, к которой я испытываю самое искреннее
чувство сострадания и любви. Любящий вас отец Лев Толстой".
  - Ты им передай это после моей смерти, - сказал он Александре Львовне и
опять заплакал.
  Утром 2 ноября приехал Чертков и, взволнованный этим, он опять плакал.
Положение же его становилось все серьезнее. Несколько раз он отхаркивал
кровяную мокроту, жар у него все повышался, сердце работало слабо, с
перебоями и ему давали шампанское. Днем он сам несколько раз ставил себе
градусник и смотрел температуру. К вечеру состояние его еще ухудшилось. Он
громко стонал, дыханье было частое и тяжелое... Он снова попросил
градусник и, когда вынул его и увидал 39,2, громко сказал:
  - Ну, мать, не обижайтесь!
  В восемь вечера приехал Сергей Львович. Он опять очень взволновался,
увидав его, когда же Сергей Львович вышел от него, позвал Александру
Львовну:
  - Сережа-то каков!
  - А что, папаша?
  - Как он меня нашел! Я очень рад, он мне приятен... Он мне руку поцеловал,
- сквозь рыдания с трудом проговорил он.
  Третьего ноября Чертков читал ему газеты и прочел четыре полученных на его
имя письма. Он их внимательно выслушал и, как всегда это делал дома,
просил пометить на конвертах, что с ними делать.
  Ночь с 3 на 4 была одна из самых тяжелых. Вечером, когда оправляли его
постель, он сказал:
  - А мужики-то, мужики как умирают!* - и опять заплакал.
  Часов с одиннадцати начался бред. Он опять просил записывать за ним, но
говорил отрывочные, непонятные слова. Когда он просил прочитать
записанное, терялись и не знали, что читать. А он все просил:
  - Да прочтите же, прочтите!
  Утро 4 ноября было тоже очень тревожно. Появился еще новый зловещий
признак: он, не переставая, перебирал пальцами, брал руками один край
одеяла и перебирал его пальцами до другого края, потом обратно, и так до
конца. Иногда он старался что-то доказать, выразить какую-то свою
неотвязную мысль.
  - Ты не думай, - сказала ему Александра Львовна.
  - Ах, как не думать, надо, надо думать!
  Так весь день он старался сказать что-то, метался и страдал. К вечеру
снова начался бред, и он умолял понять его мысль, помочь ему.
  - Саша, пойди, посмотри, чем это кончится, - говорил он. Она старалась
отвлечь его:
  - Может быть, ты хочешь пить?
  - Ах, нет, нет... Как не понять... Это так просто!
  И снова бредил:
  - Пойдите сюда, чего вы боитесь, не хотите мне вмочь, я всех прошу...
  - Искать, все время искать...-В комнату вошла Варвара Михайловна. Он
привстал на кровати, протянул руки и громким, радостным голосом? глядя на
нее в упор, крикнул (приняв ее за умершую дочь):
  - Маша! Маша! .-...? Всю ночь Александра Львовна не отходила от него. Он
все время
метался, охал. Снова просил записывать. Записывать было нечего,
а он все просил:
  - Прочти, что я написал! Что же вы молчите? Что я написал?
  Все время старались дежурить возле него по двое, но тут случилось, что
Александра Львовна осталась одна. Казалось, он задремал. Но вдруг сильным
движением он стал спускать ноги с постели. Она быстро подошла.
  - Что тебе, папаша?
  - Пусти, пусти меня! И из всех сил рвался вперед:'
  - Пусти, пусти, ты не смеешь держать, пусти!
  В 10 часов утра 6 ноября приехали московские врачи.
  Увидав их, он сказал:
  - Я их помню...
  В этот день он точно прощался со всеми. Ласково посмотрел на Душана
Петровича (домашнего врача. - А.Л.) и с глубокой нежностью сказал:
  - Милый Душан, милый Душан!
  Меняли простыни, я поддерживала ему спину, - говорит Александра Львовна. -
И вот я почувствовала, что его рука ищет мою руку. Я подумала, что он
хочет опереться на меня, но он крепко пожал мне руку один раз, потом
другой. Я сжала его руку и припала к ней губами, стараясь сдержать
рыдания. В этот день отец сказал нам слова, которые заставили нас
вспомнить, что жизнь для чего-то послана нам и что мы обязаны, независимо
от каких-либо обстоятельств, продолжать эту жизнь, по мере слабых сил
своих стараясь служить Пославшему нас и людям. Кровать стояла среди
комнаты. Мы сидели около. Вдруг отец сильным движением привстал и почти
сел. Я подошла:
  - Поправить подушки?
  - Нет, - сказал он, твердо и ясно выговаривая каждое слово, -нет. Только
одно советую помнить, что на свете есть много людей, кроме Льва Толстого,
а вы смотрите только на одного Льва.
  Деятельность сердца у него очень ослабела, пульс едва прощупывался, губы,
нос и руки посинели и лицо как-то сразу похудело, точно сжалось. Дыханье
было едва слышно...
  Вечером, когда все разошлись спать, я тоже заснула. Меня разбудили в
десять часов. Отцу стало хуже. Он стал задыхаться. Его приподняли на
подушки, и он, поддерживаемый нами, сидел, свесив ноги с кровати.
  - Тяжело дышать, - хрипло, с трудом проговорил он.
  Всех разбудили. Доктора давали ему дышать кислородом... После впрыскивания
камфары ему как будто стало лучше. Он позвал брата Сережу:
  - Сережа!

  И когда Сережа подошел, сказал:
  - Истина... Я люблю много... как они... Это были его последние слова.
(Когда-то в своем дневнике он записал: "Слова умирающего особенно
значительны"). Утром 7 ноября в 6 часов 5 минут Толстой тихо
скончался.
  - Толстой имел в виду, что за простыми мужиками, когда они при смерти, нет
никакого специального ухода.

  ТОРРИХОС Омар (1929-1981) - генерал, бывший президент Панамы.
  Английский писатель Грэм Грин, один из друзей генерала, рассказывал, что
когда он спрашивал Торрихоса, о чем он чаще всего думает, тот отвечал: "О
смерти".
  Однажды, в 1974 г., Торрихос был на волосок от смерти, когда из-за
неполадок системы ориентации его самолет заблудился над бескрайними
джунглями, и только встреча с другим самолетом, пилот которого понял, что
произошло, и указал дорогу самолету генерала (тогда президента), спасло
его.
  Автор книги о Торрихосе приводит такой любопытный факт: Габриэль Гарсиа
Маркес, который встречался с Торрихосом 20 июля 1981 г., за десять дней до
трагического события, вспоминает, что в тот раз они больше всего
разговаривали с генералом о смерти, причем именно той, которая угрожает
всем летающим на самолетах. Может быть, это было вызвано тем, что генерал
знал, насколько Гарсиа Маркес не любит и боится летать на самолетах...
  "Утром 31 июля 1981 г., пишет биограф, генерал Торрихос на автомашине
выехал в город Пенономе, куда он заглядывал довольно часто. Свою
секретаршу он не взял. Она была в белом платье, и генерал не хотел, чтобы
она испачкалась*. В Пенономе он зашел в местную поликлинику и попросил,
чтобы ему дали врача-одонтолога, в помощи которого нуждались крестьяне
Коклесито, куда он собирался вылететь, не теряя времени. На просьбу
откликнулась доктор Кармен Тереза Феррейра Гильен. Она оказалась
единственным гражданским лицом в самолете Торрихоса. Кроме нее, на борту
были два охранника и три члена экипажа...
  Самолет, на котором обычно летал генерал Торрихос, был легким
двухмоторным. Командиром экипажа в этот день был опытный пилот капитан
Асаэль Адамес.
  По свидетельству всех очевидцев, погода мало благоприятствовала в тот день
полету: горные вершины с утра были закрыты облаками, метеосводки говорили
о сильных шквалистых порывах ветра. Но с другой стороны, путь предстоял
очень недолгий: по самым щедрым расчетам, от Пенономе до Коклесито путь
должен был занять не более 20 минут, а Хосе де Хесус Мартинес, сам опытный
пилот, утверждает, что и того меньше - 12 минут. Маршрут этот был хорошо
известен, генерал летал по нему множество раз. Решили и теперь не
отказываться-от намеченного плана.
  В 11.30 утра самолет поднялся в воздух. Расчетное время прибытия
было около 12 часов. Стрелки часов показывали полдень, а самолет над
Коклесито не появлялся. Через полчаса были оповещены все службы
аэронавигации. Сначала тревога была небольшой, все знали, что Торрихос мог
в любой момент изменить направление полета. Но время шло, а самолет не
появлялся нигде. По распоряжению Генерального штаба в воздух для поисков
были подняты все самолеты и вертолеты, но резко ухудшившаяся погода,
проливные дожди вынудили прервать работу. Только на другой день, 1
августа, экипаж одного из поисковых вертолетов увидел на склоне горы
обломки самолета, на котором летел генерал Торрихос. Никаких признаков
жизни на месте катастрофы не просматривалось. Самолет врезался в гору,
которую называют Марту, расположенную как раз посередине маршрута, в
десяти минутах полета от аэродрома Пенономе. Высота горы составляет 1200
метров, а место катастрофы находилось в 40 метрах от ее вершины. Что
было подлинной причиной катастрофы, ответить трудно. Хосе де Хесус
Мартинес считает, что имела место диверсия, и самолет взорвался в воздухе.
Канадская компания, которая производит этот тип самолетов, прислала своих
специалистов для расследования возможных причин трагедии. Она,
естественно, была озабочена только одним: чтобы не упала тень на качество
ее продукции. И как всегда в подобных случаях, в заключении утверждалось,
что самолет был абсолютно исправен. Официальная комиссия, которая
проводила расследование, пришла к выводу, что причиной катастрофы была
исключительно плохая погода, нулевая видимость. Версия о диверсии не
получила подтверждения главным образом потому, что обломки самолета
лежали относительно компактно на одном месте, а не были разбросаны на
большом удалении друг от друга, как это случилось бы при взрыве в воздухе.
Кроме того, комиссия учитывала тот факт, что пилот не сообщил на землю
ничего тревожного. Более того, его последние слова, адресованные
диспетчеру, свидетельствовали о том, что он закрывает план полета, то
есть выходит, как говорят, "на последнюю прямую".
  Но, с другой стороны, не обязательно предполагать только взрыв в качестве
единственной формы диверсии. Могла быть выведена из строя аппаратура
ориентировки самолета или система управления, которые, вполне вероятно, и
сбили с толку пилота, летевшего в
кромешной тьме, в сплошной облачности. Сейчас можно только строить новые и
новые версии. Ясно одно, что убедительно доказать никакую из них никто уже
не сможет.
  Размышляя о гибели генерала, Габриеэль Гарсиа Маркес писал: "В любом
случае смерть Торрихоса оказалась не такой, на какую он надеялся, которой
желал и которой заслуживал. У меня всегда было впечатление, что он
резервировал за собой право выбрать и время, и форму своей смерти. Это
право он берег как последнюю и решающую карту в своей исторической судьбе.
У него было призвание мученика. Может быть, это была самая отрицательная
черта его личности, но в то же время она была прекрасной и волнующей до
глубины души. Катастрофа, случайная или подстроенная, не дала возможности
исполниться этому предназначению. Но массы скорбящего народа, которые
проводили его в последний путь, конечно, понимали своей неосознанной
мудростью, что эта неуместная смерть является одной из самых благородных
форм мученичества".
  * Таким образом, платье спасло ей жизнь.

  ТРОЦКИЙ (псевдоним, настоящая фамилия Бронштейн) Лев Давыдович (1879-1940)
- революционер, советский политический деятель. В результате борьбы за
власть Сталин в 1932 г. добился высылки Троцкого из СССР. В течение ряда
лет Троцкий переезжал из страны в страну. Турция, Дания, Норвегия... В
конце концов, он осел в Мексике, во-первых, потому что Мексика по традиции
давала уб