Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
т руки бандитов..." - читает майор.
- Его убили через четыре месяца после окончания войны, - тихо говорит
маленькая женщина. - Как учитель, он демобилизовался одним из первых. Я
получила письмо из Польши от его друга. Валентина нашли в лесу накануне
его отъезда домой... Напали бандиты...
Майор молча наклонил голову.
Потом он поднял глаза и увидел перед собой в общей тоненькой черной
рамке несколько фотографий. Со всех смотрел молодой Валентин Михайлович
Носов. Не было никакого высоченного красавца с шапкой черных волос, лихого
капитана, участника испанской войны. Был русоволосый худенький паренек,
студент педучилища. С курносинкой и легкой простоватой улыбкой, со
значками ГТО и БГТО на толстовке. Был лейтенант в гимнастерке с отложным
воротником. А на последнем военном снимке он был уже старший лейтенант - в
погонах и с орденом Красного Знамени ..
Самый лучший снимок был все-таки тот, где он снялся с женой в день их
свадьбы. Или, может быть, так показалось майору...
Вечером Гарин уехал из села с попутной машиной.
Через несколько дней он сидел в архиве и листал старое-престарое дело
об измене Родине.
Первым документом был рапорт, написанный угловатым резким почерком на
листе бумаги, вырванном из конторской книги.
Писал командир саперной роты:
"Двадцать пятого мая 1943 года при отыскании брода через реку Лопань
рядовой вверенного мне подразделения Игнатов И. М. обнаружил..."
Оказывается, Игнатов И. М. обнаружил в реке зацепившиеся за корягу две
связки. В каждой из связок была каска, автомат, сумка с патронами, сапоги,
ремень... Вышеуказанные вещи, как писал командир роты, переданы
вышестоящему начальству для изучения.
Изучать тут было особенно нечего. Накануне два человека ушли в ночной
дозор и не вернулись. Или их убили, или взяли в плен немцы. Оказалось -
сами ушли за реку, к немцам. Вещи были опознаны, номера автоматов
подсказали фамилии перебежчиков - Лапин и Хрусталев...
Лапина судили вскоре после его возвращения из добровольного плена. А
Хрусталев...
Его хотели арестовать в кабинете, на месте работы. Но потом решили
этого не делать.
Директор завода обедал в двенадцать дня - иногда в столовой, иногда
дома. Николай Петрович решил: "Будем брать дома".
Ему позвонили ровно в полдень.
- Это вы, Бектемиров?
- Так точно, товарищ майор... Он поехал домой...
- Как в институте?
- Сегодня по расписанию его жена Елена Владимировна читает лекции...
Дома ее нет.
- Хорошо... Прихватите с собой Ковалева.
Через десять минут он остановил "газик" на углу и стал наблюдать за
крайним подъездом девятиэтажного дома.
Дом сейчас не казался громадной молчаливой скалой, как представился он
майору в ту ночь, когда был он здесь первый раз тихим и темным осенним
вечером.
Вскоре майор увидел, что со стороны автобусной остановки показался тот,
кого ему било нужно, и исчез в подъезде.
Вслед за ним Гарин поднялся на четвертый этаж и позвонил. Дверь
оказалась незапертой.
- Войдите! - крикнул из глубины квартиры знакомый сильный голос.
Директор завода стоял у письменного стола, просматривал какие-то
бумаги. Он только что вошел с улицы. Его ботинки с меховой подкладкой
стояли у порога, пальто со следами инея на воротнике висело слева от входа.
- Я к вам...
Что-то дрогнуло в лице хозяина квартиры, но рот, хотя и с трудом,
выдавил подобие улыбки. Страх, отчаяние и надежда в течение нескольких
секунд отразились в его глазах, в движении губ, подбородка.
- Чем обязан? Садитесь...
Майор положил перед ним ордер на обыск и арест:
- Вот такое, значит, дело... Придется поехать со мной...
Он был доволен, что сумел выбрать такой момент, когда жены директора не
было дома. Не любил грустных глаз, слез и рыданий, растерянных лиц женщин,
детей, стариков, прощающихся с тем, кого уводили от них на годы. Для них,
родных и близких, преступник почти никогда не выступал в своей истинной
роли... По долгому опыгу своей работы майор это знал.
Седоголовый молча взглянул на ордер. Там была проставлена фамилия
Носов, имя Валентин Михайлович.
"Значит, для них я все-таки Носов... Тогда почему же обыск и сразу
арест? Нет, они все знают!"
Казалось, отчаяние миновало, энергия и решительность вернулись к нему.
Он быстро открыл ящик письменного стола и опустил туда руку. Но Гарин
опередил его. Одним прыжком подскочил он к столу, схватил за плечи
седоголового и с силой отбросил в сторону:
- Бросьте дурить, Хрусталев!.. А, кроме того, я не один. Учтите!
Пряча в карман револьвер, который он вынул из стола директора, майор
толкнул входную дверь и указал на площадку. Там стояли два сотрудника.
- Входите! - сказал майор, и Ковалев, а за ним маленький Сагит
Бектемиров со свежим шрамом, пересекающим лоб и щеку, переступили порог
квартиры.
Через час с четвертью все четверо спустились по лестнице. Хрусталев был
совершенно спокоен. Когда открылась дверца зарешеченной черной машины, он
глянул на сероватое зимнее небо и перевел взгляд на Гарина:
- Вы еще за это ответите, - сказал он.
Майор промолчал.
* * *
Дежурный по управлению видел, как провели в кабинет майора высокого,
седого, хорошо одетого человека, как закрылась за ним дверь и три часа не
открывалась.
Майору не хотелось ни о чем говорить, все почти было ясно, да и, кроме
того, на его плечах уже лежало новое дело, к расследованию которого вчера
приступили. А Хрусталев считал, что его дело только начинается, и милиция
в нем вряд ли разберется.
Вначале он все отрицал. Но несколько фактов, сообщенных майором,
заставили его сдать кое-какие позиции.
Он рассказал свою биографию, рассказал, что всю жизнь мечтал приносить
пользу людям.
- Обществу, - поправил он сам себя и кашлянул.
Майор усмехнулся:
- Обществу? Чего же вы вкупе с Лапиным побросали в реку оружие и
переплыли к немцам?
Хрусталев сделал скучное лицо:
- Ошибка молодости... Кроме того, есть указ об амнистии дезертирам. И я
полагаю...
- Так вы же перешли к фашистам, служили у них, Хрусталев!..
- Тоже есть закон об амнистии. Пятьдесят пятого года.
Указ Верховного Совета... - спокойно заметил человек, сидящий на
табурете в углу, лицом к майору. - Я же говорю - вы ответите...
- Ну, что ж... и отвечу... Отвечу, гражданин Хрусталев! - майор
поднялся из-за стола, прошелся из угла о угол и опять сел. - Только
расскажите, как вы убили Носова Валентина Михайловича, демобилизованного
старшего лейтенанта Советской Армии. А?
- Я не убивал... Нет ли у вас закурить?
- Курите и рассказывайте.
- О чем?
- Как вы убили Носова и присвоили себе его документы.
- Я наткнулся на труп в лесу... Это было в Польше.
Очевидно, офицера убили бандиты... Я только взял его документы... Я
вообще не способен на это, гражданин майор.
- На что не способен?
- На убийство.
- А Лапина кто убил? Кто пошел на убийство женщины... Людмилы Петровны?
Тоже не вы?
Хрусталев курил. Он молча затягивался и выпускал дым, закашлялся, так
как, действительно, был некурящим, Он курил и думал. А покурив, выбросив в
урну окурок, вернулся на свой табурет в углу и сел там, скрестив на груди
руки.
Вдруг он взорвался:
- Какая чепуха! Бред сумасшедшего!.. Установлено точно, что женщина,
мой бывший секретарь, разбилась в результате аварии. При чем тут второе
убийство?
Оба замолчали... Майор сидел и ждал продолжения рассказа задержанного.
Но задержанный не собирался раскрывать карты. Что там еще у этого
кряжистого мужика в его серой папке, лежащей на толстом настольном стекле?
Может, ничего серьезного нет там, все одни предположения, туман и
обрывки...
Но майор решительно поднялся из-за стола. Кашлянул, одернул китель
(сегодня он был в форме), не очень складно сидящий на плотной фигуре
(ничего не поделаешьгоды), и подошел к двери, ведущей в соседнюю комнату:
- Смотрите!
Дверь открылась. В глубине соседней комнаты, в кресле, преступник
увидел женщину. Ее голова забинтована, рука в гипсе. Большие глаза на
тонком бледном лице встретились с налитыми ужасом черными глазами седого:
- Она... жива! - лицо Хрусталева посерело.
Он отвернулся и пристальным взглядом встретил иронический взгляд
майора. Майор раскрывает шершавую папку. Поверх подшитых документов,
поблескивая, лежит финка.
- Та самая, - говорит майор, - которой вы добили Лапина, когда
вернулись к нему, после того, как сбросили с откоса машину с женщиной. В
этот вечер вы, решили расправиться с обоими. Лапин узнал вас, когда по
делам вы приезжали в зону, где работали заключенные. Это толкнуло его на
побег. Явившись к вам, на завод, он потребовал помощи - одежду, деньги,
документы, укрытие. Во время вашего разговора вы увидели в окно кабинета,
что на завод идет милиция, то есть я и участковый. Лапин знал, что его
ищут. Уйти ему было уже поздно - в коридоре он мог столкнуться с нами. Вы
выпустили его через окно... Потом вы его укрыли, достали ему одежду, билет
до Москвы. Договорились, что он должен вас ждать около бетонного моста в
два часа ночи, так как у вас в этот вечер в доме возлюбленная. Проводив
ее, вы подъедете к мосту и возьмете Ланина, подбросите в аэропорт. У вас,
действительно, в этот вечер была Людмила Петровна. Она предлагала вам во
всем признаться, так как случайно услышала ваш разговор с Лапиным тогда, в
кабинете. Вы ей обещали явиться к нам с повинной.
Затем вы повезли ее домой. Но неожиданно свернули к мосту, сбили
ожидавшего вас человека. Переехали мост, замедлили ход машины, выпрыгнули
и толкнули автомобиль с женщиной под откос... Все было кончено...
Оставалось одно: проверить убит ли Лапин. Оказалось, что он еще жив. А
вдруг выкарабкается? Из машины вы захватили финский нож. Он попался вам на
глаза, быть может, случайно. Несколько дней назад его держала в руках
рыжеволосая девчонка, которую вы везли... Она вскрыла банку консервов,
потом бросила нож, нож упал под сиденье...
И вот вы увидели его, взяли и выпрыгнули из машины...
Да, Лапин был жив, только тяжело изувечен. Тем лучше, решили вы. Пусть
думают, что его убили бандиты, пьяные хулиганы. Удар в спину - и раненый
перестал дышать...
Седоголовый все так же пристально смотрел на майора, Только на
мгновение покосился он в сторону, туда, где на кресле сидела женщина. Но
дверь уже была закрыта, Людмилы Петровны он не увидел.
А когда его увели, Николай Петрович Гарин еще долго сидел в своем
кабинете. Курил. Думал. Потом взял со стола авторучку, придвинул к себе
папку с делом Хрусталева.
С. АСКИНАДЗЕ
* * *
СЛУЖБА ДНЕМ И НОЧЬЮ...
Дежурный в Михайловском отделении милиции в меру приветлив и строг.
Провожает меня в кабинет начальника - капитана Екибаева, которому я сразу
же говорю о цели приезда:
- Хотелось бы познакомиться с одним из участковых, с таким, как
Аинскин. Есть такие у вас?
Капитан смеется, в глазах лукавинки.
- Как Аннскин? А что? Если требуется - подберем! - Опять смеется.
Наверное, вспоминает фильм.
Часто звонит телефон: то из какой-то автобазы просят провести беседу,
то из райисполкома сообщают время заседания комиссии по делам
несовершеннолетних, то мать неизвестного Ораитая просит устроить сына на
работу. Хамза Екибаеаич отвечает почти однообразно:
- Хороню, постараюсь.
Не удерживаюсь, спрашиваю:
- Вы все просьбы удовлетворяете?
- Стараюсь, - снова улыбается капитан. - Как парню, например, не
помочь. Сам таким был.
- Давно в органах?
- Порядком - будто всю жизнь милиционер.
После службы в рядах Советской Армии Хамза Екибаевич пришел на шахту. Я
смотрю на его руки, которые спокойно лежат на столе. Та работа оставила на
них свой след, сделала их крепкими.
Товарищи его любили: "Хамза наш, шахтерский". И ему шахтерская работа
нравилась, но была и мечта-стать юристом. Случаи вскоре представился:
вызвали в райком комсомола, предложили работать в милиции.
- Вот так и начинал, - неторопливо говорит Екибаев, - сначала рядовым
милиционером, затем участковым. Заочно окончил юрфак. Пожалуй, вкус службы
почувствовал, стая участковым. Правильно говорят, что это самый главный
человек в милиции: он и оперативник, и нянька, если так можно сказать, и
воспитатель молодежи, и советчик, первый и строгий судья. Как он поведет
себя с людьми, так к нему и будут относиться на участке. Допустил
панибратство - беда, перегнул палку - тоже беда, не откликнулся на горе -
еще хуже. Стало быть, нет у тебя помощников, а это значит, не уважает
население. Без уважения в этой должности не работать.
- Так, наверное, Хамза Екибаевнч, вы и есть тот Анискин, которого я ищу?
- Нет, не тот... Если хотите настоящего, так это капитан милиции
Кульмагамбетов, заслуженный участковый республики. Он многих обучил, в том
числе и меня: как подойти к тому или иному делу, как работать с людьми.
Сейчас ему семьдесят лет.
Удивленно смотрю.
- Да, в этом возрасте трудно обеспечить порядок на таком большом
участке, как у Асана Кульмагамбетовича. А тем не менее у него порядок.
Сначала, как говорится, человек работает на свои авторитет, а потом
авторитет^ на человека. Трудно, конечно... А еще труднее расставаться со
своей работой. И -хотя на пенсию уходить почетно, душа-то у аксакала
болит-полвека отдал службе.
По секрету: проводы ему готовит весь район, вся общественность. И на
пенсии душа его беспокойная отдыхать хозяину своему не даст - первым нашим
помощником будет.
Капитан милиции снимает телефонную трубку:
- Асан Кульмагамбетович, здравствуй, дорогой... Дома? Вот хорошо.
Вечерком хотим заехать к тебе в гости.
С кем? Узнаешь. Апай дома? Хорошо.
Дом участкового просторный и уютный. На старика Асан Кульмагамбетович
не похож. Очень подвижный, худощавый, среднего роста. Голова ясная,
разговор быстрый.
В общем, располагает к себе сразу, беседа с ним идет легко.
Смотрят на меня с любопытством не только он, но и жена.
Разговор начинается за чаем. Ведет его аксакал неторопливо, вспоминая
далекие и близкие примеры из своей многотрудной практики. Случаи просты и
даже не героичны, но во всем чувствуется беспокойный и заботливый характер
человека, преданного долгу и своим обязанностям.
- Иногда бывает уж очень трудно вникнуть в суть дела. И неудобным
многое кажется, и ненужным. Но только "е для участкового. Меня почти все
касается.
Идет, скажем, девушка лет шестнадцати, глаза подведены, как черные
стрелы, на голове вавилонская башня. Ну что же, красивой хочет быть... А в
школу, гляжу, второй день не ходит. Идет моя красавица, портфелем
помахивает и... опять от школы. Я догоняю, спрашиваю: "Куда, девушка,
направилась, вроде бы дорогу перепутала". Она посмотрела на меня так
свысока и говорит: "Идешь, дядя, иди"...
Я придержал ее за локоток. А она вырвалась и зло в мою сторону:
"Преступников лови, дядя". И ушла. А меня задело. Ведь в молодости в
педагогическом институте учился, учителем хотел быть...
- Так обидно стало - племянники такого не позволяли.
Только обиду держать долго нам, милиционерам, не положено. Вникнуть
нужно. Я так думаю; если учителю нагрубил ученик, а тот обиделся и
перестал на него внимание обращать, вроде он для него не существует вовсе.
Мальчишка уже и забыл и рад бы к учителю сердцем повернуться, а тот все
помнит. Уж и па два года парень вырос, а учитель все помнит. А толку-то? Я
так понимаю: зло ведь дорожку к добру не проложит никогда.
- Ну ладно, думаю, докопаюсь я до причины. Лень тебя просто обуяла пли
компания' нашлась. Думаю, зайду вечерком к ней домой, потолкую с
родителями, а пока в школу схожу. Прихожу в школу, прямо к директору.
Поздоровались. Он приглашает: "Проходи, Кульмагамбетович.
Что стряслось?!" спрашивает. Я ему обрисовал девчонку, рассказал, как
она со мной, стариком, разговор вела. Тогда директор позвал Марию
Степановну - это классного руководителя 9 "А", значит. Вошла она, и
выяснилось, чго красавица моя в школу несколько дней не ходит. "Отпетая,
никудышняя девчонка, скорее бы избавиться, класс тянет назад", - это по
словам Марии Степановны. А я опять ду* маю: вникнуть нужно в суть, в
причину.
- Это ты про кого говоришь? Про Татьяну, что ли, - не выдерживает
хозяйка.
- Про нее, а про кого же еще, - И, обращаясь к нам, добавляет:
- Вот и жена помогала воспитывать.
В одиннадцать часов вечера иду по своему участку - имею обыкновение
прогуливаться в сумерках, - слышу шепот на завалинке. Прислушался - голос
знакомый вроде: "Знаешь что, Стриженый! Не хочу-сам добывал, сам и прячь,
понял?" Вроде голос Татьяны. Голос парня хрипловатый, незнакомый. Я ведь
своих узнаю сразу. Парень отвечает: "Пять красненьких, Рыжая, заработаешь.
Ты же девка - молоток". Девчонка молчит.
Слушаю дальше. "Ну, девочки, любовь кончена, смотри..." Парень поднял с
земли белый сверток и пошел прочь...
Я смотрю в лицо участкового, пытаюсь по его выражению отгадать конец
этой истории. Кульмагамбетович не торопится. Он с наслаждением потягивает
чай, угощает нас домашними лепешками и только потом, будто не обращая
внимания на мой вопрос, продолжает рассказывать.
- Подхожу к девчонке, посветил фонариком. Смотрю, по щекам черные
ручейки от самых ресниц бегут, а она растирает их кулачками. Я даже
растерялся. "Ты чего сидишь одна так поздно? - спрашиваю. Она молчит и
дрожит. Хотел домой ее проводить - не пошла. Вот и привел тогда Татьяну к
нам. Жена ее чаем напоила, потом спать вместе улеглись. Я уж донимать
расспросами не стал, на завтра отложил. Все думал - почему девушка домой к
себе идти не захотела, неужели и там, как в школе, скорее избавиться от
нее хотят, или другое что? Всякие мысли лезли: пария, думаю, найдем,
небольшая хитрость-на то мы и милиция, а вот как с девчонкой быть, ума не
приложу.
С девчонками дел как-то не имел... Жена в ту ночь "от Татьяны узнала,
что та без матери растет давно (мать где-то в другом городе и не
вспоминает дочь), и что отец все новых жен приводит и требует их уважать.
Как учится девчонка, отцу невдомек, а если вечером она задержится, не
впускает в дом. В школу девчонка не ходит, потому что не любяг ее там,
считают испорченной, а чем она испорченная - разве что глаза подводит -
так это все делают, хочется быть красивой.
И вообще мечтает Татьяна получить паспорт и уехать ни КАМАЗ, пожить
по-человечески на свободе. Деньги еще нужны, чтобы до стройки добраться.
Эти деньги и обещал помочь заработать парень тот, Стриженый. Только
ворованное прятать она не будет, честно хочет заработать. Вот какие дела.
А мы ей с женой и постарались помочь.
- А на КАМАЗ поехала? - спрашиваю я.
- Зачем КАМАЗ? Что у пас дело по душе найти трудно? Магнитка наша
знаменитая в Темиртау. Татьяна там и работает. Вчера в гостях была, вместе
стряпали. Хотите фотографию посмотреть? - предлагает жена участкового.
Хозяйка подходит к комоду, достает из альбома фотографию. Улыбчивое
девичье лицо, вздернутый носик, умело подведенные, чуть раскосые глаза. На
свитере комсомольский значок. Фотография подписана. "Доброе не забывается.
Татьяна Первунова".
Хамза Екибаевич протягивает руку к приемнику, комната наполняется
музыкой. Кажется, что мы беззаботно сидим у реки, шелестят листья, ясное
летнее небо, и нет за окном серых набухающих туч, подталкивающих друг
друга и напоминающих об осени. Я думаю о Татьяне. Девушке повезло, она
встретила, возможно, в самый критический момент своей жизни, двух умных и
добрых людей, которые стали ее настоящими друзьями и помогли выбрать
дорогу, Ту дорогу, которая сделала ее счастливой.
Павла Степановича Кедова в Михайловке знали давно.
Сначала бравым парнем, играющим в духовом оркестре.
Тогда он только что закончил профессионально-техническое училище и
получил специальность строителя. Каждое утро 'мать Павла - Елизавета
Карповиа провожала сына до калитки. Отойдя