Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
л-с... В портерную заходил. Только я скоро вернулся обратно.
Как я ни сбивал его, ничего не выходило.
- А что это? - быстро спросил я, протягивая ему найденную Юдзелевичем
рубаху, на подоле которой были заметны следы крови.
- Это-с? Рубаха моя,- невозмутимо ответил он.
- Твоя? Отлично! Ну а кровь-то почему у нее на подоле?
- Я палец днем порезал. Топором дверь в дворницкой поправлял, им и хватил
по пальцу. Кровь с пальца об рубаху вытер, а потом рубаху скинул, чистую
одел.
- Покажи руку.
Он протянул мне свою заскорузлую, мозолистую руку. На указательном пальце
левой руки действительно виднелся глубокий порез. Я впился в него глазами.
Не даст ли хоть он ключ к разгадке? Увы, нет. Если бы орудием убийства был
топор, нож, даже острая стамеска, порез этот был бы подозрителен. Но семья
майора и горничная убиты утюгом, о который нельзя обрезаться. Это и не следы
укуса, возможного со стороны какой-либо из жертв. К таким никчемным
результатам привел меня допрос трех арестованных лиц.
* * *
Прошел день, два, три. Прошла неделя. За все это время следствие не
продвинулось ни на шаг. Я терял голову. Подозреваемые в убийстве Анфиса, ее
сын и дворник Остапов содержались в одиночных камерах дома предварительного
заключения. Я допрашивал их поодиночке и вместе чуть ли не ежедневно, я
устраивал им очные ставки - все напрасно! Ни малейших расхождений в их
показаниях не было.
Прошло около года. Шутка сказать: целый год со дня кровавой трагедии в
Гусевом переулке! Дом Степанова так и не был продан, на нем по-прежнему
красовалась вывеска "Сие место продается", но он стоял необитаемый,
тоскливый и мрачный. Квартира несчастного майора, в которой разыгралась
леденящая душу трагедия, глядела своими потемневшими, запыленными окнами на
пустынный двор. Кровь, пролитая в этом доме, казалось, наложила на него
неизгладимо-страшную печать. Ночью обитатели этого района избегали проходить
по Гусеву переулку. Суеверный страх гнал их оттуда.
Анфиса, Агафоша и дворник Остапов были преданы суду. Суд, однако, в силу
слишком шатких улик признал их невиновными, и все они были освобождены.
Убийца или убийцы, таким образом, гуляли на свободе.
Это дело не давало мне покоя. Я поклялся, что разыщу их во что бы то ни
стало. Прошел, как я уже сказал, год. И вот вскоре произошло одно весьма
важное событие, наведшее меня на след таинственного злодея.
Однажды юркий Юдзелевич вбежал ко мне, сильно взволнованный, и
прерывистым голосом прокричал:
- Нашел! Почти нашел!
- Кого? О чем, о ком ты? - спросил я раздраженно.
- Убийцу... В Гусевом переулке!
- Ты рехнулся или всерьез говоришь?
- Как нельзя серьезнее.
Торопливо, давясь словами, он рассказал мне следующее. Утром он находился
в одном из грязных трактиров, выслеживая кого-то. Неподалеку от его стола
уселась компания парней, один из которых начал рассказывать о необыкновенном
счастье, которое привалило его односельчанке, крестьянке - солдатке
Новгородской губернии Дарье Соколовой:
"Слышь, братцы, год тому назад вернулась из Питера к нам в деревню эта
самая Дарья. Спервоначала служила она горничной у какого-то майора, а потом,
родив от своего мужа-солдата ребенка, пошла в мамки к полковнику. Отошедши,
значит, от него, когда ребеночка евойного выкормила, и припожаловала к нам в
деревню. Дарья привезла много добра. Только сначала все хоронила его, не
показывала. А тут с месяц назад смотрим, у мужа ее часы золотые появились.
Слышь, братец, золотые! Стали мы его проэдравлять, а он смеется и говорит:
"Полковник ее за выкормку сына важно наградил!"
- Ну-ну, что дальше? - быстро спросил я Юдзелевича.
- А дальше я подсел к сей компании, спросил полдюжины пива, стал угощать
их и выспросил у парня все об этой Дарье, кто она, где живет теперь и так
далее... Тот все мне, как на ладошке, выложил. Вот-с, не угодно ли, я все
записал.
- Ну, на этот раз ты и впрямь молодец,- радостно сказал я ему.- Теперь
вот что. Ты и Козлов отправляйтесь немедленно туда, в деревню Халынью
Новгородской губернии. Арестуйте эту красавицу Дашеньку и еще кого, если
нужно, и доставьте сюда!
* * *
Приехав поздно ночью в деревню, они переночевали на местном постоялом
дворе, а утром, чуть свет, бросились к становому приставу, представились
ему, рассказали, в чем дело, и попросили его, чтобы урядник, сотский и
десятский были на всякий случай наготове. Затем они вернулись обратно в
Халынью и направились к дому, где жила Дарья Соколова.
И урядник, и сотский сказали, что мужа ее нет, он в Новгороде, в
казармах.
Агентов встретила сама Дарья, красивая, молодая женщина с холодным
бесстрастным лицом, полная, рослая, сильная. Юдзелевич любезно поклонился
деревенской красавице. Та улыбнулась, показав белые, ровные зубы.
- Позвольте, красавица, в гости зайти? - начал он.
- А чего вам надобно от меня? - не без кокетства спросила она.
- Поклон мы вам из Питера привезли.
- Поклон? Скажи пожалуйста, от кого это?
Юдзелевич свистнул. Из-за соседних изб появились сотский, десятский и
урядник.
- От кого? От майора Ашморенкова с женой и сыном... И от горничной их,
Паши! - быстро сказал агент.
Дарья Соколова вскрикнула, смертельно побледнела и схватилась обеими
руками за сердце. Непередаваемый ужас засветился в ее широко раскрытых
глазах. На минуту на нее как бы нашел столбняк, потом вдруг она опрометью
бросилась в избу. Все присутствующие тоже бегом устремились за ней.
Она стояла у печи, прерывисто дыша и отирая руками крупные капли
холодного пота. Губы ее шевелились, точно она читала молитву или хотела
что-то сказать страшным "гостям".
- Арестуйте ее! - приказал сельским властям Юдзелевич.
Она взвизгнула и, когда те пошли к ней с полотенцами в руках, чтобы
связать ее, стала отчаянно бороться, схватив с окна большой нож. Проявив
необычайную, совсем неженскую силу, она швырнула от себя сотского, высокого
рыжего детину, точно ребенка.
- Эх, здоровая баба! - воскликнул тот, сконфуженный.
Наконец она была связана, и как раз в эту минуту в избу вошел становой
пристав. Начались допрос и обыск. Допрос не привел ни к чему, лихая
"кормилица" упорно запиралась. Зато обыск дал блестящие результаты: в
сундуке были найдены деньги, несколько процентных билетов, двое золотых
часов, много серебряных вещей. В тот же вечер она в сопровождении
полицейского офицера местной жандармерии была отправлена в Петербург.
* * *
Когда Дарья предстала передо мной, она была понура, бледна.
- Ну, Дарья, теперь уже нечего отпираться... У тебя найдены почти все
вещи убитых в Гусевом переулке.
Предупреждаю тебя: если ты будешь откровенна, это смягчит твою участь. Ты
убила? - сразу огорошил я ее.
- Я.
- Кто же тебе еще помогал в этом страшном деле?
- Никто. Убила их я одна.
- Одна? Ты лжешь. Неужто ты одна решилась на убийство четырех человек?
- Так ведь они спали...- пробормотала Дарья. И когда она сказала это -
"они спали",- передо мной с поразительной ясностью встала ужасная картина
убийства. Эти разбитые утюгом головы, это море крови, куски мозга, этот
страшный круг из крови и мозга, образовавшийся от верчения бедного мальчика
по полу в мучительной агонии. И вспомнились мне слова пристава при виде
разбитой головы майора: "Экий ударище! Экая сила!" А этот действительно
ударище... нанесла женщина.
- Расскажи же, как ты убила, как все это произошло.
Несколько минут она молчала, точно собираясь с духом, потом решительно
тряхнула головой и начала:
- Отошедши от полковника, потому ребеночка его уже выкормила, порешила я
ехать на родину, в Новгородскую губернию. Тут и зашла я к господам
Ашморенковым, у которых прежде служила горничной. Это было с Троицына на
Духов день. Они позволили мне переночевать.
- Скажи,- перебил я ее,- зачем ты просилась у них переночевать? Ты уже в
это время решилась их убить и ограбить?
- Нет, спервоначала я этого не думала. Ночевать просилась потому, что от
них до вокзала недалеко, а я решила ехать поездом рано утром. Часов в
одиннадцать вечера улеглись все спать. Легла и я, только не спится мне... И
вдруг словно что-то меня толкнуло... А что, думаю, если взять их да и
ограбить? Добра у них, как я знала, немало было. В одном шкапчике сколько
серебра и золота! Стала меня мозжить мысль: ограбь да ограбь, все тогда твое
будет. А как ограбить? Сейчас догадаются, кто это сделал, схватятся, погоню
устроят. Куда я схоронюсь? Везде разыщут, схватят меня. И поняла я, что без
того, чтобы их всех убить, дело мое не выйдет. Коли убью всех, кто докажет
на меня? Никто, окромя их, не видел, что я у них нахожусь... А я заберу
добро, утром незаметно выйду из ворот и прямо на вокзал. Как только я это
решила, встала сейчас тихонько, босая пошла в комнаты посмотреть, спят ли
они. Заглянула к майору... Прислушиваюсь... Сладко храпит! Крепко! Шмыгнула
в спальню барыни... Спит и она. И барчонок спит, а во сне чему-то
улыбается...
Убедившись, что все они крепко спят, вернулась я в кухню и стала думать,
чем бы мне их порешить. Топора-то в кухне не оказалось, ножом боялась,
потому что такого большого ножа, чтоб сразу зарезать, не находилось. Вдруг
заприметила я на полке утюг чугунный... Хороший такой, тяжелый. Взяла я его,
перекрестилась и пошла в комнаты. Прежде всего прокралась в спальню майора.
Подошла к его изголовью, взмахнула высоко утюгом да как тресну его по
голове! Охнул он только, а кровь ручьем как хлынет из головы! Батюшки! Аж
лицо все кровью залило! Дрыгнул несколько раз руками и ногами и, захрипев,
вытянулся. Готов, значит. После того вошла я в спальню майорши. Та тихо
почивает, покойно. Хватила я и ее утюгом по голове, проломила голову.
Кончилась и она. Тогда подошла я к барчонку. Жалко мне его убивать было, а
только без этого нельзя обойтись, пропаду тогда я. Рука моя, что ли,
затряслась или что иное, а только ударила я его по голове не так, должно,
сильно. Вскочил он, вскрикнул, кровь из головы хлещет, а он вокруг одного
места так и вьется, так и вьется. Паша не проснулась. Подбежала я к барчонку
и давай его по голове утюгом колотить. Ну, тут уж он угомонился.
Преставился. Последней убила я Пашу. Та так же после первого удара вскочила
и бросилась бежать в комнаты. Настигла я ее у порога кухни и вторым ударом
уложила на месте. После того и принялась за грабеж...
* * *
Суд приговорил убийцу-красавицу к пятнадцати годам каторжных работ.
Роковая поездка
Это было в 1868 году, 22 июля. В управление сыскной полиции поступило
сообщение, что в парке, принадлежащем графине Кулешовой, близ станции Лигово
найден труп зарезанного человека. Тотчас по получении уведомления о страшной
находке на место происшествия отбыли следственные власти.
Труп был почти наполовину завален хворостом, мелкими древесными сучьями и
лесным мусором. Очевидно, убийца или убийцы желали наскоро спрятать
несчастную жертву от взоров людей. Когда весь мусор сбросили с покойного,
глазам властей предстала страшная картина. На спине, лицом кверху, лежал
человек высокого роста, средних лет, с курчавой бородкой. Одет он был чисто,
прилично, по-мещански. Хорошие высокие сапоги, брюки, суконный пиджак,
жилет. Голова его была судорожно запрокинута, лицо искажено страданием, рот
широко открыт. Глаза тоже были открыты. В них застыло выражение ужаса. Шея
представляла из себя как бы широкую красную ленту. Большая широкая рана
зияла на горле. Грудь, руки, даже ноги - все было залито запекшейся кровью.
Все невольно попятились от трупа - впечатление, которое он производил, было
более чем тяжелое. Особенно жутко и неприятно было от выражения глаз. Они,
казалось, хотели передать весь ужас и всю муку, которые пришлось испытать
бедному страдальцу.
Даже привыкший к тягостным зрелищам доктор, и тот не выдержал. Его
передернуло, и он отрывисто пробормотал:
- Экие звери, что с человеком сделали! Без сомнения,- заключил тут
доктор,- этого человека убили без борьбы, без сопротивления с его стороны.
Если бы он боролся, защищался, дело не обошлось бы без ссадин, синяков и
иных наружных повреждений. На него, по-видимому, напали врасплох и одним
сильным и резким ударом ножа перерезали горло. Смерть должна была
последовать почти моментально.
- Вы думаете, убийц было несколько? - спросил следователь.
Но прежде чем на этот вопрос ответил доктор, агент сыскной полиции,
внимательно осматривавший место убийства, заметил:
- Да, без сомнения, их было несколько. Смотрите, как смята здесь трава.
- Кроме того,- добавил доктор,- судя по наружности, убитый должен был
обладать большой физической силой. Вряд ли на него рискнул напасть один
человек...
Осмотр одежды убитого дал важную и ценную улику. Оказалось, что с
внутренней стороны его брюк было что-то срезано и, очевидно, тем же ножом,
которым был зарезан убитый, так как на месте среза ясно виднелись кровавые
пятна. Что именно было пришито к брюкам убитого, определить, конечно, не
представлялось возможным, но это могли быть или внутренний потайной мешочек,
или сумка, словом, какое-нибудь хранилище денег, ценных бумаг, документов.
Становилось очевидным, что несчастный был убит с целью ограбления.
Дальнейшее расследование, которое повелось энергично, увы, пролило
немного света на это кровавое дело. Прежде всего, конечно, приняли меры к
выяснению личности убитого. С этой целью были произведены опросы по домам
всего Петербурга, и вскоре обнаружилось, что по Забалканскому проспекту, из
квартиры зажиточной немки, сдававшей комнаты внаем, неизвестно куда скрылся
жилец, отставной унтер-офицер Шахворостов. Бросились туда, привели
квартирную хозяйку к убитому. В нем она признала своего жильца.
Стали наводить справки о зарезанном Шахворостове. Розыски дали только
следующие сведения: отставной унтер-офицер Шахворостов был холостым, жил
один. На постоянном месте он не служил, занимался разными делами. Среди этих
дел были частью подряды, частью комиссионерство. Слыл за человека с хорошими
деньгами, жизнь вел трезвую, степенную.
- Кто чаще всего бывал у покойного? - допытывались у квартирной хозяйки.
- А мало ли кто к нему ходил,- отвечала она.- Человек он был замкнутый,
скрытный. Ни о чем лишнем разговаривать не любил.
Как мы ни бились, следствие не подвигалось ни на шаг. Прошло около
полутора лет, а убийцы так и не были обнаружены и гуляли на свободе.
* * *
Наступил январь 1871 года. В первых числах этого месяца вспомнил о
злосчастном деле Шахворостова и отдал приказ одному из агентов возобновить
розыски. На этот раз эти розыски дали блестящие результаты.
В одном из темных притонов, посещаемых особенно охотно столичным
подозрительным людом, случайно находился и один из наших агентов. За
несколько дней до этого произошло ограбление купца, и агенты выслеживали
преступников по всем злачным местам. Вдруг до слуха агента, сидевшего
переодетым за одним из столиков, донесся разговор двух субъектов, пивших
пиво.
- Да, братец, такова-то оказалась его благодарность... Вчера я опять
пристал к нему. Дай, говорю, Иван Васильевич, рубликов хоть двадцать, потому
я без места. А он швырнул мне тридцать пять копеек, как собаке, и отвечает:
"Доколе сосать вы, ироды, из меня соки будете?" Это его-то я сосу? Ты
примерно-то рассуди: тридцать тысяч на этом деле он заработал. Ведь мне
Спиридонов говорил, что в сумке больше тридцати одной тысячи оказалось!
Агент насторожился. Слово "сумка" его особенно поразило. Он впился
глазами в говорившего. Это был парень средних лет, прилично одетый, с
типичным кучерским лицом. Волосы курчавые, пушистые, остриженные "под
скобку", густые пушистые усы.
- А ты бы ему пригрозил, коли, мол, как следует не поделишься, все
открою, донесу.
- И то, братец, говорил я ему, а он только смеется:
"Что же,- говорит,- донеси, вместе по Владимирке пойдем, веселей будет".
Через несколько минут собеседник субъекта с кучерской внешностью куда-то
исчез, остался только один, обиженный и обойденный в дележке. Агент быстро
вышел, привел наружную полицию и немедленно арестовал неизвестного.
В три часа ночи неизвестный был доставлен в управление сыскной полиции.
На другой день, десятого января, он был допрошен. Сначала он отпирался, плел
нечто несуразное, потом наотмашь перекрестился и начал свою
исповедь-покаяние. На вопрос: "О каком тайном преступлении беседовал с
приятелем в притоне?" - он ответил:
- Грех это - убийство Шахворостова. Только я-то сам не убивал его...
В ходе допроса выяснилось, что его зовут Тимофеем Шаровым, он
кронштадтский мещанин, в Петербурге живет почти двадцать лет. Сначала служил
кучером у Мятлевых, потом поступил к генералу Лерхе и, наконец, к Татищеву.
У Татищева вторым кучером служил Спиридонов. В один грустный для них день и
Шаров, и Спиридонов были уволены от должности кучеров вследствие пропажи
кучерской одежды.
* * *
- Отойдя от места,- продолжал свой рассказ Шаров,- поселились мы в том же
доме Раудзе, на квартире у Прасковьи Тимофеевой. В этом доме находилось
питейное заведение, которое содержал Бояринов, а работал в заведении его
зять, крестьянин Иван Васильевич Калин. Подручным у него был Егор Денисов.
Мы со Спиридоновым частенько захаживали в заведение. Только раз Спиридонов
мне и говорит: "Сделай милость, достань дурману, необходимо нам..." "Зачем?"
- спрашиваю его. "А затем,- говорит Спиридонов,- что Иван Васильевич хочет
напоить им одного недруга своего, а потом, когда тот очумеет, дать ему
основательную трепку". Он мне все объяснил, оказывается, что какой-то
богатый деляга-парень, Шахворостов, взял у Ивана Васильевича сто рублей за
то, что приищет ему подходящее помещение под питейное заведение, а сам
никакого помещения не нашел, да и деньги назад не возвратил. Вскипел,
значит, дай, дескать, проучу Шахворостова.
- Ну и что же, достал ты дурман? - спросил я Шарова.
- Как же, достал. Отправился к коновалу Кавалергардского полка. Дал он
мне сонного зелья, а я доставил его Ивану Васильевичу. Тот стал, значит,
пробу делать. Настоял водки и дал Спиридонову выпить рюмочку. Выпил
Спиридонов и ушел домой. Наутро, глядь, приходит к нам и говорит: "Ну
братцы, ни черта не стоит ваш дурман. Не действует! Я как лег, так и
встал..." Иван Васильевич на меня пенять стал. "Какой же это,- говорит,-
дурман? Что же я таким зельем поделаю с Шахворостовым?
- Скажи,- спросил я у Шарова,- а почему Калин так упорно желал одурманить
Шахворостова? Действительно ли для того, чтобы только "поучить" его, или же
для какой-либо иной цели? Ну, например, для того чтобы его ограбить?
- Не знаю точно, но так полагаю, что и на его деньги, может, зарился,
потому покойный Шахворостов слыл в больших деньгах.
- Так, стало быть, вы попросту убить и ограбить его желали? - строго
спросил я.
Шаров помолчал.
- Да, не буду таиться... Действительно, когда не удалось нам опоить
зельем Шахворостова, стали мы подумывать, каким иным способом порешить с ним
и ограбить его. И, мой грех, я первый надоумил компанию нашу так поступить:
заманить Шахворостова в местность Мятлевских дач, а