на какой
земле вырос пшеничный колос, много или мало было солнечных дней, много или
мало влаги впичала почва, - влияют, оказывается, на характеристику муки,
на размеры припека, который она может дать.
   Именно поэтому каждый раз, как со складов Заготзерна на хлебозавод
поступает мука, должен производиться и лабораторный анализ, чтобы
выяснить, какого припека от нее можно ждать, каково должно быть
соотношение муки и воды, чтобы получить хлеб, соответствующий стандарту.
   На Каратауском хлебозаводе эти анализы не производились.
   Аккулиев шел дальше и постигал практику хлебопечения. Он придирчиво
следил за рецептурой контрольных замесов и выпечкой хлеба.
   Он выяснил, что на Каратауском хлебозаводе мастера каждой смены
работали без контроля технологов, не указывали фактическую влажность
полуфабрикатов, нарушали стандартность готовой продукции. Часто влажность
теста из муки пшеничной обойной была 51 и 52 процента, превышая
стандартную влажность на 1-2 процента.
   Надо сказать, что директор Каратауского хлебозавода Нурали Байкасымов в
тот момент, когда Аккулиев раскрыл, наконец, механику хищения муки, не
нашел ничего лучшего, как отрицать все. Но это уже не имело значения.
   Совершенно беспристрастными данными экспертизы, десятками анализов,
показаниями свидетелей было установлено, что четыре года группа,
возглавляемая директором хлебозавода, крала муку, выпекая хлеб повышенной
влажности.
   Чтобы нащупать звенья преступной цепи Макашу Аккулиеву пришлось шаг за
шагом доказывать расхитителям, что он знает эти тайны не хуже их. И когда
в его руках оказались неопровержимые, грозные проценты завышенной, но
сравнению со стандартом, влажности, преступники сдались.


   К. БИНДЕР,
   старший советник юстиции.


   * * *


   ЗОЛОТОЕ КОЛЬЦО


   - Граждане судьи!
   Говорить о моем подзащитном с максимально сжатой обрисовкой мотивов
преступления было бы неправильным.
   Упоминание о сложной личности преступника стало общим местом в речах
защитников. Ничего не могу поделать, о личности говорить буду и я. Не
осознав полностью того, как Афанасьев сделался похитителем
государственного золота, не проследив перипетий его прихотливой биографии,
в которой доброе боролось со злом, как сможем мы определить меру
наказания, которая помогла бы Афанасьеву вытравить все преступное и стать
человеком?
   Мать маленького Бори Афанасьева погибла ледяной мартовской ночью
военного года. Отец давно не жил с семьей, немного помогал деньгами... и
только. Скупым и коротким оказалось людское сочувствие в глухом сибирском
селе.
   Борис Афанасьев рано женился, но в семье, так бодро и споро начавшей
самостоятельную жизнь, пошли раздоры, Афанасьев уехал от жены и ребенка,
стал скитаться но стране, работая то грузчиком, то бульдозеристом, то
чернорабочим, был и строителем, был и.монтером. Вскоре он оказзлся в
Якутии, даже вызвал жену с ребенком, но не прошло и года, как все
развалилось. Жена вышла замуж за другого, сам Афанасьев вовсе не хотел
семейной жизни.
   Там-то возник "новый Афанасьев", любящий не столько деньги, сколько ту
власть, которую он, недавний горький сирота, обретал над людьми. При этом
Афанасьев не был жаден, не скупился на дорогие подарки, но в нем не было
той купеческой грубости, которая отталкивала бы. Он нравился многим
женщинам.
   Афанасьев приехал в Магаданскую область, кочевал с прииска на прииск,
скупал золото, вывозил его. И когда возникла необходимость в помощнике, он
со своим обаянием и умением преподносить преступные вещи, как самые
обыкновенные, окутывая романтикой тайную транспортировку золота, нашел
себе такого помощника - Павла Сотикова. Искусный обольститель добился
того, что именно мать Сотикова доверила ему воспитание своего сына. Не
следует умалять и вины матери - человека, предавшего своего сына.
Нечеткость ее моральных позиции привела к тому, что она пренебрегала
жизнью и характером Афанасьева, передоверила воспитание сына человеку, в
которого влюбилась безоглядно и пылко.
   А Сотиков оказался натурой податливой, благодарной и отзывчивой.
Послушный и понятливый, Павел Сотиков великолепно справлялся с перевозкой
золота, с покупкой его у старателей, и с припрятыванием "товара" около
избушки, в которой они квартировали с Афанасьевым, на прииске. "Шеф"
надеялся со временем выпестовать из парня матерого "золотопромышленника".
Правда расцветавшая карьера Сотикова оборвалась: он был арестован с грузом
золота в сибирском аэропорту. Афанасьев бросился назад на прииск и вообще
покинул Магаданскую область.
   Но следствие велось не энергично, "концов не нашли", и Афанасьеву
показалось, что не так уж и опасно для государства, если похитить у него
несколько килограммов золота.
   Однако никому не нанес Афанасьев столько вреда, сколько самому себе:
идея всевластия золота сковала в нем хорошие начала. Тем не менее, он был
близок к тому, чтобы порвать с преступными действиями. Сотиков стал
служить в Советской Армии, Афанасьев вновь сошелся со своей семьей, у него
родился второй ребенок...
   Трудно объяснить внезапный отъезд Афанасьева в Магадан, скорее всего, у
него оставалось там припрятанное золото.
   Обойдись все благополучно для Афанасьева - это была бы последняя
операция, связанная с золотом. Но не обошлось... Из материалов дела вы,
товарищи судьи, осведомлены, как Афанасьев был арестован, как было найдено
в его квартире золото, не очень, кстати говоря, тщательно спрятанное.
Потом началось следствие, суд, и вот вам предстоит вынести приговор
человеку, все силы души которого были истрачены на преступление. И далее,
когда перед ним появилась возможность жить честно, отбросив старое, он и
не поверил особенно в такой исход, и не нашел в себе сил - необходимо было
вмешательство со стороны. Таким вмешательством был бы справедливый,
учитывающий все сложности жизненного пути Афанасьева, приговор, и приговор
не только как возмездие, но и как программа жизни для оступившегося,
однако, не безнадежного человека...
   Два товарища по работе, защитники Афанасьева и Coтикова, молча обедали
в городской столовой. Пожилой лысоватый мужчина в очках (это был Николай
Гаврилович)
   говорил своему коллеге, изящному молодому человеку:
   - Грех, грех вы взяли на душу, Владимир Николаевич, так приукрасив
своего подзащитного. Мне не сравниться с вами в блеске изложения, но
сколько темного, подлого грязного вы оставили в стороне! Да если бы только
одно нравственное совращение Сотикова было на совести Афанасьева и то он
был бы бесконечно виноват.
   - Николай Гаврилович, вам слово предоставят, и вы своего Сотикова
оправдать сумеете, то есть, я хотел сказать, вы сможете сказать в его
защиту все, что найдете нужным.
   - Топить Афанасьева я не нахожу нужным, но кому, как не вам знать...
Вот, возьмем Сотикова. Он перед отъездом прощается с приисками, обходит
километры тайги, чуть ли не посылает им привет. Для чего это он делает?
Чтобы на следствии предстать поэтической личностью? Да ничего подобного!
Просто в нем нет черствости, той страшной черствости вашего Афанасьева. -
Настойчивость Николая Гавриловича не смутила его собеседника.
   - А вы забываете, что Сотиков груб, что в нем не чувствуется
самостоятельной духовной жизни. Он то подавлен, то часами теряет интерес к
судебному процессу, то грубит или огрызнется.
   - Ах, Владимир Николаеиич, Владимир Николаевич, Сотиков лишь внешне
груб и неизящен. Но ведь именно у Сотикова назревало внутри свое, пока он
перенимал чужое, пока он старательно подражал Афанасьеву и даже таскал
подаренное последним золотое кольцо - знак приобщения к иной жизни. А
колечко-то было, хоть и из чистого золота, да фальшивкой, маской... На вас
я не сержусь и не в обиде, скорее всего, ваше выступление чем-то меня
затронуло, но чем именно, не могу еще разобраться... Боюсь только, что
объясненный вами Афанасьев - это выдуманная фигура. Хорошо лишь, что он не
принесет никому больше горя. И навсегда разорвана цепочка с Сотиковым.
   - Разорвана-то, разорвана, но принесло ли это освобождение и Сотикову?
Стоит ли изображать Сотикова подневольным ангелом, которого
демон-искуситель Афанасьев обучил страсти к золоту? Как вы полагаете,
Николай Гаврилович?


   * * *



   Письмо начальника Сусуманскпго РОВД майору Колысанову:


   "Николай Николаевич!


   Совершенно верно: я сам позапрошлой осенью проводил задержание Сотикова
в аэропорту "Берелех". Высылаю его фотографии, опись найденного при нем
золота, записку, выкопанную вблизи дома, протоколы допросов Сотикова.
   Осенью у нас холодно, часты туманы, значит, и самолеты не всегда
вылетают вовремя. Мы и обычно-то стараемся глаз не спускать с аэропорта, а
тогда какие-то парни подрались чуть ли не рядом с кассой. Разобрались мы
быстро, но один посторонний паренек привлек мое внимание: не поосеннему
легко одет. Я стал за ним наблюдать. Тут проходит один наш сержант, около
паренька он остановился, на него взглянул, а тот как отшатнется, чуть не
отпрыгнул.
   А я гадаю - карманник... Стали наблюдать. Только он двинулся к трапу,
мы и задержали его. А он так испуганно левую руку, закрываясь, к телу
прижимает. В левом внутреннем кармане пакет, около килограмма весом. Там
разворачивать не стали, а в комнате на стол выложили - золото.
   Во время следствия подавлен он был очень. И там, в комнате аэропорта,
как встал около стены, руки сцепил, все закрывал золотое кольцо. В
обшарпанном чемоданчике нашли мы очень дорогой фотоаппарат, деньги были
при нем и больше ничего.
   Начались допросы. Он все финтит - пакет дал некий Афанасьев, с которым
он жил в избушке у прииска "Ягоднинского". Что в пакете - не знал. А
деньги нашел около универмага: дрались какие-то пьяные. Золотое кольцо и
фотоаппарат подарены тем же Афанасьевым. Допрашивалась мать Сотикова, она
стала говорить, что деньги она давала своему сыну. Сумма не сходится.
Знакомство с Афанасьевым подтвердилось, запрос о его задержании мы
высылали в адрес алма-атинской милиции, но здесь он не появлялся больше. А
от вас пришло письмо, что обыск был проведен, но безрезультатно.
   Как говорится, зашли в тупик.

   Афанасьев, как сквозь землю провалился, да и с Сотиковым чем дальше,
тем больше путаницы: подробностями так и сыплет, только ни одна к делу не
относится, и все каким-то крупным преступником намеревается предстать
перед нами - а что ни кинемся проверять, так ничего не подтверждается. Вот
и записка странная эта"...


   Прочитав письмо из Сусумана, выписал на отдельном листке толстой
желтоватой бумаги подчеркнутое им (письмо перечитывалось несколько раз),
Колыванов достал из сейфа распухшую от документов папку, а из нее конверт
с запиской:


   "Павлик! Когда сойдешь в Алма-Ате, надень часы на тот же палец, на
котором носишь кольцо. Встанешь около горсправки. К тебе подойдет мужик и
спросит, когда улетаешь.
   Ответить: "После дождичка в четверг!". Отдашь чемоданчик, получишь 500
рэ и свободен. Не шути - за тобой постоянно наблюдают.
   Вернешься - познакомимся поближе. С приветом - пока незнакомый тебе
дядя. Прочитаешь - сожги".
   Начальник Сусуманского РОВД не знал, что за Сотиковым следили не только
он и его товарищи. На скамейке, отстранись от тесноты и толчеи
провинциального аэровокзала, сидел той осенней ночью Афанасьев. Он обладал
одним свойством: когда сидел неподвижно, то, как правило, не привлекал
ничьего внимания. Он следил за Сотиковым с особой целью, потому что
прекрасно знал пристрастие Сотикова к дорожным приключениям, к легким
знакомствам.
   Когда Афанасьев заметил, что за Согиковым наблюдают, он с трудом
удержался, чтобы тотчас не побежать прочь.
   Но не побежал, а сидел, закрываясь газетой. Между тем ничего не
подозревавший Сотиков рассеянно и весело оглядывался по сторонам, но
знакомиться ему было не с кем, и он торопливой побежкой устремился к
выходу. Афанасьев рванулся было вперед: протиснуться, незаметно шепнуть
несколько слов, но, заметив, что взят Сотиков намертво в кольцо, стал
отходить, пока не оказался у пустынной стены. Отсюда и увидел Афанасьев,
как остановили на мерзлой земле аэродрома весело спешившего Сотикова, как
он стоял, прижав локоть левой руки к боку...
   В тот же день Афанасьев вылетел домой, в Алма-Ату. Он неимоверно
спешил, внутри все кипело, сердце разрывалось от работы воображения.
Примчавшись домой, он, почти не разговаривая с женой, бросался от одного
тайника к другому, что-то перепрятывал, закапывал, жег и выбрасывал, и
тщательно пытался убедить себя, что не было ничего, не знал он никакого
Сотикова, не было той жизни на приисках. "Да. да... - лихорадочно думал
он, - теперь он заново начнет, с самого начала начнет"... Тамара
Афанасьева, раньше никогда не видела мужа таким встревоженным,
взъерошенным, сумрачно насупившимся и сидевшим одиноко в кухне за полночь.
Он сторонился людей, мало разговаривал, почти не пил. Когда из районного
отделения милиции пришли делать обыск и ничего не нашли, ему удалось
скрыться и не попасть на глаза милиции.
   Несколько недель он жил за городом у старой тетки, а когда наконец
вошел в свою квартиру - чистую, прибранную, - слезы невольно навернулись
ему на глаза, всхлипнув, он опустился на диван, и жена заплакала вместе с
ним...
   Когда Павел Согнков, намаявшись на скучных, тягостных допросах, уже
равнодушно и неторопливо возвращался в свою камеру, он оставался в
тягостном и нестерпимом незнании, что ему с собой делать. В первый же день
Сотиков заметил, что следователь не настойчив, а может, неопытен, от него
все время что-то ускользает, да всерьез он и не интересуется кражей этого
золота. Наверное, есть дела поважнее...
   Не мог знать Сотиков, что по адресам, которые содержались на разных
страницах отобранной у него при обыске записной книжки, уже выписывались
следователями разных городов повестки. В Новосибирске давала показания
одна его мимолетная знакомая Лида, а ее расспрашивали, не говорил ли
Сотиков о том, что скупает золото? И какие золотые вещи видели у него
кроме золотого кольца? Сколько денег было у него? И так далее, по долгу
службы, по обязанности следователя. Если бы мог знать Согнков, сколько
девушек, с которыми он был знаком, признавались, давали показания, с
тревогой глядя на следователя, записывающего в протокол, что знают они об
арестованном Павле Сотикове, мучительно догадываясь, знает ли он,
следователь, всю правду о том, что же именно было с Сотиковым...
   Если бы мог он подумать, что когда-нибудь заново откроются все папки,
если бы мог представить, как оборвется его жизнь, оборвется только за то,
что был он помощником Афанасьева, за то, что был тайным перевозчиком
золота, оборвется жизнь на свободе, он все, все рассказал бы следователю,
кричал бы, захлебываясь, припоминал бы подробности, он все вспомнил бы, от
котелка на поясе угрюмого и нелюдимого старателя Вити-Венчика до игривого
приставания Афанасьева к полной белокурой официантке в Сусумане...



   "Николай Николаевич!


   Отвозил образцы присланного Вами золота на "Ягоднинский". Результаты
экспертизы обещали не задерживать.
   На обратном пути заехали с прииска на избушку афанасьевскую еще раз
посмотреть, но ничего не нашли.
   О Марине Семеновне Сотиковой рассказать многого не смогу. С мужем
официальным, отцом Павла, она рассталась в Якутии, там-то и познакомилась
она с Афанасьевым, и чуть ли не за ним вслед и в Магаданскую область
прикатила. По ее рассказам я понял, что Афанасьев вначале был
довольно-таки серым парнем, это после переезда сюда он пообтесался.
   На допросах она проявила себя как женщина, чего-то не решившая. То есть
не знала: расставаться ей с Афанасьевым или нет. Она выдумывала чепуху,
говорила, что она сама дала Павлу деньги. По протоколам допросов ее, и
нынешнего ее сожителя, кочегара Тарасова, всего этого разобрать нельзя.
Одно чувствует, другое - говорит. И сам вижу, что ей все представляется то
в розовом цвете, то в черном. Однако была готова взять всю вину сына на
себя, пыталась организовать, чтобы на поруки его взяли. Представьте себе,
что мне было ее жаль, да еще хотелось посмотреть на Афанасьева, она к нему
была неравнодушна.
   Потому и сына захотела ему отдать. С кем сталкивала ее судьба, пока она
скиталась по Восточной Сибири? - с пьяницами, прощелыгами, а тут попался
хороший человек, Боря Афанасьев, она и свою судьбу, да судьбу сына не
побоялась вверить...
   Я вот сейчас думаю: если бы заново началось следствие - сам бы взялся.
К нерасследованным делам возвращаться надо. Я это особенно понял, когда
только самую первую весточку получил от вас. Да не только мне возвращаться
надо. Скорее всего, и Сотиков сейчас начнет рассказывать все по порядку и
без утайки.

   Начальник Сусуманского РОВД капитан Севастьянов".


   Ключа в карманах не нашлось, и Афанасьев несколько раз глухо ткнул
кулаком в дверь. Отворила жена, отошла назад, грубо процедила:
   - Приплелся наконец... - и устало повернувшись, отправилась на кухню.
Афанасьев прикрыл дверь, ведущую в жилые комнаты. Там настороженно сопел
не заснувший еще Сережа и мило чмокала годовалая Нинка. Но далек и
отчужден был Афанасьев от своих детей. Пройдя на кухню, он тяжело сел у
окна, некоторое время смотрел на суетливо мечущуюся по кухне жену, сказал:
   - Есть хочу.
   - Ешь!
   - Чего ты, Тома, злобишься? - почти миролюбиво, но и с оттенком плохо
скрываемой злости произнес Афанасьев.
   - Наглость какая! - ответила та молниеносно. - Давно прогнала бы тебя
или сама бы отступилась, ушла, да некуда с детьми деваться. Тебе что,
завил горе веревочкой, смотался, а я месяцами здесь мучалась, как не знаю
кто.
   Не говори, не говори, на холодильник не оглядывайся, купил, купил,
ковры купил, шубу купил, хрусталь и то пыль протирать есть где. Да забыл
ты счастья немного... А его-то не купишь! Да что тебе до меня? Сыну в
глаза посмотреть тебе некогда! Хоть бы кто проучил тебя, господи...
Истаскаешься, оборвешься, щеки к зубам примерзнут, тогда ты хорош, тогда у
тебя и Тамара есть, тогда и вспоминаешь, что квартира есть, покровитель и
благодетель ты тогда.
   - Опомнись, Тамарка, - лениво защищался Афанасьев. - что у тебя хорошей
жизни со мной не было?
   - Не было! Я б и Нинку не стала рожать, если б знала, что опять в
Магадане пропадать начнешь. А друзья твои - алкаши - ни одного трезвого
еще не видела! Э, да что с тобой говорить! - она оборвала себя внезапно,
закрыла лицо руками, присела на краешек кухонной табуретки, заплакала.
   Но никакого волнительного сердцебиения не почувствовал Афанасьев, ничто
не шевельнулось в его душе, только тяжким раздумьем был придавлен он к
столу. Он не раскаивался, его томила тоска по привольной безответственной
жизни, где можно оставить женщину в любую минуту, когда она тебе наскучит.
Как бывало расчетливо и тонко мстил он за невольный упрек, за насилие,
пусть осуществленное в какой-то мелочи, как не терпел никакого подчинения,
и как жадны были женщины именно на это. Он любил эту жизнь, но ведь
надоело, стал он настороженным, стареющим зверем, перестал доверять
женщинам, перестал ходить в незнакомые натопленные квартиры, перестал
искать уюта на стороне, захотелось уюта дома. Так почему не получаегся, не
получается, и в каком-то бессилии он кружится здесь который месяц.
   Афанасьев теперь обдумывал, как скрыть от жены, что он начал потихоньку
продавать золото, вывезенное из Магадана и припрятанное прошлой осенью.
Одновременно но привычке он стремился придать лицу
неопределенно-возвышенное выражение. Тамара перестала плакать и с
заледеневшей ненавистью смотрела перед собой, очевидно, и про себя
продолжая клясть свою жизнь. Афанасьев знал, что его мимика не
подействует, но ничею не мог с собой поделать, продолжал актерствовать,
утомленно отметив, что перед кем угодно он мог собраться притвориться
лучше, чем есть, напридумывать о себе, бог знает что. И только с женой ему
это было не под силу. За это он не любил ее все больше, и потому все