его
товарища явились на Знаменскую улицу. Пойти прямо в "Избушку"  и  ждать  там
прихода Гребенникова или его  любовницы  Б.  не  решился  из  опасения,  что
кто-либо из знакомых Гребенникова, узнав Б., может предупредить преступника,
что  в  трактире  его  ждут.  Б.  решил  наблюдать  за  "Избушкой"  из  окон
находившейся напротив  портерной  лавки.  Портерная,  однако,  еще  не  была
открыта. Агенты  стали  прогуливаться  в  отдалении,  не  выпуская  из  глаз
трактир. Когда портерная открылась, Б. сел за столик у окна, делая вид,  что
читает газету, но не спуская глаз с "Избушки". У другого окна поместился еще
один агент. Прошел час, другой...
   Приказчик начал недоверчиво посматривать на этих двух немых  посетителей.
Спустя два часа в портерную вошел М., а затем  другой  агент,  явившийся  на
смену первым двум. Это дежурство посменно продолжалось до вечера.
   На колокольне Знаменской церкви ударили ко всенощной... Вдруг  со  вторым
ударом колокола один из  дежуривших  вскочил  как  ужаленный  и  бросился  к
выходу. К "Избушке" медленно подходил высокий мужчина  в  сером  цилиндре  с
трауром. Только он занес ногу на первую  ступень  лестницы,  как  неожиданно
получил сильный толчок  в  спину,  заставивший  его  схватиться  за  перила.
Гребенников - это был он-в первый момент растерялся. Этим воспользовался  Б.
и  обхватил  его.  Гребенников  рванулся  изо  всех   сил   и   освободился.
Почувствовав себя на свободе, он бросился вперед, но сейчас же попал в  руки
Б. Два агента пришли  на  помощь  Б.  и  схватили  Гребенникова.  Видя,  что
сопротивление невозможно, Гребенников перестал  вырываться,  но  произнес  с
угрозой:
   - Какое вы имеете право нападать на честного  человека  средь  бела  дня,
точно на какого-нибудь убийцу или  вора?  Прошу  немедленно  возвратить  мне
свободу, иначе я тотчас буду жаловаться  прокурору!  Не  на  такого  напали,
чтобы вам  прошло  это  даром.  Вы  ошиблись,  приняли,  вероятно,  меня  за
кого-либо другого. Покажите бумагу, разрешающую вам меня арестовать.
   - Причину ареста узнаешь в сыскном отделении! - проговорил  в  ответ  Б.,
вместе с другим агентом крепко держа за руки Гребенникова.
   Агенты остановили проезжавшую  мимо  карету  и  повезли  арестованного  в
отделение. Гребенников всю дорогу выражал негодование  по  поводу  ареста  и
угрожал жаловаться самому министру на своеволие полиции.  У  него  оказались
золотые часы покойного князя  Аренсберга  и  несколько  французских  золотых
монет.
   Таким образом, к вечеру второго дня после  обнаружения  преступления  оба
подозреваемых были уже в руках правосудия.
 
   * * *
 
   Дальнейший ход дела уже не зависел от сыскной полиции, но  тем  не  менее
допросы проходили в моем учреждении.
   Обвиняемые  в  удушении  князя  Аренсберга   Шишков   и   Гребенников   в
преступлении не сознавались, и это обстоятельство причиняло  большую  досаду
всем присутствовавшим властям. Многие явно выражали мне свое  неудовольствие
по поводу неспособности органов дознания добиться от преступников  повинной.
Щекотливое  положение,  в   которое   я   был   поставлен   из-за   упорного
запирательства арестованных, заставило меня доложить обо всем  происходившем
моему непосредственному начальнику, генерал-адъютанту Трепову. Трепов тотчас
же приехал в управление и вошел в комнату, где содержался Гребенников.
   - Третьего дня, когда тебя видели в доме князя Голицына, борода твоя была
длиннее,- сказал генерал, глядя на Гребенникова в упор.
   Гребенников, служивший когда-то письмоводителем  у  следователя,  однако,
сразу понял, что его хотят  поймать  на  словах,  и,  несколько  подумав,  с
большим спокойствием ответил:
   - А где же этот дом князя Голицына? Как же могли меня там видеть, когда я
и дома-то этого не знаю!
   Результата этот допрос не  дал  никакого.  Шишков  также  не  сознавался,
отвечая на все вопросы молчанием или фразой: "Был  выпивши,  не  помню,  где
был".
   Прокурор, бесплодно пробившийся с Шишковым целых три  часа,  заявил  мне,
что ни ему, ни следователю ни один из преступников не сознается.
   - Хотя для обвинения имеются уже веские улики,- сказал он в  заключение,-
но было бы весьма желательно, чтобы преступники сами рассказали  подробности
совершенного  ими  убийства,   чтобы   австрийский   посол   убедился,   что
арестованные действительно настоящие преступники, о чем посол торопится дать
знать в Вену.
   Учитывая все эти обстоятельства, я решил применить недозволенный прием  -
так напугать преступника, чтобы он вынужден был сознаться. С этим намерением
я и приступил к допросу.
   По воспитанию и по характеру эти два преступника совершенно  не  походили
друг на друга.
   Гурий  Шишков,  крестьянин  по  происхождению,  ничем  не  отличался   от
преступников такого типа из простолюдинов. Мужик по виду и  по  манерам,  он
был чрезвычайно угрюм и несловоохотлив. Этот  человек,  как  характеризовали
его потом его же родственники, не имел понятия о сострадании.
   Товарищ его, Петр Гребенников, происходил из купеческой семьи. При  жизни
отца он жил в довольстве и даже получил  дома  некоторое  образование.  Пока
отец его не умер, он жил с  ним  вместе  и  занимался  торговлей  лесом.  Он
показался мне более развитым и более способным к  решительному  порыву,  чем
Шишков, если задеть его самолюбие,  эту  слабую  струнку  всех,  даже  самых
закоренелых преступников. Я решил быть с ним крайне осторожным в выражениях.
   - Гребенников, вы вот не  сознаетесь  в  преступлении,  хотя  против  вас
налицо много веских улик, но это дело следствия,- так начал я свой  допрос.-
Теперь скажите мне: неужели вы, человек, который отлично, кажется,  понимает
судебные порядки, неужели вы до сих пор не отдали себе отчета и  не  уяснили
себе, по какому случаю эта торжественная, из ряда вон выходящая  обстановка,
в которой проводится следствие? Вы видели,  сколько  там  высокопоставленных
лиц? Неужели вы объясняете их  присутствие  простым  любопытством?  Ведь  вы
знаете,  что,  если  бы  это  было  простое  любопытство,  оно  могло   быть
удовлетворено на суде. Собрались же они тут потому, что вас повелено  судить
военным судом с применением полевых военных законов. А вы  знаете,  чем  это
пахнет? - не спуская глаз с Гребенникова, с ударением сказал я.
   - Таких законов нет, чтобы за простое убийство судить военным судом, да я
и не виновен, значит, меня не за что ни вешать, ни расстреливать! -  ответил
Гребенников.
   - Но это не простое убийство. Вы забываете, что князь Аренсберг состоял в
России австрийским политическим послом, поэтому Австрия требует,  подозревая
политическую цель убийства, военного полевого суда  для  главного  виновника
преступления. А это, как вы сами знаете, равносильно смертной казни.  Я  вас
хотел предупредить, чтобы вы спасали свою голову, покуда еще есть время.
   - Я ничего не могу сказать, отпустите меня спать,- сказал Гребенников.
   На этом допрос закончился. Ощутимого результата он не дал,  но  я  видел,
что страх запал в его душу.
 
   * * *
 
   На  следующий  день,  в  шестом  часу  утра,  я  был  разбужен   дежурным
чиновником, который доложил мне, что Гребенников желает меня видеть. Я велел
привести его.
   - Позвольте вас спросить, когда  же  будет  этот  суд,  чтобы  успеть  по
крайней мере распорядиться кое-чем. Все-таки есть ведь у меня близкие  люди!
- проговорил Гребенников, и  по  голосу  его  я  сразу  понял,  что  не  для
распоряжений ему  это  надо  знать,  а  для  того,  чтобы  выведать  у  меня
подробности.
   - Суд назначен на завтра, а сегодня идут приготовления на Конной  площади
для исполнения казни. Вы знаете какие. На это уйдет целый день.
   - Ну, так, значит, тут уж ничем не поможешь. За что же это, Господи,  так
быстро? - с нескрываемым волнением проговорил Гребенников.
   Я поспешил успокоить его, сказав, что отдалить день суда  и  даже,  может
быть, изменить его на гражданский зависит от него самого.
   - Как так? - с дрожью в голосе проговорил Гребенников.
   - Да очень просто! Сознайтесь, расскажите все подробно,  и  я  немедленно
дам знать, кому следует, о приостановке суда. А  там,  если  откроется,  что
убийство князя произошло не с политической целью, а лишь ради ограбления, то
дело пойдет в гражданский суд,  и  за  ваше  искреннее  признание  присяжные
смягчат наказание. Все это очень хорошо сообразил ваш товарищ Шишков. Он еще
третьего дня во всем сознался, только уверяет, что он-то тут  почти  что  ни
при чем, а все преступление совершили вы. Вы его завлекли, заставили  стоять
на улице в виде стражи, а сами душили и грабили без его участия,- закончил я
равнодушнейшим тоном.
   Эффект моего заявления превзошел  все  ожидания.  Гребенников  покраснел,
потом побледнел.
   - Позвольте подумать! - вдруг сказал он.- Нельзя ли водки или коньяку?
   - Отчего  же,  выпейте,  если  хотите  подкрепиться,  однако  не  теряйте
времени, мне некогда.
   Я велел подать коньяку.
   - А вы остановите распоряжение о суде? - переспросил Гребенников.
   - Конечно,- ответил я.
   Выпив, Гребенников, как бы собравшись с духом, произнес:
   - Я, извольте, расскажу, только уж этого подлеца Шишкова щадить не  буду.
Виноваты мы действительно. Вот как было дело.
 
   * * *
 
   Накануне преступления Шишков, служивший ранее у князя Аренсберга, зашел в
дом, где жил князь, в дворницкую.
   - Здравствуй, Гурьян, как можешь?  -  проговорил  дворник,  здороваясь  с
вошедшим.
   - Князя  бы  увидать,-  как-то  неопределенно  произнес  Гурий,  глядя  в
сторону.
   - В это время он не бывает дома, заходи утром. А на  что  тебе  князь?  -
спросил дворник.
   - Расчетец бы надо получить,- ответил парень.- Ну, да другой  раз  зайду.
Прощай, Петрович.
   С этими словами пришедший  отворил  дверь  дворницкой,  не  оборачиваясь,
вышел со двора на улицу и скорыми шагами пошел к Невскому. Дойдя  до  церкви
Знаменья, Гурий Шишков повернул на Знаменскую улицу, остановился  у  витрины
фруктового магазина и  начал  оглядываться  по  сторонам,  как  бы  поджидая
кого-то.  Ждать  пришлось  недолго.  К  нему  подошел  товарищ  -  это   был
Гребенников,- и они вместе пошли по Знаменской.
   - Ну, как?
   - Все по-старому. Там же проживает и дома не обедает,-  проговорил  Гурий
Шишков.
   - Так завтра, как мы распланировали: на том же месте, где сегодня.
   - Не замешкайся. Как к вечерне зазвонят, ты будь тут,-  проговорил  тихим
голосом Шишков.
   Затем, не сказав более ни слова друг другу, они разошлись.
   На другой день, под вечер, когда парадная дверь еще была  отперта.  Гурий
пробрался в дом и спрятался наверху, под лестницей незанятой квартиры.
   Князь, как мы знаем, ушел вечером  из  дома.  Камердинер  приготовил  ему
постель и тоже ушел с поваром, затворив парадную дверь на ключ и спрятав его
в известном месте. В квартире князя воцарилась тишина.
   Не прошло и часа, как на парадной лестнице послышался шорох. Гурий Шишков
спустился по лестнице и, дойдя до дверей квартиры, на мгновение остановился.
Затем он  отворил  входную  дверь  в  квартиру  и,  очутившись  в  передней,
направился  прямо  к  столику,  из  которого  взял  ключ.  Крадучись,  Гурий
спустился вниз и отпер парадную дверь. Затем он снова вернулся наверх и стал
ждать.
   Около одиннадцати часов ночи парадная дверь слегка  скрипнула,  кто-то  с
улицы осторожно приоткрыл и тотчас  закрыл  ее,  бесшумно  повернув  ключ  в
замке. Это был Гребенников. Немного погодя он кашлянул. Наверху  послышалось
ответное кашлянье, и Гребенников стал подниматься по лестнице.
   - Какого черта не шел так долго?! - грубо прикрикнул Шишков на товарища.
   - Попробуй сунься-ка в подъезд,  когда  у  ворот  дворник  пялит  глаза,-
произнес вошедший, подойдя к Шишкову.
   Оба направились в квартиру князя и вошли в спальню.
   Это была большая квадратная комната с тремя окнами на улицу. У стены,  за
ширмами стояла кровать, около нее помещался ночной столик, на котором лежала
немецкая газета и  стояла  лампа  под  синим  абажуром,  свеча,  спички.  От
опущенных штор в комнате было темно.
   Гурий чиркнул спичку, зажег свечку, взятую со столика,  и  направился  из
спальни в соседнюю с ней комнату, служившую для князя  уборной.  Гребенников
шел за ним. В уборной, между громадным мраморным умывальником и трюмо, стоял
на полу у стены солидных размеров  железный  сундук,  прикрепленный  к  полу
четырьмя цепями. Шишков нащупал кнопку, придавил  ее  пальцем,  пластинка  с
треском отскочила вверх, открыв замочную скважину.
   - Давай-ка дернем крышку,- проговорил Гребенников.
   Оба нагнулись и изо всех сил дернули за выступающий конец крышки сундука.
Результата никакого. Попробовав еще несколько раз оторвать крышку и не  видя
от этого толку, Шишков плюнул.
   - Нет, тут без ключей не отворишь, а ключи он при себе носит.
   - А ты не врешь, что князь в бумажнике держит десять тысяч?
   - Камердинер хвастал, что у князя всегда в бумажнике не  меньше.  И  весь
сундук, говорил, набит деньжищами! - отрывисто проговорил Шишков.
   - Вот, топора с собой нет,- с сожалением проговорил Гребенников.
   Оба товарища продолжали стоять у сундука.
   - Ну, брат,- прервал молчание Шишков,- есть хочется.
   Гребенников вынул из  кармана  пальто  трехкопеечный  пеклеванник,  кусок
масла в газетной бумаге и все это молча передал Шишкову.
   На часах в гостиной пробило двенадцать. Тогда Шишков и Гребенников  опять
перешли в спальню и сели на подоконники за спущенные драпировки, которые  их
совершенно закрывали.
   - Как бы с улицы не увидели,- проговорил робко Гребенников.
   - Не видишь, что ли, что шторы  спущены.  Рано,  брат,  робеть  начал!  -
насмешливо проговорил Шишков, жуя хлеб.
 
   * * *
 
   Четвертый  час  утра.  На  Миллионной  улице  почти  совсем  прекратилось
движение. Но вот издали послышался дребезжащий  звук  извозчичьей  пролетки,
остановившейся у подъезда.
   Князь, расплатившись с извозчиком,  не  спеша  вынул  из  кармана  пальто
большой ключ и отпер парадную дверь, затем, как всегда, запер дверь, оставив
ключ в двери. Войдя в переднюю, он зажег свечку и вошел в спальню.
   Подойдя к кровати, князь с усталым видом начал раздеваться. Выдвинув ящик
у ночного столика, он положил туда бумажник, затем зажег вторую свечу и  лег
в постель, взяв со столика немецкую газету. Вскоре он  положил  ее  обратно,
задул свечи и повернулся на бок, лицом к  стене.  Прошло  полчаса.  Раздался
легкий храп. Князь заснул.
   Тогда у одного из окон тихо зашевелилась портьера, послышался легкий, еле
уловимый шорох, после которого из-за портьеры показался  Шишков.  Он  сделал
шаг вперед и отделился от окна. В  это  же  время  заколебалась  портьера  у
второго окна, и из-за нее показался Гребенников.
   Затаив дыхание и осторожно ступая, Шишков направился к столику, поминутно
останавливаясь и прислушиваясь к храпу князя.  Наконец,  Шишков  у  столика.
Надо открыть ящик. Руки его тряслись, на лбу выступил пот... Еще  мгновение,
и он протянул вперед руку,  нащупывая  ручку  ящика.  Зашуршала  газета,  за
которую он зацепил рукой... Гурий замер.  Звук  этот,  однако,  не  разбудил
князя. Тогда Шишков стал действовать смелее. Он выдвинул наполовину  ящик  и
стал шарить в нем, ища ключи. Нащупав их, начал медленно вытаскивать  их  из
ящика, но вдруг один из ключей, бывших на связке, задел за  мраморную  доску
тумбочки. Послышался слабый звон... Храп прекратился. Шишков затаил дыхание.
   - Кто там? - явственно произнес князь, поворачиваясь.
   Послышалось вдруг падение  чего-то  тяжелого  на  кровать  -  это  Шишков
бросился на полусонного князя. Гребенников, не колеблясь  ни  минуты,  также
бросился к кровати, где происходила борьба Шишкова с князем. В первый момент
Гурий не встретил сопротивления,  его  руки  скользнули  по  подушке,  и  он
натолкнулся в темноте на  руки  князя,  которые  тот  инстинктивно  протянул
вперед, защищаясь. Еще момент, и Гурии всем телом  налег  на  князя.  Тот  с
усилием высвободил свою руку и потянулся к сонетке, висевшей над изголовьем.
Шишков уловил это движение  и,  хорошо  сознавая,  что  звонок  князя  может
разбудить кухонного мужика, обеими руками схватил князя за горло и изо  всей
силы повернул его к ногам постели, откуда уже нельзя было достать сонетки.
   Князь стал хрипеть. Шишков из опасения, что  эти  звуки  будут  услышаны,
схватил попавшуюся ему под руку подушку и ею стал душить  князя.  Когда  тот
перестал хрипеть, Шишков с остервенением сорвал с него рубашку и обмотал его
горло.
   Гребенников, как только услышал, что Гурий  бросился  вперед,  к  кровати
князя, не теряя времени, поспешил к нему на помощь. Задев в темноте столик и
опрокинув стоявшую на нем лампу, он, не зная  и  не  видя  ничего,  очутился
около кровати, на которой происходила борьба. и  тоже  начал  душить  князя.
Вдруг он почувствовал, что руки его, душившие князя, начинают неметь. Ощутив
давящую боль в руках, Гребенников ударил головой в грудь наклонившегося  над
ним Шишкова, обезумевшего от борьбы.
   - Что ты, скотина, делаешь! Пусти мои руки!
   Придя в себя от удара и от этих слов, Шишков  перестал  сдавливать  горло
князя и вместе с тем и руки Гребенникова. Гребенников высвободил свои  руки,
а Гурий  снова  рубашкой  перетянул  горло  князя,  не  подававшего  никаких
признаков жизни.
   Оба злоумышленника молча стояли около своей жертвы,  как  бы  находясь  в
нерешительности, с чего им теперь начать. Первым очнулся Шишков.
   - Есть у тебя веревка?
   Гребенников, пошарив в кармане, ответил отрицательно.
   - Оторви шнурок от занавесей да зажги огонь! - распорядился Шишков.
   Гурий связал  шнурком  ноги  задушенного  князя  из  боязни,  что  князь,
очнувшись, сможет встать  с  постели.  После  этого  товарищи  принялись  за
грабеж. Из столика они вынули бумажник,  несколько  иностранных  монет,  три
револьвера, бритвы в серебряной оправе и золотые часы с цепочкой. Из спальни
с ключами, вынутыми из ящика стола, Шишков  с  Гребенниковым  направились  в
соседнюю комнату и приступили к железному сундуку, но  все  усилия  отпереть
его не привели ни к чему. Ни один из ключей не подходил к замку.  Тогда  они
еще раз попробовали оторвать крышку, но все было напрасно.
   Со связкой ключей в руке Шишков  подошел  к  письменному  столу  и  начал
подбирать ключ к среднему ящику. Гребенников ему светил. Вдруг Гурий прервал
свое занятие и прислушался. До него явственно донесся  шум  от  проезжающего
экипажа. Гребенников бросился к окну, стараясь разглядеть, что происходит на
улице.
   - Рядом остановился... Господин...  Пошел  в  соседний  дом,-  проговорил
почему-то шепотом Гребенников.
   Вдали послышался шум еще одной пролетки. На лицах Шишкова и  Гребенникова
отразилось беспокойство.
   - Надо уходить... Скоро дворники начнут панель мести, и тогда  крышка!  -
проговорил Гурий, отходя от письменного стола.
   Оба были бледны и дрожали, хотя в комнате  было  тепло.  Шишков  вышел  в
переднюю. Взглянув случайно на товарища, он заметил,  что  на  том  не  было
фуражки.
   - Ты оставил фуражку там... у постели,- сказал он.- Пойди скорее за  ней,
а я тебя подожду на лестнице.
   Увидя страх, отразившийся на лице Гребенникова,  Шишков  вернулся,  чтобы
самому пойти в спальню за фуражкой, но  тут  его  взгляд  случайно  упал  на
пуховую шляпу князя,  лежавшую  на  столе  в  передней.  Недолго  думая,  он
нахлобучил ее на голову Гребенникова, и они начали осторожно  спускаться  по
лестнице. Отперев ключом парадную дверь, они очутились на улице  и  пошли  к
Невскому.
   Проходя мимо часовни у Гостиного двора, они благоговейно  сняли  шапки  и
перекрестились широким крестом. Шишков, чтобы утолить  мучившую  его  жажду,
напился святой воды из стоявшей чаши,  а  Гребенников,  купив  у  монаха  за
гривенник свечку, поставил  ее  перед  образом  Спасителя,  преклонив  перед
иконой колени.
   Затем они расстали