Вдруг  он  радостно
воскликнул:
   - Ага! Наконец-то попался...
   За грудой дров лежал притаившийся человек.
   - Ну, вставай, братец, теперь уже все равно никуда не спрячешься.  Берите
его, господа!
   В то время, как  полиция  извлекала  из  дров  Ивана  Михайлова,  Назаров
поднялся на чердак, где, как оказалось, прятался  Федор  Михайлов.  Назарову
сразу бросилось в глаза, что Иван Михайлов был более перепуган и смущен, чем
брат его Федор. Прежде чем приступить к обыску, Назаров  обратился  к  Ивану
Михайлову:
   - Ну-ка, любезный, покажи свои руки. Они  были  все  изрезаны.  Последнее
сомнение исчезло. Убийца иеромонаха был пойман.  Начался  обыск.  В  кармане
пальто Ивана Михайлова нашли желтый бумажник, в котором было девяносто  семь
рублей кредитными бумажками,  открытые  золотые  часы  с  золотой  цепочкой,
складной медный образок и еще одни, закрытые, часы с золотой цепью, а  также
носовой  платок.  У  Федора  Михайлова  нашли   кошелек   с   окровавленными
трехрублевками, тринадцать золотых монет, из которых четыре русских,  девять
французских, серебро и другие монеты.
   На нижнем белье Ивана Михайлова были обнаружены кровавые  пятна.  Назаров
немедленно  дал  мне  телеграмму  о  поимке  преступников.  От  Окуловки  до
Петербурга Михайловых сопровождали три жандарма и, кроме  того,  от  станции
Вишера - три полицейских надзирателя.
   Через несколько дней оба Михайловых стояли в моем кабинете.
   - Вы убили иеромонаха Иллариона? - спросил я.
   - Не  мы,  ваше  превосходительство,  а  только  я  один,-  ответил  Иван
Михайлов.
   - Ну, рассказывай, как было дело.
 
   * * *
 
   - В восьмом часу вечера десятого января,- начал свою исповедь убийца,-  я
пошел в лавру и направился прямо в келью иеромонаха Иллариона.
   - С целью убить и ограбить его? - спросил я.
   - Нет. В то время у меня и мысли этой не было. Просто хотел повидать отца
Иллариона, потому ведь я служил ему. Дверь кельи заперта не была. Отворил  я
дверь, вошел в прихожую и громко сказал:
   "Боже наш, помилуй нас!"
   "Аминь!" - послышался голос Иллариона. Я вошел тогда в комнату. Из другой
комнаты навстречу мне вышел отец Илларион, неся в руке  сахар.  Самовар  уже
стоял в первой комнате, за перегородкой на столе. На нем я заметил  какую-то
посуду и перочинный нож. В той же комнате на окне лежали два ножа - один для
колки  сахара,  короткий  и  толстый,  другой  для  хлеба.  Я  подошел   под
благословение и получил его. Мы стали разговаривать. Иеромонах спросил меня,
что я теперь делаю, где служу. Я ему  рассказал,  что  приехал  в  Петербург
приискивать себе место на железной дороге.
   "Дело, дело, чадо, работать надо... Жизнь  в  лености  не  угодна  Богу,-
заговорил отец Илларион.- А теперь давай чайком побалуемся".
   Он подошел к окну и стал колоть сахар. В эту вот самую минуту  я,  будучи
уже в  хмельном  состоянии,  задумал  убить  иеромонаха,  которого  знал  за
состоятельного. Я схватил его  за  подрясник  у  горла,  а  он  ударил  меня
наотмашь. Я  пошатнулся,  он  схватил  меня  в  охапку,  но  я  успел  взять
перочинный нож и два раза ударил им иеромонаха.
   В ожесточенной борьбе отец Илларион схватил меня  за  волосы,  кусал  мои
руки. Наконец мы оба, по очереди падая и вставая, попали в другую комнату. У
отца Иллариона в руках уже был  нож,  который  я  силился  отнять,  а  он  -
удержать. Нож согнулся. Улучив минуту, я схватил отца Иллариона за  горло  и
большим  ножом  сильно  ткнул  его.  Он  захрипел  и  скоро  испустил   дух.
Убедившись, что он кончился, я пошел в спальню искать денег. Сломав  верхний
ящик комода сахарным ножом, я вынул деньги, вложенные в  старый  конверт,  и
процентные билеты, завернутые в лист бумаги. Из среднего ящика взял  золотые
монеты и золотые часы с цепью. Надел на себя пальто, которое ныне  у  брата,
брюки и перчатки отца Иллариона, свои же пальто,  брюки  и  ситцевую  рубаху
сжег в печи, топившейся в келье. В девятом часу вечера  я  вышел  из  кельи,
перешагнув через труп иеромонаха. Никого не встретив в монастыре, я вышел из
ворот, отправился на станцию и поездом в одиннадцать часов  вечера  уехал  в
Окуловку. Приехав туда, я отдал пальто убитого своему брату. Когда он  нашел
в нем золото и другие вещи и спросил, откуда я взял все это, я  сказал  ему,
что это не его дело. А вскоре меня и забрали... Убийство совершил я  один  и
сообщников никаких не имел.
 
   * * *
 
   Иван Михайлов был приговорен к двенадцати годам каторжных работ.
 
 
   Кровавый миллион
 
   30 октября 1884 года в двенадцать часов ночи в сыскную полицию  поступило
сообщение о зверском убийстве в доме по Рузовской улице.  Убитыми  оказались
потомственный почетный гражданин Василий Федорович  Костырев  и  его  старая
нянька Александра Федорова, семидесяти одного года.
 
   * * *
 
   Когда мы прибыли на место преступления, то увидали такую картину.  Убитая
нянька лежала с раздробленной головой недалеко от входных дверей, ведущих на
черную лестницу. В ее  открытых  глазах  застыло  выражение  ужаса,  боли  и
страдания. Пряди седых волос, слипшихся от сгустков крови, падали  на  лицо,
почти сплошь залитое кровью. Ближе к дверям, ведущим в  первую  комнату,  по
правой стене, лежал распростертый труп  Костырева.  Голова  его  также  была
разбита, очевидно, тем же тупым орудием, которым проломили голову старухе.
   В передней находился взломанный железный сундук. В третьей комнате  прямо
против лежанки стоял деревянный шкафчик. В нем все  было  перерыто,  вещи  и
безделушки находились в страшном беспорядке. На полу  около  шкафа  валялась
маленькая деревянная копилка, тоже взломанная. В  одной  из  печей  квартиры
была обнаружена груда золы, характерная для сожженной бумаги.
   - Скажите,- обратился следователь к врачу, осмотревшему  трупы,-  сколько
времени, по-вашему, могло пройти с момента совершения убийства?
   -  Более  суток.  Кровавые  пятна  и  пятна  трупные   на   теле   убитых
свидетельствуют, что прошло много времени.
   - Убитые боролись, защищались?
   - На Костыреве не видно никаких следов борьбы. По-видимому, он  был  убит
врасплох. Что касается старухи Федоровой, тут картина иная. На обеих  щеках,
около рта, заметны синяки, кровоподтеки. Можно предполагать, что  старухе  с
большой силой зажимали рот. Эти синяки напоминают следы пальцев.
   - Ее, очевидно, душили?
   - Нет, по-видимому, ей просто закрывали рукой рот, чтобы она не кричала.
   В то время как следователь  беседовал  с  врачом,  агенты  нашей  полиции
внимательно осматривали обстановку убийства. Самый тщательный осмотр не  дал
никаких положительных результатов.
   Между тем начался допрос дворника дома, Николаева.
   - Почему ты дал знать в участок о несчастье в этой квартире  спустя  чуть
ли не двое суток? - спросил следователь.
   - Раньше не знал об этом.
   - А как же ты узнал, что произошло  несчастье?  -  задавая  этот  вопрос,
следователь не сводил пристального взгляда с Николаева.
   - Я стал звонить в квартиру, звонил, звонил,  смотрю  -  не  отпирают.  Я
испугался и побежал в часть заявить.
   - А почему же ты испугался? Разве  ты  знал  наверняка,  что  Костырев  и
Федорова должны быть дома?
   Дворник замялся.
   - Нет, конечно, где же знать...
   Таковы были итоги первоначального допроса. Подозрение пало на дворника.
   Следствие закипело. Прежде всего стали собирать сведения о том, что делал
дворник Николаев  в  эти  дни,  когда  в  квартире  уже  лежали  два  трупа.
Оказалось, что почти  все  это  время  он  пьянствовал,  кутил,  то  и  дело
отлучался из дома, посещая своего приятеля Семенова, тоже дворника одного из
домов по реке Фонтанке, что они вместе куда-то все ездили, посещая  трактиры
и портерные. Кроме того,  было  установлено,  что  к  Николаеву  в  эти  дни
приходили и заявляли, что в квартире Костырева, несмотря на  звонки,  дверей
не отпирают.
   На основании этих улик Николаев и Семенов были арестованы по подозрению в
убийстве с целью грабежа. К тому и другому нагрянули с  обыском,  но  ничего
подозрительного в их вещах не было найдено. Как ни вески  и  ни  значительны
были улики, собранные сыскной полицией против  Николаева  и  Семенова,  они,
однако, не давали нам не  только  юридического,  но  и  нравственного  права
считать этих лиц непременными убийцами Костырева  и  Федоровой.  Поэтому  мы
постарались всеми  силами  поднять  завесу  над  личностью  самого  убитого,
собрать сведения о людях, его  знавших  и  посещавших,  словом,  всесторонне
осветить это мрачное и темное дело.
 
   * * *
 
   Мало-помалу перед  нами  стал  вырисовываться  образ  убитого.  Это  была
чрезвычайно странная, загадочная натура.
   Унаследовав после смерти своего отца огромное состояние, большей частью в
недвижимости и наличных кредитных  билетах,  убитый  поспешил  прежде  всего
обратить  все  деньги  в  процентные  бумаги,   которые   внес   вкладом   в
Государственный банк на сумму  более  трехсот  тысяч  рублей.  Казалось  бы,
обладая большим  состоянием  и  молодостью,  Костырев  мог  бы  вести  жизнь
привольную и интересную, а между тем этот  человек  совершенно  уединился  и
зажил жизнью не то отшельника, не то фанатика-схимника. Он редко куда  ездил
и почти никого не принимал. Ужасная скупость, вернее, алчность овладела  им.
О его скупости ходили анекдоты, баснословные рассказы, оказавшиеся,  однако,
при проверке сущей правдой.
   Первой из знавших  Костырева  и  Федорову  была  допрошена  жена  кассира
губернского  казначейства  Морозова.  Она  рассказала,  что  покойных  часто
навещал меняла Шилов. На  этого  Шилова  всегда  жаловалась  убитая  старуха
нянька, говорившая, что "пустит этот подлец Шилов Васеньку по  миру,  ей-ей,
пустит". Оказалось, что Шилов отобрал у Костырева  купонные  листы  от  всех
процентных бумаг вперед на десять лет, выдав взамен пустую расписку.
   Почти то же показала и тетка убитого.
   Все эти показания пролили очень мало света на мрачное  двойное  убийство.
Они были ценны только в том отношении,  что  давали  кое-какие  сведения  об
имущественном положении убитого Костырева.
   Таким образом, в руках сыскной полиции находились только двое -  Николаев
и  Семенов,  подозреваемые  в  убийстве.  Прямых  улик  об  их   участии   в
преступлении не было, ибо обыск их имущества и жилья, как я уже говорил,  не
дал ничего существенного.
 
   * * *
 
   И вот настал памятный и знаменательный для нас день - седьмое  ноября.  В
этот  день  к  нам  доставили  для  допроса  дворника  Семенова,   запасного
унтер-офицера. В начале допроса он отрицал какое бы то  ни  было  участие  в
этом страшном деле. Но вдруг он побледнел, схватился руками за голову, точно
стараясь закрыть глаза от каких-то видений, и голосом, полным ужаса и тоски,
тихо прошептал:
   - Не могу... Не могу больше... Силушки моей нет!
   - Что с тобой? - спросил я его.
   - Вот опять... Опять стоят передо мной,- продолжал  возбужденно  Семенов,
теперь уже с ужасом глядя перед собой широко раскрытыми  глазами,-  Вот  она
извивается... Вот я ей рот закрываю.
   Он затрясся,  повалился  на  пол,  и  из  его  побелевших  губ  вырвалось
мучительным стоном:
   - Мой грех... Берите меня, судите меня! Это я убил Костырева и старуху!
   Когда он немного успокоился, то подробно рассказал о том, как они  вместе
с Николаевым осуществили это зверское двойное убийство.
 
   * * *
 
   - Эх, погубил меня Никита Николаев! - начал Семенов.- А ведь мы с ним  не
только давнюю  дружбу  водили,  а  близкими  земляками  были  -  оба  мы  из
Новгородской губернии. Новгородского уезда. Двадцать восьмого октября жена у
меня именины справляла. Пришел ко мне Николаев  и,  между  прочим,  говорит:
"Хочешь. Федор, разбогатеть?" "Как,- говорю,- не хотеть, только каким же это
манером из бедного богачом сделаться?" "А вот  каким,-  отвечает  Николаев.-
Живет в нашем доме страшный богач  Костырев  с  нянькой-старухой  Федоровой.
Деньжищ у него, бают, видимо-невидимо, миллионы. Помоги мне убить их. Деньги
заберем, вот и разбогатеем. Мне с  женой  с  ними  не  справиться.  Что  же,
согласен?" "Нет,- говорю,- друг сердечный,  за  такое  разбогатение  дорожка
одна - на каторгу. Бог с ними, с деньгами, коли за  них  кровь  христианскую
проливать надобно да ноги под кандалы подставлять".
   Этот отказ Семенова не обескуражил Николаева. Как злой  демон-искуситель,
он не отходил от Семенова, возвращаясь все к тому же разговору  об  убийстве
богача и  старухи.  Он  рисовал  ему  картины  будущего  привольного  житья,
старался всеми силами и уловками склонить  Семенова  на  пособничество.  Он,
положительно, гипнотизировал его, однако Семенов не сдавался.
   Настал следующий день, роковое двадцать девятое  октября.  Под  предлогом
осмотра лошадей  Николаев  пригласил  к  себе  Семенова  и  тут,  у  себя  в
дворницкой, опять стал упрашивать помочь ему убить и ограбить Костырева.  Он
пригласил Семенова в трактир, они потребовали  водки,  чаю.  Выпили  по  три
стаканчика водки. Семенов малость охмелел. Пробыв в трактире около часа, они
вернулись в дом Николаева.
   - Вот что, Федя,- начал Николаев,- ты иди  из  ворот  налево  за  угол  и
встань в подвальном помещении против квартиры Костырева,  а  я  пойду  в  ту
квартиру, надобно мне...
   Семенов послушно направился к указанному месту. Николаев же быстро  вошел
в дворницкую, переоделся, оставшись в одной фуфайке красного цвета и  жилете
без передника, "чтоб кровью не залить его".
   - Ну, Федор, слушай, как только я крикну тебе оттуда, беги ко мне.
   Николаев подошел к квартире Костырева с черного  хода,  где  лестница  не
была  освещена,  и  позвонил.  Прошло  несколько  секунд,  потом  послышался
старческий шамкающий голос:
   - Кто там?
   - Дворник, насчет водопровода,- ответил бесстрастным тоном убийца.
   Дверь открылась, Николаев быстро вошел, оставив ее открытой настежь.
   В эту секунду до Семенова донеслись  испуганные  возгласы  старухи:  "Что
тебе?.. Что тебе надо?.." - и ответ  Николаева:  "Души  ваши  дьявольские  и
деньги ваши!"
   Минута, и Николаев с высоко поднятым молотком двинулся на фигуру мужчины,
стоявшего позади старухи в дверях между кухней и первой комнатой. Это и  был
несчастный  Костырев.  От  первого  удара  молотком  по  голове  он   только
пошатнулся. Тогда Николаев нанес со всей силой второй удар,  после  которого
Костырев, даже не вскрикнув, грузно упал на пол мертвым.
   Обезумевшая старуха Федорова бросилась к двери. Зажженная свечка выпала у
нее из рук и потухла.
   - Спасите... Убивают! - вылетело из ее горла, перехваченного судорогой.
   Крики были слабые, тихие и походили скорее на стоны.
   - Черт! Дьявол! - раздался злобный крик Николаева.- Чего  же  ты  стоишь,
иди на помощь!
   Семенов  услышал  отвратительное  ругательство  и  опрометью  бросился  в
квартиру. В дверях он наскочил на старуху и схватил ее, зажав ей рот  рукой.
Последовала  короткая  борьба.   Обезумевшая   старуха   кричала,   хрипела,
извивалась, делая нечеловеческие  усилия  вырваться  из  рук  убийцы.  Страх
придал силы этой похожей на мумию старухе.
   Семенов вскрикнул - она впилась зубами в ладонь  убийцы.  В  эту  секунду
подбежал Николаев и тем же молотком ударил няньку. Она упала,  но  была  еще
жива, хрипела, стонала. Семенов добил ее вторым ударом.
 
   * * *
 
   Убедившись, что Костырев и старуха мертвы, Николаев зажег свечку и вместе
с Семеновым вошел в комнату налево от кухни.  Там  у  стены  стоял  железный
сундук, в котором и должны были, по словам Николаева,  находиться  несметные
сокровища  богача  Костырева.  Николаев  с  жадностью  бросился  к  сундуку,
собираясь его взломать, но, испугавшись, как  бы  со  двора  не  увидели  их
"работающими" со свечкой в квартире Костырева, вместе  с  Семеновым  перенес
сундук в переднюю и сейчас же запер квартиру изнутри на ключ.
   Теперь ничто не могло помешать убийцам заняться грабежом. Но наступил тот
психологический момент, который овладевает обычно грабителями: они не знали,
за что им раньше приняться, и оставляли одно, бросались на другое.  Пролитая
ими кровь туманила рассудок. Вместо того  чтобы  сейчас  же  наброситься  на
сундук, взломать его и схватить "миллионы", они побежали к шкафчику, который
не был заперт. С лихорадочной поспешностью стали шарить в нем. Вот  копилка.
С помощью лома и стамески Николаев взломал шкатулку и стал горстями класть в
карманы серебряные монеты. В это время Семенов  нашел  в  открытой  шкатулке
пачку кредитных билетов и  стопку  медной  монеты.  Потом  Николаев  погасил
свечку. "Идем",- сказал он Семенову. Тьма окутывала квартиру, не было  видно
ни зги. Боясь наткнуться на трупы, они снова зажгли свечки и  направились  к
выходу.
   Колеблющийся свет свечи падал на два страшных трупа с разбитыми головами,
плавающих в огромных лужах крови. Николаев поднял с пола орудие  убийства  -
молоток - и, оставив лом у железного сундука, потушил  свечку.  После  этого
они вышли из квартиры и расстались. Семенов бросился к себе домой,  Николаев
пошел в свою дворницкую. На другой день они, однако, увиделись.  Почти  весь
день они разъезжали по городу, посещая то чайные, то трактиры, то портерные.
Николаев все упрашивал Семенова, чтобы он пришел к нему в  двенадцать  часов
ночи.
   - Мы с тобой тогда пойдем к ним  и  взломаем  сундук...  Надо  же  оттуда
миллионы выцарапать,- говорил он.
   Семенов колебался и обещания прийти не дал. И вот тогда-то  глухой  ночью
разыгрался  эпизод,  достойный  самых  страшных  страниц  любого  уголовного
романа.
 
   * * *
 
   Николаев  не  мог  заснуть...  В   его   разгоряченном   мозгу   вставали
ослепительные картины сказочных сокровищ. Таинственный желтый сундук  мнился
ему наполненным золотом, блестящими камнями... С каким  мучительно-страстным
нетерпением  ожидал  он  прихода  Семенова!  Вот  он  пришел  бы,  и  вместе
отправились бы туда, где покоятся мертвым сном  две  жертвы...  Взломали  бы
сундук... Но Семенов не приходил. Тогда он разбудил жену, которой раньше уже
поведал о совершенном убийстве.
   - Пойдем со мной... Поможешь мне...- попросил он ее.
   - Нет, нет, ни  за  что!  -  в  ужасе  твердила  женщина,  со  страхом  и
отвращением отшатываясь от мужа.- Я не пойду с тобой, проклятый убийца...
   Ночь идет. Николаева не покидает мысль о железном сундуке. Теряется самое
дорогое, удобное время для взлома. Глухая ночь.  Весь  дом  спит.  Никто  не
услышит,  как   будет   жалобно   стонать   и   хрипеть   железный   сундук,
разворачиваемый ломом.
   "Так я один пойду",- проносится в голове убийцы.  Он  поспешно  встает  и
выходит из дворницкой.  Тихо.  Дом  стоит  угрюмый,  безмолвный.  Крадучись,
подходит Николаев к квартире убитых. Сердце тревожно бьется в груди,  словно
хочет выскочить. Он берется за ручку  двери...  Дверь  медленно  отворяется.
Холодный ужас охватывает Николаева. Что он  наделал!  После  убийства  забыл
запереть дверь! А к ним звонили. Он это знает, так как  ему  говорили,  что,
несмотря на  звонки,  Костырев  и  Федорова  двери  не  открывают.  А  вдруг
кто-нибудь, звоня, попробовал бы нажать дверную ручку? Дверь бы  отворилась,
в квартиру вошли бы, заметили преступление - и все,  все  буквально  пропало
бы... Не видать ему никогда сокровищ железного сундука. А ведь ради него  он
и пошел-то на страшное убийство.
   И тут  радость,  огромная  животная  радость,  что  этого  не  случилось,
охватила его. Слава Богу, сундук тут! Все, все спасено!
   Радость была так велика, что она заглушила последние  всплески  страха  и
колебаний. Николаев спокойно вошел в квартиру, запер за собой  дверь,  зажег
свечку и стал взламывать  сундук  и,  взломав,  достал  оттуда  целые  груды
процентных бумаг! Красные, синие, желтые листы.  На  них  огромные  цифры  -
десять тысяч, пять тысяч... Николаев начал их  сортировать.  Все  процентные
бумаги он откладывал в одну сторону, а в другу