личие от писак на тему людоедения, знают, как
и  охотники-таежники,  что  кости  хорошо  горят,  долго  держат   тепло   и
рассыпаются в чистейший  пепел,  коим хорошо  чистить посуду. Одежду втихаря
раздавал нищим на  вокзалах. Лично изделия из ментов не потреблял, а колбасы
и  тушенку   увозил  в  Сибирь,  продавая  в  местах   расположения  лагерей
охранникам, которые в  драку раскупали  и облизывались. Следствие обнаружило
около полусотни съеденных значкистов МВД. Попался ментоед случайно,  один из
ментов, гостивший у  него,  приметил на книжной  полке свою  книгу,  которую
много  лет назад давал почитать коллеге, который  вскоре исчез,  пропал. Шли
слухи, что он поехал в Среднюю Азию. Гость притаился, ночью не спал и, когда
людоед с топориком стал подкрадываться, вскочил, вывернулся и, что было мочи
помчался в  дежурное отделение  милиции.  Ментоед-убийца не  убежал,  а  при
аресте сдал стопку милицейских удостоверений  распотрошенных им сотрудников.
Его  возили на следствие  и  проводки по многим городам  Сибири  и  Дальнего
Востока.  Это, пожалуй,  был  единственный людоед,  которого  полюбили зэки,
стремились заполучить  его в свою  хату,  поддерживали  едой и  одеждой,  не
прессовали.  Менты  ходили  на  него  смотреть, как  на  диковинку,  как  на
сокровища гробницы  Тутанхамона.  Он спокойно выслушал приговор. В последнем
слове  поблагодарил  адвоката.  Затем недолго  находился в смертной  камере.
Будучи  переведенным  в расстрельную тюрьму, перед  самой  кончиной  сдвинул
пломбу на  зубе, где была капсула с цианистым калием.  Мгновенно  скончался,
однако, говорят,  что  его  все  же  затащили  в  расстрельный кабинет и уже
мертвого стреляли.
МОЗГИ НАБЕКРЕНЬ
     Рынок, базар,  толкучка,  барахолка -  сосредоточение социальной грязи:
ханыг,  бичей,  забулдыг,  пропойц,   бикс,  прощелыг,  проституток,  воров,
бандитов,  бездельников:  покупателей  и  продавцов.  Рынок  -  центральный,
колхозный,   вещевой,   птичий,   скотный,  собачий:  все  продается  и  все
покупается. Рынок  согревает, опускает, насилует, убивает: встречи, события,
факты,  информация,  выставка всего и вся. Все обувные киоски торгуют только
привязанными для примерки левыми ботинками.  Наберешь  левых,  стыришь -  не
поносишь,  не  натянешь.  Левые,  левые  и  только  левые. Лешка-вор  принес
новость:  на Глазковском  рынке привязали правые.  Ура,  меняем,  составляем
пары! Орут,  кричат  истошно  продавцы  - утащили.  Усмехаются, поперхиваясь
махоркой, завсегдатаи, выплевывая обмусоленные газетные закрутки.
     По  пятницам  всегородская  выставка  инвалидов  -  увечных,  калечных,
ломаных-переломанных,   шитых-перешитых,  штопаных-недоштопанных.   Висят  в
самодельных плетеных  авоськах,  подвешенные к  заборам,  навесам  и воротам
самовары - люди без  рук и ног. Полагается с самоваром  поговорить, дать ему
закурить,  то  бишь  воткнуть в  рот папироску  или самокрутку и  прикурить.
Папироска гуляет по губам, самовар плюет и рассказывает о зверствах фашистов
и о том, как Сталин в госпитале его по лбу погладил и сказал: 'Не пропадешь,
долго  проживешь  в  благе  и  радости.   Мы  строим  в   Крыму  специальный
самоварий-санаторий, где все будет: пирожки, пюре с маслом, бабы, а ежели их
не захочешь,  то хуй  специальные девки  будут  дрочить'.  Слышал, что через
несколько месяцев нас всех повезут в самоварий.
     Рядом с  самоваром  или под ним  лежат шапки, фуражки  -  деньги в  них
сыпятся. Мамы бегают  и покупают шкаликами  водку и вливают в самовары. Есть
такие   самовары,  которые  умудряются  еще  и  веселые  разухабистые  песни
петь-распевать. Рынок. Иркутский рынок сороковых и начала пятидесятых годов.
     Рассказывают,  раньше, еще  при губернаторе Пестеле в  конце XVIII века
здесь было озеро, где по вечерам  прогуливались  и отдыхали, перемывая  друг
другу косточки, обыватели. Потом, как водится на Руси, стали зимою и летом в
озеро мусор  свозить  и так самостийно  засыпали. Власти привычку к месту не
запретили  и понастроили там амбарчики и лавочки. Образовался  таким манером
рынок с мясными павильонами, ягодными рядами, мануфактурными  и  бакалейными
отделениями.  Сибиряки до революции  кушать  любили и покупали  мясо тушами,
пельмени  возами, копченую  рыбу метровыми  связками,  ягоду, грибы,  огурцы
бочками и  маленькими чанами прямо с рассолом и маринадом.  Любили  сибиряки
пожрать.  Советская  власть  от этой любви  отучать стала  еще до  расстрела
Александра Васильевича Колчака, который к Иркутску прирос  навечно,  здесь в
Тихвинском соборе венчался  со смоленской  уроженкой и  тут же недалеко  при
впадении Ушаковки в Ангару  его порешили расстрелом. Да так, что не успели в
спешке  обшмонать карманы,  и  в  прорубь  спустили,  где  он ушел в  вечное
странствие  к своему  любимому Ледовитому  океану. С тех пор,  с  20-х годов
кушают  обильно  иркутяне  только победные сводки  и круглятся очередями  за
всеобщим дефицитом.
     Долго думали  власти  о  повышении благосостояния  подведомственного им
народа и посчитали нужным рынок поставить  крытый, то есть  теплый, чтобы не
мерзнуть, а  париться  в  очередях. Лучше старого под  новый рынок места  не
найдешь.  Часть старого  обнесли забором и приступили, раструбив в прессе, к
строительству величественного амбарного сооружения. Озеро о себе дало знать,
в котлованах под фундаментами забурлила, задымилась вода, чистая, ангарская,
успевшая за  многие годы размыть и растворить мусор прошлых  веков. Наметили
ударный  график,  выбрали  лучшего  прораба  из  треста  'Востоксибжилстрой'
литовца Валанчуса, материалы предоставили. Однако  (любимое слово сибиряков)
стройка  шла  плохо:  краны  останавливались,  строители  сидели  на  лесах,
раскачивая ногами, и  уходили,  смеясь, тешась, крича, ругаясь в гласность и
наглядность.
     В понедельник к десяти часам  на  стройку приходил Коля Элегант. Он  не
спеша, но строго, как Ф. Э. Дзержинский с памятника на одноименной площади в
Москве,  вставал  на  водочные  ящики,  изящно  (толпа  уже  ждала  и нервно
терзалась,  строители  бросали мастерки  и  топоры): расстегивал  ширинку  и
всенародно, гласно,  памятно  всем показывал всем известное. Затем смущался,
краснел, как  местный актер Тишин, и убегал под всеобщий  гвалт,  радость  и
улюлюканье с гиканьем-подхлестом. Говорят,  Коля  был комсомольцем, выгнали,
повествуют, даже окончил вуз, его уже за это хулиганство и сажали, обсуждали
на  партийно-профсоюзных  собраниях.  Не  помогло.  Он  обещал сотню  раз не
показывать гражданам:, родители  его  под давлением общественности женили на
одной шлюхе, на которой места для проб не было. Не помогло. Предлагали даже:
ампутировать, но  граждане успели  к показу привыкнуть,  некоторые  даже  по
Колиному раскрытию: сверяли часы. Ровно  десять часов, минута в минуту, точь
в точь.
     Вторник был днем  гомырным.  В хозяйственном с девяти  часов  продавали
рыночный  напиток  -  гомыру,  закрашенный  не то  чернилами,  не  то  сажей
денатурат. Этот напиток  так поднимал чувства, что  на  досках стройки и под
ними  начинался  день  зачатий.  Летели  костыли  и  протезы,  обнимались  в
совокуплениях  и  драках,  целовались и чешежопились  на  ангарских  плахах,
кирпичах Лисихинского завода и цементных  мешках с красными иероглифическими
надписями 'Марка Великая Стена'.
     'Начальник,  что  делать?  Один   лежит   в   котловане   и  наполовину
забетонировался.  Вытащить  не  можем,  кричит,  орет.  Где  брать  отбойные
молотки?'
     В  такой бедлам  я попал,  чтобы  проходить  практику,  заключительную,
преддипломную.
     Валанчус  с  литовским акцентом  сказал: 'Лучшую характеристику напишу,
месячной дополнительной зарплатой одарю. Только помоги, ты молодой,  рослый,
сильный,  красивый. Пособи  этот смрад  разогнать.  Милиция  ничего не может
поделать.  Подумай,  скоро в  наш город  Эйзенхауэр  прибывает. Из его свиты
могут и сюда заглянуть.  Как увидят, меня сразу на долгие годы упрячут. Вот,
на - сто рублей, поищи помощников. Подумай'.
     Вышел я  на  рынок,  разыскал  уже  спившегося вора  Чалдона,  мягкого,
популярного, авторитетного человека, в безобразиях участия  не принимавшего,
но под хмельком  бывшего  почти всегда.  Мы  с ним познакомились однажды  на
вокзале, разговорились и с тех пор раскланивались при встречах.
     - Чалдон, есть разговор в двух плоскостях: ты должен просветить меня по
части напитков и помочь удалить рыночную шантрапу с моей стройплощадки. Ныне
я там прохожу практику. Помоги, Чалдон, пособи. Пою, кормлю за свой счет.'
     Он подумал  и  сказал:  'Это стоит  восемь бутылок молдавской бормотухи
'Рошу де десерт', а угощение зависит от твоей щедрости'.
     Мы с  ним  потащились в  пельменную,  что на углу улиц  Дзержинского  и
Литвинова. Пельменную, известную всем, там  недавно один непойманный  шутник
водрузил фашистский флаг, прямо напротив окон КГБ.
     Прикрепил  удачно, да  так,  что  полдня город смотрел, как  чекисты не
могли снять. На столе стояло четыре бутылки 'Солнцедара', из  форточки валил
холод прямо на пельмени.
     - Рассказывай, Чалдон, о том, что люди пьют. А, ежели не против, запишу
в блокнот на память.
     - Пиши, мне все равно.
     Люди  пьют все,  что течет, движется, переливается, мажется,  красится,
нюхается,  тянется, слюнявится,  прилипает к  телу,  губам,  ушам; все,  что
грызется,  переваливается  на  языке, смакуется;  все, в  чем есть градусы -
любые: спиртные, эфирные, кислотные;  все, из чего идет балдеж, кайф, цимус,
выход в себя  и из себя, а так же от всего - ментов, людей, матерей, друзей,
корешей;  творят спирт  из всего - томатной и сапожной  пасты, из овощных  и
рыбных консервов, соков и ростков бамбука;  известкуют  овес, рожь, ячмень в
молочных бидонах и спирт готов - одуряйся, мочись, балдей.
     Спирт есть везде, даже во вшах, ежели их собрать и перегнать, получится
вшивая настойка,  пот от  которой  уничтожит всех  живущих на теле  и одежде
вшей. Спирт есть  во  всем живом,  мертвом,  гнилом,  здоровом и  радостном.
Только  уметь  надо  его  добыть, выгнать. Хорош  спирт из экскрементов, что
гонят китайцы, прекрасен хмель из молока, что делают буряты, похож  на спирт
настой из грибов, что пьют коряки,  эвены, ороки, орочи. В этом случае лучше
всего  пить  вторяк  после  перегонки  телом,  то  есть  мочеиспускания этих
чудаков. Пьют люди крем сапожный, намазав на кусок хлеба, и откусывая куски,
где  спирт   впитается  в  мякоть;   тянут  клей,  проболтав  его  в   ведре
размочаленным  обрубком  палки,  укрепленной   на  сверлильном   станке;  не
подыхают,  глотая гидролизный  спирт  в Зиме,  Тулуне,  Бирюсинке:  и прочих
пунктах.  Ты, небось, не знаешь,  что человек так пропитывается спиртом, что
самовозгорается 'синим пламенем' и горит тихо, не делая пожара. Горит, горит
и не догорают  только  рожки да  ножки,  черепные  коробушки, ботинки  ЧТЗ и
'Скороход', а  также  втулки-бобушки в половых  органах. Хорошо  горят,  сам
видел как полыхают полные, крикливые и беззубые бабы'.
     - Расскажи, что тебе приходилось пить памятного:?
     - Ворвались мы на танках в один польский город и там все прошерстили, а
выпивки нет. Думали, гадали, как и  где набраться, накачаться. Паны разводят
руками, паночки  ногами.  Нет  и  все.  Тогда  была с  нами такая  личность,
национальности непонятной,  но  ум  не  земной,  а  космический.  Звали  его
Поликарп Обалдуевич. Мы к нему:  помозгуй,  подумай, где  выпить  раздобыть.
Начал он издалека, как еврей: 'В мире  одинаковость  в чем:  в том,  что все
совокупляются  - это раз; в  том, что везде бабы рожают  - это два, там, где
начало начал, там и  конец  концов - это  в-третьих.  Посему  делаем  вывод,
по-научному  резюме:  в  этом городе  должен  быть  родильный дом, а там  уж
наверняка спиртишко водится'. Расцеловали мы Оболдуя Поликарповича и взялись
за  рычаги,  погромыхали  и  нашли это  заведение. Там,  несмотря на  войну,
рожают. Мы - якобы с обыском. Смотрим - музей уродов человеческих. Да  какой
большой  - вся  стена в уродиках, плавают  несостоявшиеся  гении и солдаты в
спиртном бульоне и эссенции, помахивая отростками и многоголовостью. Решение
принято  мгновенно, без слов  -  уродов оставили на праздник  крысам,  пусть
напьются  в  честь нашей победы.  А  жидкость  слили -  целая походная кухня
наполнилась.  Бери  сей коньяк  - настой на уродах, и пей. Чистейший спирт с
привкусом  соплей,  как  пантакрин. Нажрались мы  тогда  и опохмелялись  без
блевотины. Война от всего  отучит,  от  всех тонкостей бытия и обоняния. И я
пивал сей элексир:

     - Чалдон,  ты все пивал и  везде,  но есть ли средство, чтобы не пить и
завязать с этим делом насовсем?
     -  Есть,  скажу по секрету и только тебе. Когда  человек умирает, то он
последний  раз  оправляется.  Надо  собрать  этот  смертный  кал, высушить и
настоять  на водке. Пусть попьет два, три  раза. А потом ему рассказать, что
за  напиток он пил и обязательно  фамилию почившего назвать. Хорошо, если бы
это были его мама или папа.  Ночью вскакивать начнет, может и супругу убить,
ежели она подсунула. Гнев у пьяницы будет страшный, но потом навсегда бросит
питье. Другой способ менее эффективный, но с рвотой до крови - это  настойка
водки  на сотне древесных  клопов-щитников - зеленых, пахучих,  вонючих. Еще
помогает  настойка  на  только что  пойманном  налиме.  Он начинает в  водке
корючиться, извиваться, слизь выделять, затем  погибнет. Налима через десять
дней выбрасывают,  а  слизевую настойку пьют. Многим  эти  способы  помогают
избавиться от спиртного. Но наша жизнь такова: пить  не будешь - жить станет
противно, не поговоришь, не  посудачишь. Смотри, ежели бы я не  пил, то  и с
тобой бы не встретился. А так ты заинтересовался мной, приметил:
     На сегодня  хватит. Пару  пузырьков  возьму  с собой,  выпью  со  своей
шмарой,  поговорим.  Завтра обсудим  другое  дело.  Уговор тот  же  - четыре
флакона  и  две  порции пельменей.  На следующий  день  Чалдон был аккуратно
гладко выбрит без порезов и в вычищенной  от перхоти москвичке. 'Приступим -
сказал он, посмотрев на бутылки и пельмени. - Всю эту базарную шушеру я знаю
наперечет: здесь есть  люди,  выбитые жизнью  из нее и не могущие ни за  что
схватиться.  Есть  такие, которые  притворяются,  привыкнув  и войдя в  роль
прощелыг.  Каждая  особь сочетается  с особью  и  мой  план  таков. Слушай и
внемли. На твоей территории есть старый павильон, в нем сохранилась печь. Ты
дашь  стекло и доски. Мы его подремонтируем и сделаем  там  ночлежный дом. О
нем будут знать  только  наши люди.  Вход организуем из рынка через откидную
дверь. Возглавлять дом  будет Гришка-дурак. Он  хороший, добрый дебил, любит
подметать,  ухаживать,  топить.  Такое  место  для  него  -  рай. Он  ночами
кантуется  на складе утиля, там спит в конуре, словно барсук. Мы его вымоем,
оденем  и поставим начальствовать.  В доме будут  спать те,  кому мы выдадим
пропуска. Маркса - огромного, лохматого старика, любителя  отрывать доски от
твоего забора,  накажем.  Посадим  в  канализационный колодец,  положим туда
булку хлеба и несколько  бутылок с водой. На  колодец  поставишь  невзначай:
экскаватор.  Он  не  подохнет,  помаринуется с  неделю,  а  потом,  ругаясь,
навсегда уйдет с Центрального  рынка на Глазовский или вообще уедет в Канск.
Там живут  его дети.  Элеганта мы  проучим  раз и  навсегда.  Необходим ящик
гомыры. Твои деньги - моя гомыра. Угощаем вместе. Как только Элегант  начнет
показывать и собирать толпу, мои  люди в этой толпе тоже будут показывать  и
оголять  свои органы, а также плясать  и  крутиться вокруг него. От позора и
подражания он убежит.
     Кольку-Мусора  ты  должен  знать.  Он  из  мусора  мастерит  советского
человека  нового  типа.  Живет в  подгорной  части,  мать  замучил  мусором.
Собирает по городу - все ненужное, выброшенное - от дохлых собак и  кошек до
окурков. Приносит домой, раскладывает, препарирует и делает человеков. Умный
чудик, это он для вида кричит якобы в  припадке и спрашивает: 'Который час'.
Торопится  человека  сделать  и  как можно  быстрее.  Его  надо  пригласить,
подпоить и  в морг на ночь положить.  Ключ от морга мы  достанем.  Стоимость
операции тридцать рублей.
     С   блядями  тяжелей,  они,   суки,  увертливые,   но   очень   уважают
дружка-хахаля Гуню. Он их соберет и подпоит со  снотворным. Их надо оголить,
в одно место вставить: по чекушке  и краном поднять  в воздух. Ничего с ними
не  случится,  ночь  повисят  в воздухе  на  виду  у  города и  после  этого
происшествия исчезнут с горизонта'.
     Ясно. Порешили и немедленно к делу. Я подвез к павильону стройматериалы
и приказал его отремонтировать, утеплить, застеклить, печь переложить. В нем
мы сделали стеллажи - вроде бы для  хранения материалов, а  на самом  деле -
нары для ночевки.  Гришкедурачку  сшили матрас и  набили  его  паклей. Он от
радости стал махать руками,  подбирать щепки,  подбивать выступающие  шляпки
гвоздей. Потом  затопил печь и стал  в нее смотреть,  плача не  то  от нашей
заботы, не то от жары. Чалдон принес ящик  гомыры и  мешок овечьих голов.  В
воскресенье  их  сварили,  а  рано  утром  в понедельник  пригласили на  пир
собранных   в   окрестностях   ханыг,   чтобы  успеть  к  приходу  Элеганта.
Гришка-дурачок оказался умельцем - сделал стаканы из выброшенных бутылок. Он
их  перевязывал ниткой, промоченной  в  бензине,  а  затем поджигал. Бутылки
ровно  кололись  и  получались   стаканы.  Хлеб,  соль,  головы  лежали   на
выструганных  досках.  Выпив гомыру,  кряхтя  от  градусов,  братва  гольная
закусывала мясом из голов.  Языков, конечно,  не было - они деликатес и ушли
на столы начальству.  Любители  бульона запивали  им, черпая  поварежкой  из
большой кастрюли. Гришка-дурачок находился в экстазе. Чалдон объяснил, что и
как надо делать перед Элегантом, как посрамить этого оголителя. Девки-бляди,
чтобы  в  танцах  вокруг  Элеганта  не  запутаться,  стали снимать  трусы  и
подвязывать юбки.
     Народ с нетерпением, поглядывая на часы, ждал  Элеганта.  Как только он
появился и вскочил на водочные  ящики,  тут же из-за угла  с шумом нагрянула
ватага, которая, расстегнув ширинки и оголив задницы, стала кружиться вокруг
него.  Зеваки-иркутяне  и  приехавшие  гости  города  подобного  не  видели,
конечно,  никогда.  Два  подсаженных  слепых  гармониста  затянули фокстрот.
Элегант побледнел, прислонился к стенке сарая и как-то согнувшись, под хохот
пляшущих  и толпы побежал прочь, почему-то  мелко-мелко  перебирая как бы на
месте   ногами.   Чалдон   свистнул  -  ширинки   застегнулись   и   задницы
задрапировались.
     Доедали  овечьи  головы  и  допивали  гомыру  в  неудержимом  хохоте  и
нахлынувшей  радости.   Пьяных  здесь  же  оставили   спать  под  присмотром
Гришки-дурачка.
     Строители,  насмеявшись, вторую  половину  дня  работали  в  аврале,  с
подъемом. Говорили: не  только своим детям, но  и будущим внукам расскажем о
виденном. когда я доложил Валанчусу о том, для чего был сделан такой срамной
парад, он сказал: 'Эх, посадят, как разберутся, не только меня, но и тебя'.
     Пляска  голых   потрясла  город.  Несколько  журналистов  расспрашивали
строителей  о деталях происшествия, так и не поняв суть  подобного всплеска.
Художникабстракционист Сергей Стариков, удачно доставший  справку о том, что
он сумасшедший, ходил и набрасывал эскизы, мозгуя экспозицию. Чего только не
говорили  люди об этом событии,  считали  его  даже следствием  монгольского
землетрясения. В разговорах и пересудах забыли об Элеганте, который навсегда
перестал,  успокоившись,  расстегивать  перед общественностью ширинку штанов
производства Черемховской швейной фабрики.
     С  Марксом дело обстояло сложнее, он почему-то  в этот день не пьянел и
его  пришлось аж в  сумерки  подвести  к  колодцу  и  слегка пристукнуть. На
колодец закатили асфальтовый каток. Маркс орал