там его и убить.
   - И вы так и сделали?
   - Так и сделали.
 
   * * *
 
   Раз как-то зашел в питейное заведение покойничек.  Мы  четверо:  я,  Иван
Васильевич Калин, Спиридонов и подручный Егор Денисов начали предлагать  ему
место, говоря, что  близ  Мятлевских  дач,  в  Лиговском  парке,  требуется,
дескать, человек опытный, знающий,  для  присмотра  за  рабочими.  Жалованье
чудесное дадут. Разгорелись глаза у Шахворостова. "Что ж,- говорит,- братцы,
я согласен. Поедемте, вот только домой за аттестатами схожу". И ушел.  А  мы
радоваться зачали. Вот, когда, мол, попался ты на удочку! Это почище дурману
будет! Вернулся скоро Шахворостов. Отправились мы все на Петергофский вокзал
и поездом в десять часов утра поехали в Лигово. Я поехал в другом вагоне,  а
Шахворостов ехал вместе с Калиным, Спиридоновым и Денисовым.
   - Почему же ты ехал отдельно?
   - Чтобы не попадаться на глаза Шахворостову,- ответил Шаров.- Он, так вам
скажу, недолюбливал меня, подозрительно ко мне относился...
   - Что же, вооружены чем-нибудь вы были?
   - У Ивана Васильевича Калина нож был. Когда Шахворостова пригласили ехать
в Лигово, он вынул нож складной, с черным черенком, и остро-преостро наточил
его на бруске. Все о ноготь свой пробовал, остро ли нож режет...
   Когда приехали мы в Лигово, то они повели Шахворостова к Кушелевой  даче.
Я же, хоронясь, издали за ними следовал. Смотрю, повернули они  в  лес...  Я
тайком за ними. Прошло примерно минуты две.  Вдруг  страшный  крик.  Хоть  и
ожидал я такое окончание дела, а все же, поверите,  от  этого  крика  словно
очумел. Так жалостно закричал Шахворостов,  ну  вот,  словно  из  него  жилы
вытягивали! Прибежал, смотрю. Лежит это Шахворостов уже убитый,  зарезанный,
а кровь из раны так и льет. Руками-то, бедняга, еще как будто землю роет,  а
Иван Васильевич, Спиридонов да Денисов на  него  хворост  да  древесный  сор
сыплют...
   Когда я прибежал туда, вдруг все всполохнулось - совсем близко послышался
звук лошадиных копыт. Бросились тогда все наутек, побежал и  я.  Смотрю,  на
дороге сумка черная, клеенчатая. Схватил я ее и еще пуще побежал. Выбежал из
леса, остановился передохнуть. Потом пошел к речке и  выкупался,  больно  уж
жарко да и не по себе мне было. Выкупавшись,  пошел  я  по  шоссе  пешком  в
Петербург, куда  и  прибыл  около  семи  часов  вечера.  Как  пришел,  прямо
направился в заведение Ивана Васильевича, отдал ему сумку и  выпил  осьмушку
водки. Потом в баню отправился. Из бани вернулся  в  заведение  и  спрашиваю
Калина:  "А  сколько  примерно  в  сумке  капиталов  находится?"   "Шестьсот
рублей",- отвечает Калин. На другой день пришел я  к  нему  и  говорю:  "Ой,
врешь, Иван Васильевич, не может того быть, чтобы у  Шахворостова  так  мало
денег было..." А Калин тогда засмеялся и  сказал,  что  пошутил,  что  денег
оказалось шесть тысяч.
   После убийства Калин стал выпроваживать меня и Спиридонова из Петербурга.
"Езжайте,- говорит,- куда-нибудь, а то ведь, дурачье, проболтаетесь". Он дал
мне всего тридцать рублей, поехал я в Москву. Пробыл там около трех месяцев.
Оттуда писал Калину о нужде своей, но он ничего мне не прислал. Вернувшись в
Петербург, я стал снова наведываться к нему.  В  первый  раз  он  мне  всего
восемь рублей, а потом выдавал все по грошам. Когда тридцать, когда двадцать
копеек.
   - Сколько всего было в сумке у Шахворостова? - допытывались у Шарова.
   - Спиридонов перед отъездом моим в Москву рассказывал, что Калин в  сумке
зарезанного нашел более тридцати тысяч...
 
   * * *
 
   На основании  показаний  Шарова  все  соучастники  этого  злодеяния  были
разысканы и арестованы. Кровь убитого отомстила за себя.
 
 
   Человек-сатана
 
   Дело было в 1870 году. Ранним  утром  двадцать  пятого  ноября  городовой
Анцев нашел посреди Семеновского плаца труп неизвестного  мужчины,  лежавший
на  снегу  лицом  вниз.  Руки  несчастного  были  вытянуты  вдоль  туловища.
Городовой немедленно сообщил в квартал о страшной находке. При осмотре трупа
врачом и местной полицией было обнаружено, что на  шее  покойного  находится
туго затянутая так называемая "мертвая петля", сделанная из крепкой бечевки.
В кармане убитого была найдена колода засаленных карт  и  несколько  иголок.
При более тщательном осмотре трупа на среднем пальце правой  руки  покойного
были обнаружены уколы, по-видимому, от иголки.
   На основании этих данных заключили, что  задушенный  принадлежит  к  цеху
портных  или  обойщиков.  Однако  это  предположение  оказалось   ошибочным.
Вызванные полицией портные  и  обойщики  со  всего  Петербурга  не  признали
покойного.
   Дело оказалось загадочным и  запутанным.  Не  было  ни  малейшего  следа,
который позволил бы выяснить даже личность убитого. Кто  он?  Как  попал  на
Семеновский плац? Почему у него в кармане карты и иголки? Кто убийца? Кругом
на снегу были следы, но ведь плац - место, по которому  проходят  многие.  В
таком виде дело поступило ко мне, в сыскную полицию.
 
   * * *
 
   Прежде всего я позвал к себе агента и отдал ему такой приказ:
   - Вы переоденетесь в соответствующий костюм, как можно  более  рваный,  и
отправитесь в самые грязные притоны, где ютятся темные  личности,  столичная
рвань. Особенно  не  забывайте  домов  терпимости  и  ночлежек.  Внимательно
всматривайтесь, а главное, вслушивайтесь. Я твердо  верю,  что  только  этим
путем мы найдем ключи к разгадке преступления на Семеновском плацу.
   Такие же инструкции я дал и другим агентам сыскной  полиции.  Всюду,  где
собирались подонки столичного пролетариата, находились представители сыскной
полиции...
   И вот в то время, когда следствие  шло  полным  ходом,  случилось  второе
такое же преступление. Двенадцатого  декабря  на  Преображенском  плацу  был
обнаружен труп новой жертвы с "мертвой  петлей".  Тот  же  узел  из  крепкой
бечевки на шее, те  же  судорожно  вытянутые  вдоль  туловища  руки,  то  же
страдальческое выражение лица.
   Я с особым старанием налег на дело о "мертвой петле".  Вера  в  мой  план
начинала мало-помалу подкрепляться, один из моих  агентов  донес  мне,  что,
находясь в одном из  притонов,  особенно  охотно  посещаемых  петербургскими
мазуриками, он прослышал, что какой-то Захарка рассказывает своим приятелям,
будто он вместе с каким-то Ефремкой задушил и ограбил на  Семеновском  плацу
человека.  Это  была  первая  путеводная  нить  к   разгадке   преступления.
Ухватившись за нее, я отдал вторичный приказ о розысках неведомых Захарки  и
Ефремки.
 
   * * *
 
   В ночь на четырнадцатое декабря один из наших агентов находился в грязном
трактире "Пекин" на Моховой улице. Этот трактир пользовался недоброй славой.
Сидя за одним из столов, агент обратил внимание  на  сидевшего  за  соседним
столом субъекта. Это был парень лет тридцати, невысокого  роста,  плечистый,
коренастый,  обладающий,  по-видимому,  большой  физической  силой.  В   его
полупьяных небольших серых глазках светились хитрость и нахальство.  Было  в
нем что-то развратное, отталкивающее.  Он  жадно  пил  водку,  отвратительно
громко причмокивая, точно зверь, лижущий живую кровь. Агент не сводил с него
глаз и вдруг услышал, как парень обращается к упитанному буфетчику:
   - А ты, мил человек, веревочку напрасно на пол бросаешь!
   - Аль тебе нужна зачем? - сонно ответил буфетчик.
   - А, может, и  нужна,  ха-ха-ха!  -  залился  скверным  хохотом  парень.-
Бечевка, слышь, вещь пользительная... Мало ли на что требуется. Из бечевочки
можно петельку сделать.
   И он, плотоядно оскаливая хищные белые зубы, громко затянул песенку:
 
   Эх, бечевка, эх, бечевка,
   Петелька моя!
   Ты люби, люби ворочка,
   Паренька меня.
 
   Агент мне рассказал, что только он  услышал  эту  песню,  как  немедленно
бросился из "Пекина", позвал полицию  и,  войдя  снова  в  грязный  трактир,
направился к парню и арестовал его.
   В первый момент этот парень. Ефремка,  оказавшийся  крестьянином  Ефремом
Егоровым, страшно изменился в лице.  По-видимому,  сильно  струхнул,  но  по
дороге в сыскную полицию уже оправился от испуга. Совершенно развязно, почти
нагло отрицал он свое  знакомство  с  Захаркой,  равно  как  и  соучастие  в
убийствах.
   "Знать не знаю, ведать не ведаю",- повторял он на все задаваемые вопросы.
   Нам пришлось немало повозиться с ним. Как его ни сбивали наши  опытные  в
допросах агенты, он стоял на своем. Было  очевидно,  что  мы  имеем  дело  с
опытным и ловким злодеем и смутить его можно  только  представлением  явных,
неоспоримых доказательств преступления. Поэтому все усилия  были  направлены
на розыск таинственного Захарки.
   Некоторое время все эти  розыски  не  давали  никаких  результатов.  Были
обслежены все ночлежки, все  питейные  места,  все  тайные  и  явные  приюты
разврата. Но Захарки найти не удавалось.
   И вот совершенно случайно один из агентов услышал в одном трактире, будто
какой-то Захарка  заболел.  Немедленно  все  бросились  по  больницам.  Были
просмотрены все приемные книги, и, наконец, в Петропавловской больнице нашли
лицо, значившееся крестьянином Новгородской губернии Захаром Борисовым.
   Теперь  в  руках  сыскной  полиции  находился  субъект,  известный  среди
воровской братии под кличками "Захарка", "Никитка", "Бориска". Арест его был
произведен прямо в больнице.
   Он, вызванный для допроса, вошел в контору больницы  в  халате,  бледный,
трясущийся.
   - Это ты убил человека на Семеновском плацу? - сразу огорошил я его.
   Он совсем растерялся и еле-еле ответил:
   - Что вы... Помилуйте... И не думал никого убивать.
   - Ты лжешь! Твой приятель Ефремка все  нам  откровенно  рассказал,  выдал
тебя, сознавайся лучше откровенно.
   - Ефремка?! - вырвалось у него.- Подлец... Что ж, теперь, видно, и впрямь
попался. И он рассказал следующее.
 
   * * *
 
   - Вечером двадцать четвертого ноября сидел я в доме терпимости в  Свечном
переулке. Должно, часов в одиннадцать пришел приятель мой, Ефрем Егоров, а с
ним какой-то высокий молодой человек, одетый в синюю поддевку.  Его  Ефремка
братом своим Иваном называл. Иван был пьян. Ефремка с Иваном сели за  столик
и пива потребовали. Подсел я к ним, и стали мы разговаривать. Стал я Ефремке
и Ивану плакаться на судьбу мою, что, дескать, работы лишился,  околачиваюсь
без дела, никакого пристанища не имею. А  он,  Ефремка,  хитро  улыбается  и
говорит мне: "Эх, дурак ты и есть, разве статочное дело, чтобы в  Питере,  в
первеющей столице, да делов не сыскать?" "А где,- говорю  ему,-  делов  этих
сыщешь? Тоже нашего брата немало тут шляется,  всем  работы  не  очень-то  и
хватает". "Иди,- говорит Ефремка,- со мною, у меня переночуешь,  а  после  я
тебя на место поставлю".
   Далее Захар Борисов рассказал, что  во  время  питья  пива  Егоров  вынул
"цигарку", размельчил ее и незаметно высыпал табак  в  стакан  Ивана.  Иван,
ничего не заметив, выпил ядовитую смесь  пива  с  табаком.  В  этом  веселом
заведении  Иван  показывал  новенький  паспорт  и  хвастался   собутыльникам
купленными рубахой и шароварами. "У  меня,  слышь,  деньги  есть",-  говорил
совсем очумевший от "смеси" горемычный Иван.
   - Из заведения мы вышли,- рассказывал дальше Захар Борисов,-  около  трех
часов ночи. Мороз дюже лютый стоял. Ночь была темная. Ивана совсем развезло,
он еле  ноги  передвигал,  так  что  мы  его  поддерживали.  Пройдя  разными
переулками, вышли на Семеновский плац. Глухо там, даже  страшно.  Ни  одного
прохожего, только ветер гудит. Жуть меня взяла, и я говорю Егорову:
   "Нешто нам по плацу идти?" "Иди,- говорит Ефрем,- куда ведут". Пришли  на
плац. Как только дошли мы до середины  его,  смотрю,  Ефрем  вытаскивает  из
кармана бечевку. Выхватил ее, быстро, ловко сделал петлю да как  накинет  ее
на шею Ивану! Покачнулся Иван, руками-то все время за веревку  хватается,  а
сам хрипит, таково-то страшно хрипит. Обалдел я  со  страху,  вижу  -  душит
Ефрем Ивана. "Руки его держи, черт! - закричал на меня Ефрем. ~  Не  пускай,
чтобы он петлю оттягивал, дьявол!"
   Бросился я тут бежать, такой  страх  на  меня  напал,  чувствую,  вот-вот
сердце из груди выпрыгнет. Господи, думаю, что он  с  ним  делает?  Убивает!
Бегу, бегу, да вдруг взял и оглянулся. Смотрю, а Ефрем-то Ивана оставил,  за
мной гонится.  Шибко  он  меня  догонял...  Догнал,  ударил  меня,  повалил,
выхватил из кармана нож, приставил мне к горлу, а сам аж  трясется  весь  от
злости. "Ты что же,- говорит,- бежать от меня задумал?! Стой, шалишь! Вот те
сказ! Ты мне помоги его прикончить,  или  я,-  говорит,-  убью  тебя...  Как
барана, зарежу!" Что ж мне делать-то  было?  Побежали  мы  к  Ивану,  а  он,
глядим, встал и шагов двадцать, должно, уже сделал. Накинулся тут  Ефрем  на
Ивана, как зверь, подмял его под себя и опять петлей душить стал. А  я  руки
Ивана держал, чтоб он их к шее своей не тянул. Извиваться начал Иван, ногами
все снег роет, руки изгибает, хрипит, посинел весь, глаза вылезать  стали...
Скоро затих, бедняга, вытянулся. Готов, значит.
   Когда  Захар  Борисов  это  рассказывал,  мы,  привыкшие  уже  к   разным
исповедям, не могли подавить в себе чувства леденящего ужаса.
   Далее, по словам Захара Борисова, дело происходило так. Они оба  сняли  с
убитого поддевку, вытащили паспорт и  кошелек,  причем  все  эти  вещи  взял
Егоров, надев на  свою  голову  и  шапку  удушенного.  Отсюда  они  пошли  в
Знаменский трактир, где пили чай, а потом улеглись спать на  стульях.  Когда
Борисов в шесть утра проснулся, Егорова уже не было.
   Теперь явные и неоспоримые улики были налицо. Сыскная  полиция  принялась
за Егорова, стараясь добиться признания в совершении им  двух  убийств.  Но,
несмотря на все эти улики, несмотря даже на то, что на нем оказалась рубашка
убитого Ивана, преступник упорно молчал.
 
   * * *
 
   Во  время   предварительного   следствия   было   обнаружено   еще   одно
преступление, совершенное этим закоренелым злодеем.  Оказалось,  что  Егоров
вместе с каким-то  Алешкой  ограбили  на  Семеновском  же  плацу  часовщика.
Разысканный "Алешка", оказавшийся крестьянином Алексеем Калининым, рассказал
следующее.
   Как-то встретился он с Егоровым в "веселом  доме",  разговорился  с  ним,
поведав ему о своем безвыходном положении. Великодушный Егоров предложил ему
идти вместе "торговать", что на воровском  жаргоне  означает  "воровать".  В
двенадцать часов ночи они встретили  в  Щербаковском  переулке  неизвестного
человека, прилично одетого, пригласили его "разделить компанию" и завели  на
Семеновский плац. Здесь  Егоров  бросился  на  жертву  со  своей  знаменитой
"мертвой петлей", быстрым движением накинул ее на шею часовщика.  Однако  на
этот  раз  Егоров  свеликодушничал,  предложив  растерявшемуся,  до   смерти
перепуганному человеку:
   - Кошелек или жизнь?
   Тот беспрекословно отдал душителю пальто. Егоров, затянув бечевку на  шее
часовщика, оставил его на плацу. За "содействие"  Егоров  дал  Калинину  два
рубля. Ограбленный, хоть он  и  не  заявлял  о  происшествии,  был,  однако,
разыскан сыскной полицией и на очной ставке признал в Егорове душителя.
 
   * * *
 
   Когда в день суда Егорова ввели в  окружной  суд,  разыгралась  следующая
возмутительная сцена. Увидев  арестанта,  истово  молившегося  Богу,  Егоров
цинично расхохотался.
   - Дурак! Лоб-то хоть пожалей, кому и чему  ты  кланяешься?  Твой  Бог  не
придет к тебе на выручку, не спасет тебя!
   Егоров был осужден. Так закончилось это дело  с  "мертвой  петлей",  дело
человека-сатаны.
 
 
   Убийство князя Людвига фон Аренсберга, военного австрийского агента
 
   Эти события происходили еще в начале моей деятельности в качестве первого
начальника  управления  сыскной  полиции,  учрежденного  в  1866  году   при
Санкт-Петербург-ском обер-полицеймейстере.
   25 апреля 1871 года, часу в девятом утра, в  управление  сыскной  полиции
поступили сведения о том, что австрийский военный агент,  князь  Людвиг  фон
Аренсберг, найден камердинером мертвым в своей постели.
 
   * * *
 
   Людвиг фон Аренсберг жил на Миллионной улице в доме, принадлежавшем ранее
князю Голицину, близ Зимнего дворца. Князь занимал весь  первый  этаж  дома,
выходившего окнами на улицу. Квартира имела два хода, парадный, с  подъездом
на Миллионную, и черный. Парадные комнаты  сообщались  с  людскими  довольно
длинным коридором, оканчивавшимся небольшими сенями. Верхний этаж дома занят
не был.
   У князя было шесть человек прислуги: камердинер, повар,  кухонный  мужик,
берейтор и два кучера. Из них лишь кухонный мужик находился  безотлучно  при
квартире, ночуя в людской. Камердинер  и  повар  на  ночь  уходили  к  своим
семьям, жившим отдельно, берейтор  тоже  постоянно  куда-то  отлучался,  два
кучера же жили во дворе в отдельном помещении.
   Князь  был  человек  холостой.  Ему  было  лет  шестьдесят,  но  выглядел
значительно моложе. Дома  он  бывал  мало.  Днем  разъезжал  по  делам  и  с
визитами, обедал обыкновенно у своих многочисленных знакомых и заезжал домой
только около восьми часов вечера.
   Отдохнув час или два, он отправлялся в  Яхт-клуб,  где  и  проводил  свои
вечера. Домой возвращался лишь с рассветом.
   Швейцара при парадной входной двери князь держать  не  хотел  и  настоял,
чтобы домовладелец отказал прежнему швейцару.  Ключ  от  парадной  двери  он
держал при себе. Когда князь бывал  дома,  парадная  дверь  днем  оставалась
открытой.
 
   * * *
 
   Получив известие о смерти князя фон Аренсберга, я, не  теряя  ни  минуты,
направил к квартире князя нескольких своих агентов, а затем направился  туда
и сам. Вскоре на место преступления прибыл прокурор окружного суда, а  вслед
за ним -  масса  высокопоставленных  лиц,  в  том  числе  Его  Императорское
Высочество     принц     Петр     Георгиевич     Ольденбургский,      герцог
Мекленбург-Стрелицкий, министр юстиции граф Палент, шеф жандармов граф П. А.
Шувалов, тогдашний австрийский посол при  императорском  дворе  граф  Хотек,
градоначальник Санкт-Петербурга генерал-адъютант Трепов и многие другие...
   Дело всполошило весь Петербург. Государь повелел ежечасно докладывать ему
о результатах следствия. Надо сознаться, что при  таких  обстоятельствах,  в
присутствии  такого  числа  высоких  лиц  было  очень  трудно   работать   и
соображать. Мне казалось даже, что в тот период на карту была поставлена  не
только моя карьера, но и само  существование  сыскной  полиции.  "Отыщи  или
погибни!" - эту мысль я  читал  в  глазах  всех  присутствующих.  Надо  было
действовать немедленно.
   Предварительный осмотр показал, что ни двери, ни окна не  были  взломаны.
Злоумышленник или злоумышленники вошли в  квартиру,  очевидно  открыв  дверь
своим ключом.
   Из  показаний  прислуги  выяснилось,  что  около  шести-семи  часов  утра
камердинер князя вместе с поваром возвратились на Миллионную, проведя ночь в
гостях. В половине девятого  камердинер  бесшумно  вошел  в  спальню,  чтобы
разбудить князя, но при виде царившего в комнате беспорядка остановился  как
вкопанный, затем круто повернул назад и бросился в людскую.
   - Петрович, с князем несчастье! - задыхаясь, сообщил он повару, и они оба
со всех ног бросились в спальню.
   Здесь их глазам представилась такая картина: опрокинутые  ширмы,  лежащая
на полу лампа, разлитый керосин, сбитая кровать и одеяло на полу, голые ноги
князя торчали у изголовья, а голова была в ногах кровати.
   - Оставайся здесь, а я пошлю дворника за полицией,- сказал повар.
   Накануне этого несчастного дня князь,  по  обыкновению,  в  девять  часов
пятнадцать минут вечера вышел из квартиры и приказал  камердинеру  разбудить
его в полдевятого утра. У подъезда он взял извозчика и  поехал  в  Яхт-клуб.
Камердинер затворил на ключ парадную дверь, поднялся в квартиру и, подойдя к
столику в передней, положил туда ключ. У князя, как я уже говорил, в кармане
пальто всегда находился второй ключ, которым он отворял входн