аялся, доказывая, что он чуть ли не заново родился и... не устояла
строгая Фемида.
     Очутился Даниил через несколько месяцев на свободе - отсидел одну пятую
положенного срока. Тут бы, вдохнув полной грудью свежий воздух, дать клятву:
пошалил,  хватит.  Туманно и  где-то  далеко в  подсознании промелькнула эта
мысль,  не пробудив желания действовать разумно.  В сущности,  таких советов
ему никто не давал, он вышел из тюрьмы и остался с самим собой наедине.
     И  Даниил  шатался  по  улицам  города,  беспечно насвистывая воровскую
песню.  И на все ему наплевать.  На родных, на знакомых, на друзей - один на
всем белом свете. Вольный, как птица.
     Кончилась война. По-разному отмечали люди день Девятого мая. Радовались
все,  что наступил мир,  пришла победа.  И когда все ликовало,  когда солнце
было  по-весеннему так  ласково,  Даниил со  своими подручными готовил новое
преступление.  Именно девятого мая он и  его "дружки" проникли в  поезд и на
ходу  пытались  ограбить контейнер.  Их  схватили.  Целые  эшелоны  людей  с
медалями и  орденами на  гимнастерках возвращались после  долгих  лет  войны
домой,  а Даниил этапным порядком ехал в колонию. Смотрел через зарешеченное
окно вслед уходящим эшелонам и думал: "Вот так и батька едет. А приедет, что
ему скажут?"
     Даниил написал просьбу о  помиловании,  еще и  еще раз покаялся,  и ему
опять поверили.
     Затем он уехал в Чирчик,  послонялся по городу, познакомился с местными
"дружками".  Те нацелили Дана на "объект",  но "операция" провалилась,  воры
были схвачены.  Даниил угодил в тюрьму и был освобожден после отбытия срока.
Ему  исполнилось двадцать лет.  Через семнадцать дней  после освобождения он
вновь совершает преступление:  вскрывает в Актюбинске сейф,  за что получает
десять лет. И снова тюрьма.


ТРУДНАЯ ДОРОГА

     Работа  теперь у  Даниила тяжелая -  откапывать и  закапывать трубы.  А
преступления,  совершенные им,  еще тяжелее.  Люди, обиженные и обворованные
Даном, разве менее наказаны? Дан работал ожесточенно, покрикивал на лентяев,
терпеть не мог халтурщиков, лодырей, лежебок.
     Даниил не выдерживает и неожиданно восклицает:
     - Сколько один я  вреда причинил,  мне даже самому жутко становится!  А
они думали обо мне: ведь человек, нельзя с ним так круто.
     Он смущенно смотрит мне в глаза, ему не хочется видеть осуждение.
     - Боже мой,  думал я,  какой гуманный суд у нас!  А не во вред ли такая
мягкость?  Я просил пощады,  а получив ее,  вновь брался за кастет.  Знай об
этом мои "сподвижники",  отвернулись бы!  Хлюпик,  пижон, фраер! Двуличных и
бандиты не любят.
     - Вам не надоело слушать?  - вдруг спросил Даниил. - Да вы, журналисты,
народ терпеливый.  Много темного в моей жизни. Стыдно, стыдно жены, людей...
Выйди,  Тая, не слушай, самому тошно. Вы бы лучше не записывали, - обратился
ко мне Пантелеев.
     - Я тогда считал себя смелым,  отчаянным.  На честных работяг смотрел с
презрением. Салажата. Руки от работы ныли, но самолюбие, гордость заставляли
меня трудиться не хуже других.  Как вспомню про вольную жизнь,  в карманах -
денег полно,  хочешь в ресторан, а хочешь в мягком вагоне и в любой город. А
тут трубы таскай, в земле копайся.
     Морозы,  снег,  тайга.  Был лесорубом,  каменщиком, плотником. Сколотил
бригаду.  В  ней оказалось немало таких,  как я.  Объявился у  них заводила;
страх на  всех нагонял.  Бородач с  кошачьими глазами.  Скажет не  ходить на
работу, никто не идет и баста. У него и прозвище - Кот.
     Тот день никогда не  забыть мне.  На  улице стоял трескучий мороз.  Кот
скомандовал:  "По нарам!" Все улеглись,  лежат вверх лицом,  в потолок глаза
вперили.  К  тому времени подвезли кирпич,  разгружать надо.  Сам  начальник
пришел просить нас,  мол,  помогите.  Кое-кто хотел слезать с  нар,  но  Кот
гаркнул:
     - Лежать! Пусть сам сгружает!
     Тут я не выдержал.  Вмиг оказался возле главаря, схватил его за бороду.
Он взвыл от боли, соскочил с нар и уставился на меня дикими глазами:
     - Ты откуда такой фрукт?
     Кот угрожающе поднял огромные кулачищи,  но я  его опередил и  ударил в
переносицу.  Он  упал навзничь.  Ярость ослепила меня.  Избивал его коваными
сапожищами,  он извивался у  моих ног,  и  я опомнился лишь тогда,  когда он
жалобно простонал:
     - Хватит!
     Теперь я стал полным хозяином над этими людьми.
     - Ну, чего стоите, пошли разгружать!
     Ни  один не  остался в  бараке.  Работали ребята,  как  львы,  да  и  я
старался. А когда кончили, подошел ко мне начальник, смотрит ласково:
     - Спасибо, выручил!
     Встречались на моем пути добрые люди.  Мы их в  лагерях не замечали.  С
презрением смотрели на  наших стражников,  начальников.  О  том,  что это их
служба,  не задумывались.  Знали,  что наша судьба в их руках.  Так привыкли
считать.  А ведь это не так.  Я начал понимать:  за свою судьбу я сам должен
отвечать, сам!
     И вот мне говорят спасибо. Я сделал хорошее дело. Ему я обязан тем, что
меня скоро освободили.  Начальник сдержал свое слово.  Я  вновь на  свободе.
Прощай, тайга, прощайте, хлопцы. Первым пришел прощаться Кот. Бороду он свою
сбрил и оказался совсем молодым человеком.
     - Ну,  Дан,  прощай,  и мы за тобой следом на волю пойдем. Теперь уж не
долго ждать. Мне сейчас день за два считают. А ведь ты меня подтолкнул...
     Потом я опять сорвался. Опять тюрьма. Я...
     В этот момент ребенок в люльке заплакал,  ножками сдернул с себя одеяло
и  лежал,  барахтаясь в  простынях.  Я  невольно подумал:  вырастет ребенок,
станет взрослым,  выучится,  и  вдруг рука мерзавца покусится на  его жизнь,
снимет  часы,  отберет кошелек.  Что  бы  ты,  Даниил,  сделал  с  бандитом,
поднявшим руку на твоего сына?  Вот он лежит маленький,  улыбается, на твоих
глазах сделает первый шаг.  Для  него ты  купишь букварь и  отправишь его  в
школу. И вдруг...
     "Неужели ему уже тогда не надоели тюрьмы,  суды,  аресты... Жить, чтобы
причинять  несчастье другим,  жить  лесным  зверем.  Помилование,  амнистия,
свобода,  снова преступление,  снова кровь, страдания, горе несешь ты людям.
Гуманное  отношение к  тебе  -  "преступление".  Так  думал  я,  когда  отец
успокаивал ребенка.
     - Петька,  дружок мой, озлобился. А я?.. - глаза Даниила увлажнились, -
а я написал письмо о помиловании.  Срок у меня большой, и я мало надеялся на
сочувствие.   Прошло  время.   Единственное,  во  что  верил  -  в  трудовые
характеристики,   они  были  отличными.  И  вдруг  однажды  меня  вызвали  к
дежурному. Офицер посмотрел сурово, потом улыбнулся.
     - Читай, Пантелеев. Везет же тебе.
     Я не верил самому себе:  меня опять помиловали.  Взял свои вещи и вышел
на волю.  Опять свобода!  Теперь только работать!  Не хвалясь скажу, мне кем
только не приходилось быть,  но шоферскую специальность полюбил от души. Иду
на автобазу, захожу к директору, сидит в кабинете не очень пожилой человек и
совсем не сердитый.  "Возьмите на работу",  - обращаюсь к нему. Посмотрел он
на меня внимательно и говорит:
     - Шофера нужны нам, да тем более молодые. Давай документы.
     Подал документы, он внимательно их прочитал и сухо ответил:
     - Таких шоферов нам не нужно.  Автобаза передовая. Красное знамя у нас,
а ты -  вор, рецидивист! - И, словно испугавшись оставаться со мной наедине,
вызвал начальника эксплуатации.
     Я ушел. Вор я. Этого не скроешь. Что же теперь делать? Опять на прежнюю
дорожку,  искать "малину",  воровать?  Не  хотелось.  Устроился таксистом на
другой автобазе. Жизнь стала понемногу выпрямляться.
     Только было мне с  моими привычками да глупостью нелегко.  Как говорят,
сколько волка не корми,  а  он все в  лес глядит.  "Мелочи" жить мне мешали,
лень моя,  разболтанность, да стремление к легкой жизни. Из-за "мелочи", как
мне тогда казалось, вновь свободу потерял...
     А на этот раз, наверное, работа мне помогла человеком стать.


В ЧЕМ ЖЕ СЧАСТЬЕ?

     - В  моей бригаде -  тридцать человек,  они такие же,  как я:  не любят
говорить о  прошлом,  надеются на  лучшее  будущее.  По-разному понимают это
будущее,  по-разному думают  его  достичь.  Тайные  и  ясные  мысли  их  мне
известны,  а действия -  у меня на виду. По-разному относился я к хлопцам: с
кем уговором,  а  к  кому и  с кулаком подступал.  Мы тогда впервые услышали
слова:  "Казстальконструкция",  "Южэлеваторстрой". В первый месяц норму дали
на 279 процентов.
     Пожалуй,  теперь я  впервые понял,  что  такое труд.  Он  мне показался
адским.  Как-то задумался:  неужели счастье в  том,  чтобы с  утра до вечера
вкалывать?  От спины шел пар,  эх, разлечься бы на траве, но на тебя смотрит
строгий надзиратель,  да и стыдно -  и от него, и от других. А ведь вот так,
мне казалось,  честные люди добывают деньги.  Для чего? Набить свои желудки?
Прибарахлиться?  Иметь несколько смен белья и  ходить в кино?  Или прожигать
жизнь в пивных?
     Я  презрительно думал о деньгах,  когда их у меня было много.  Научился
добывать их  легко,  без надрыва,  без пота,  без мозолей на  руках.  И  мне
страшно было думать, что завтра опять, под охраной автоматчиков, нас повезут
таскать бревна, грузить вагоны.
     В моих руках была ловкость,  но не было настоящей рабочей силы.  В моей
душе было много мерзости,  гнилости, всего того, что называют пережитками, и
не было любви к людям, к самому себе, к моим дружкам и собутыльникам, даже к
тем,  кто давал мне наставления, кто, вручая документы, говорил: "Даниил, ты
свободен". Опять помиловали. Ведь то же добрые люди!
     ...Когда  прибыли на  место  работы,  нас  выстроили.  Стали  назначать
бригадиров.  Несколько голосов  крикнуло:  "Дайте  нам  Даниила!"  Были  тут
арматурщики,  монтажники,  каменщики,  плотники. Разные люди: старательные и
лодыри (их мы  звали гладиаторами),  смирные и  дерзкие,  веселые и  хмурые.
Бригадира называют отцом.  По годам я в отцы не годился,  многие были старше
меня,  но  слушаться они  меня  слушались.  Бригада -  один кулак,  никто не
филонил.  Был и  порядок у нас такой,  коллективно установленный.  Вернемся,
бывало,  из кино,  иной,  смотришь,  жрать захотел,  запасов своих нет,  а у
соседа  в  тумбочке  запасец  есть,  но  он  его  стремится на  черный  день
приберечь.  Так было.  Плохой порядок,  поломали его.  Все, что есть у тебя,
особенно из еды, принадлежит всей бригаде. Взял из тумбочек товарища, съел -
никто  тебе  слова  не  скажет.  Но  попробуй достать что  темным  путем  да
притащить в бригаду!  Публичный суд и исключение. Не хотелось мне уходить из
той бригады -  слишком уж мы сдружились. Иные хлопцы складывались и отсылали
родителям по 30-50 рублей.  А когда уходил (срок кончился),  ребята справили
потихоньку вечер,  собрали для меня деньги: что они могли еще подарить? Я не
взял их подарок.  Бригада и  сейчас работает хорошо,  но в ней уже сменилось
несколько бригадиров, а это плохо, когда часто меняют их...
     Зарабатывал я  прилично,  отсылал домой часть заработка,  но  и  самому
оставалось.  Однажды узнал о  молодежной свадьбе:  женились рабочий парень и
рабочая девушка.  Купил им на счастье подарок и  попросил вручить молодым на
свадьбе. От меня.


ЛЮБОВЬ

     - Работал на стройке днем и  ночью,  нет,  не хвастаюсь,  что было,  то
было.   Сколько  раз  замечал  ее,  белокурую.  Промелькнет  и  исчезнет  на
телефонной станции. Не знал, что Тая телефонистка. Звоню бывало:
     - Дайте первый бетонный!
     Отвечает голос такой приятный.  В  моем воображении рисовалась девушка,
похожая на  ту,  что вчера только исчезла в  телефонной.  Стал звонить чаще,
иногда без всякой деловой надобности.  Запомнился ее голос, как услышу, даже
светлее на душе становится. Однажды не вытерпел, снял трубку и говорю:
     - Девушка, давайте познакомимся.
     - Попросите лучше первый бетонный, - услышал в ответ.
     Я обиделся.  Ведь человек всегда остается человеком.  Или ко мне это не
относится?  Я еще был в колонии.  Мы виделись издалека и догадывались:  она,
что я  тот,  кто предложил ей знакомство,  а  я -  что она и есть избранница
моего сердца.
     Колония.  Май.  Тая пришла ко мне. Праздник весны встречали вместе. Мне
разрешили жениться,  что  было исключением из  общих правил.  Женись,  когда
выйдешь на волю,  а я еще находился в колонии.  Как же мне не вспоминать тех
людей добрым словом?..
     На столе,  за которым мы сидели, лежала инкрустированная шкатулка очень
тонкой  отделки.  Сделана с  большим изяществом и  мастерством.  Я  невольно
залюбовался ею, спросил:
     - В магазине купили?
     - Нет, это подарок Тае, смастерил в колонии.
     Руки,  привыкшие  бесшумно  очищать  карманы  и  наносить  удары  своим
жертвам,  смогли же  вот  так  терпеливо,  день ото  дня выделывать чудесное
произведение прикладного искусства!  Без преувеличения,  я  был поражен этим
ювелирным мастерством.
     - И вот настал долгожданный день свободы. Нас торжественно проводили из
колонии и так же торжественно встретили новые хозяева -  мастера, бригадиры,
рядовые рабочие. Мы уже были знакомы, работали вместе, но теперь другое - мы
свободные граждане,  нет,  не граждане, а товарищи. Здравствуй, новая жизнь!
Разберемся ли мы в тебе,  поймем ли тебя?  До свидания,  дорогой воспитатель
Баранов,  замполит Тулекаев,  Черепов,  Лопарев,  Юрченко. Не запомнил ваших
имен и отчеств! В колонии ведь больше по фамилиям общаются.
     На прощанье сказал бригаде:
     - Трудитесь честно!  - и пошел вместе с Таей в свой дом. Вот и пришел я
сюда,  где мы сейчас с вами беседуем.  Вот Тая,  ребенок, семья. Теперь жить
своим трудом,  не оглядываться назад.  Сбылась мечта, теперь все есть: воля,
семья, работа, уют. И желание быть честным, на добро ответить добром.


ПОКЛОН ДОБРЫМ ЛЮДЯМ

     - Почти  пятнадцать лет  прошли  в  заключении или  же  в  страхе перед
очередным судом.  Полжизни заплевано в бараках, затоптано в грязь. Выкинутые
годы,  длинные,  как вечность.  Изнуряющее до одури безделье. Вместе со мной
сидели и самые отъявленные, они не желали трудиться, они жили за счет других
и  презирали  тех,  кто  не  принадлежал к  их  миру.  Они  гордились своими
"делами", своей мрачной славой.
     У них ничего не было -  ни профессии,  ни семьи,  ни дома.  Лиши такого
"славы",  не поражайся его "подвигам", не таращи на него глаза в удивлении -
и  он умрет от отчаяния,  от сознания собственной никчемности и мерзости.  Я
вошел в  этот мир безропотно,  без сопротивления и  вот теперь так рад,  что
ухожу из него.  Хватит,  все,  "завязываю",  хочу трудиться, как все честные
люди.
     Чем больше вспоминал о прошлом, тем больше "мир" этот раздражал меня. И
я возненавидел его.  Все больше осознавал его ничтожество.  Взрослые люди, а
ведут себя как дикари: кривляются, говорят на своем воровском жаргоне, ни во
что не ценят человеческую жизнь. Ерунда, когда говорят, что в этом мире есть
свое  понятие  о  чести,  благородстве.  Нет,  здесь  процветают  деспотизм,
тиранство, зверство. Это потерянные люди. Даже самые отпетые иногда приходят
к такой мысли.
     Когда  передо мной  вновь открылась крепкая тяжелая дверь,  я  чуть  не
захлебнулся   необъятным   синим   простором,   не   исполосованным  колючей
проволокой. Опять я обрел свободу.
     Наверное,  сидеть бы  мне до  сих пор в  колонии,  не будь таких людей,
как...
     Даниил, очевидно, забыл фамилии и медленно вспоминал.
     - Да и  вообще,  сколько я  таких людей встречал.  В  трудную минуту не
брезговали протянуть мне руку.  Помогли, хотя и мало знали меня. Руководство
"Промстроя",  где  я  в  последнее  время  работал,  прислало  ходатайство в
колонию,  чтобы меня досрочно освободили.  Пожалуй, верили мне незаслуженно.
Слишком много за моей спиной грехов.  Я не имел права на их доброту. То, что
было, как во сне. Сколько полезного можно было сделать на свободе! В хорошей
жизни всегда можно встретить товарищей, а в моей?
     Сразу же поставили бригадиром. Помню, как Баранов спрашивал:
     - Куда пойдешь после освобождения?
     - Здесь останусь, - уверенно отвечал я.
     Ответ ему был по  душе.  Он  рассказывал о  семилетке и  очень красочно
рисовал мое будущее.  Меня же интересовало одно:  скорее вон из колонии,  на
свободу!
     Остался я в "Промстрое", не надеялся, что оставят. Слыхал, как какой-то
бригадир, узнав обо мне, сказал:
     - Таких не надо, он же бандит!
     Словно ножом полоснули меня в  самое сердце.  Комок подступил к  горлу.
Неужели так на всю жизнь! Неужели и через тридцать лет седым дедом заковыляю
по улице с  палкой,  а  дети будут показывать пальцем и кричать:  "Смотрите,
бандит идет!"
     Я  работал и  не  чувствовал острых взглядов конвоиров,  шел по  улицам
вольным человеком,  сердце билось учащенно от радости,  солнце светило ярче,
мне хотелось обнять весь мир руками,  крикнуть добрым людям: спасибо, я смою
черное прошлое трудом, честным, примерным, у всех на виду смою пятно...


ЗА ДОВЕРИЕ СПАСИБО, НО...

     Селицкий Иван Евгеньевич из "Казэлектромонтажа" предложил мне:
     - Давай к нам начальником снабжения.
     Подумал я:  работа не трудная,  доходная,  не то, что вкалывать кайлом.
Отказался. Селицкий был удивлен.
     - Почему? - спрашивает.
     - Боюсь. Возле снабженцев крутятся любители погреть руки.
     Селицкий пожал плечами.
     Не хотелось расставаться с ребятами,  которые сейчас вместе со мной,  а
тогда трудились на участке, где я работал еще заключенным.
     Познакомился с  бригадиром  Жунусовым  Сыздыком  Жунусовичем.  Вот  это
человек!  Деловой,  разумный - он все знает и все может. В нем чувствовались
большая сила и уверенность.
     Сыздык Жунусович был для нас и судьей, и отцом, и другом. Не буду греха
таить,  я  иногда транжирил заработанные деньги,  зная,  что еще немало их в
кармане. Но стоило мне попасть на глаза бригадиру, как я вольно или невольно
понимал свое безрассудство.  Его слова для меня были больше,  чем совет.  Он
говорил просто:
     - Ты  сантехник,  работаешь во  всю силу,  во всю мочь.  Для кого?  Для
ребенка,  для  жены,  для себя,  для отечества.  Живи не  хуже других,  живи
честно.
     Это  отцовский совет,  разумный.  Летом  я  зарабатывал особенно много.
Приоделись в семье, кое-чем обзавелись.
     Первые деньги,  заработанные своими руками на воле,  честным трудом!  Я
недавно  презрительно  называл  их   бумажками,   а   теперь  с   удивлением
рассматривал их,  словно деньги эти  были  не  похожи на  те,  которые легко
извлекал когда-то  из  чужих карманов и  сумок.  Боже!  Я  получил зарплату.
Первый раз  в  жизни!  У  меня  вспотели ладони,  когда  взял  ручку и  стал
отыскивать в ведомости свою фамилию.  Вот он, Пантелеев, бандит, рецидивист,
вор, преступник и... человек. Такой же, как все остальные! Нет, не такой же,
а прошлое? К нему возврата нет. Тяжко о нем вспоминать. Что теперь бить себя
в грудь,  рвать на себе рубаху,  рвать в клочья волосы на седеющей голове...
мне душно, стыдно, жалко... жалко понапрасну потерянные годы...
     Старший  прораб  Скоробогатько,  добряк,  как  его  называют,  когда  я
находился еще в колонии,  давал мне чертежи,  учил меня их читать, разъяснял
каждую линию,  а  потом строго спрашивал.  Спасибо ему и  за  эту учебу!  Он
доволен был нашей работой, искусной, по чертежам.
     Я  мог бы  стать мастером в  колонии -  не  хотел.  Ведь надо закрывать
наряды,  а дело это нелегкое.  Иной браток посмотрит - мало выписано, начнет
тебя песочить:  ты,  барбос,  привык быть нечистым на руку. Как будто он сам
честняга.
     Трусость?  Или  разумное решение?  Я  не  стал  расспрашивать Даниила -
боязнь возможных конфликтов с хлопцами из бригады пугали его.
     Но пусть он сам говорит о первых своих шагах на свободе.
     - Предложили заведывать складом -  отказался.  Не  раз  думал -  откуда
такое доверие ко мне?  Ведь только вышел на волю,  ко мне еще и приглядеться
толком не успели,  а уже предлагают то