пу и, не надевая ее, вышел на улицу. Ожидая на
остановке автобус, он продолжал вспоминать все детали этого дела.
Следственная версия все более обрисовывалась в его сознании, рождалась
смелая гипотеза. Метод индукции... Да, без него почти не бывает следствия,
когда отдельные факты, детали, рождают общую картину совершенного
преступления. Воображение-это то, что нужно следователю, как и писателю и
актеру.
   Сейчас Николаю Петровичу все более хотелось поговоригь с кем-нибудь из
старожилов рабочей слободки. Но осталось совсем мало. Все-таки прошло
полвека. Те, кого революция застала безусыми юнцами, стали глубокими
стариками. Такова жизнь, и тут ничего не изменишь...
   Сегодня Николай Петрович побывал в местном краеведческом музее,
просмотрел архивы двадцатых годов, подшивки местной газеты. Это было
увлекательное занятие, словно путешествие в прошлое на фантастической
машине времени. Особенно его интересовала подшивка за 1923 год.
   Именно с этой подшивке он ожидал встретить в отделе местной хроники
интересующее его сообщение. Но он его не встретил. Следовательно,
оставалось поговорить со стариками.
   Можно бы поговорить и со сторожем школы, но сторож как будто приезжий.
Да и вообще сторож пока оставался в стороне от этого дела. Однако Никитин
съездил в Алекссевку и узнал, что ни на какой свадьбе тот там не был.
   Уже сидя и автобусе, Николай Петрович достал из кармана бумажку,
перечел список некоторых стариков, данный ему в сельсовете. Список был
небольшой - всего девять человек. Николай Петрович почему-то обратил
внимание на фамилию Полозова. "Полозов, Полозов... Ах, это фамилия той
девушки, которая осматривала раненого там, на окраине совхоза. Верно, ее
дед. Нужно будет позвонить этой девушке, попросить, чтобы послала своего
деда ко мне. Или я сам съезжу в совхоз, если нужно".
   В совхоз ехать не пришлось, потому что Яков Семенович Полозов сам
явился к майору. Он оказался седым, гладко выбритым, худым и невысоким
стариком. Одет Яков Семенович был в старомодный китель с прямыми плечами,
в хромовые начищенные сапоги, спускающиеся гармошкой.
   В руке держал твердую, как железо, негнущуюся фуражку.
   Можно было подумать, что это какой-нибудь бывший военный или
ответственный работник. Но он оказался каменщиком.
   На чернявого немолодого майора милиции старик смотрел с некоторым
недоумением: чего это ему вдруг надо? Но когда майор объяснил, что его
интересует одна старая история, один случай, про который, возможно, слышал
кто-нибудь из местных жителей, особенно пожилых, каменщик заинтересовался.
   - Так вы, значит строитель? - переспросил майор.
   - Точно. Могу и плотничать, и по бондарному делу.
   Только, конечно, годы мои миновали... А то кто всю эту строительству
производил? Мы производили, наше поколенье.
   Яков Семсноанч начал перечислять жилые дома и магазины, школы и
предприятия, которые построены при его участии. Перечисляя, он загибал
пальцы, но пальцев не хватило.
   - А дом Грибанова вы перестраивали?
   - А как же! Мы его под школу переделывали в двадцать третьем, кажись,
годе... Сам-то хозяин, Фролка Грибанов, еще в гражданскую с кадетами убег,
и в его хоромах разные учрежденья бывали. А потом под школу их
предназначили. Только это мелкое дело, я про него и забыл.
   "Подтвердится моя гипотеза или не подтвердится? - думал Николай
Петрович. - Но ведь о кладах не только в романах пишут. Нет-нет да и
мелькнет в "Известиях"...
   А почему бы и здесь не может случиться? Ведь что-то они искали?"
   - И в подвале работа была, Яков Семенович?
   - Была и в подвале. А что? - в глазах старого каменщика мелькнуло
удивление. - Так вы тоже про шкатулку слыхали, товарищ майор?
   - Слыхал, - схитрил Николай Петрович.
   - А я думал, сколько лет прошло, никто и не помнит.
   А тогда, говорят, даже в московских газетах про ту шкатулку писали.
   - Про ту, что в подвале нашли?
   - Про нее. Ее наш напарник обнаружил, Куэьма Фомин, как стали мы
перегородку ломать в подвале. Обнаружил он, значит, ее, а в ней клад -
николаевские золотые деньги и брильянты! Фролка Грибанов, когда бежал с
белыми, так про запас и спрятал. Дескать, вернусь-возьму.
   - А Фомин этот жив?
   - На войне убит. Под Смоленском.
   Старик замолчал, взволнованно вертя фуражку в коричневых пальцах.
   Майор посмотрел на его руки:
   "Поработал на своем веку человек..."
   - Вы фуражку-то на окно положите, отец. И не волнуйтесь, - сказал он. -
Ну, нашли ту шкатулку. А потом?
   Старик помолчал. Ему, явно, самому было интересно узнать дальнейшую
судьбу клада. Но он не знал.
   - На те богатства еще школу построили, - проговорил он неуверенно. -
Или даже две... Или машин накупили, товаров... Зря, конечно, не истратили
те деньги, товарищ майор. Это точно.
   - И я так думаю, - согласился Гарин. - Ну, спасибо вам, отец, извините,
что потревожил.
   Старый каменщик ушел. Майор довольный, прошелся по кабинету. Потом,
вспомнив о чем-то, поднял телефонную трубку:
   - Леонид Иванович, вы?
   -- Я, Николаи Петрович.
   - Не получены еще данные о стороже школы, о Зуеве?
   - Получены, да еще какие!
   - Тогда давайте.
   Через минуту Никитин показался в дверях. В руках он держал листок с
приклеенной фотографией.
   - Вот, Николай Петрович, ваше предположение правильно, в самую точку,
как говорится, попали.
   - Значит, Грибанов?
   - Грибанов. В тридцать пятом году он переменил паспорт. Взял фамилию
отчима, Зуева... Родной отец его умер гораздо раньше.
   Майор внимательно посмотрел на полученные данные, на фотографию
пожилого мужчины:
   - Грибанов. Сын купца Грибанова. Когда он уехал с отцом из слободы
Александровской ему всего десять лет было. Но о шкатулке знал, помнил...
   На столе зазвенел телефон.
   - Да?.. Слушаю, слушаю, товарищ полковник! Что - самоубийство? Какое
самоубийство? А, понятно!.. Вот так история!.. Хорошо, товарищ полковник,
сейчас выезжаем.
   Гарин положил трубку и несколько мгновений сидел неподвижно, как бы
осмысливая услышанное. Потом поднял глдза на лейтенанта:
   - Вот дела, Леонид Иванович!.. Проворонили мы.
   - А что?
   - Сторож-то этот, Грибанов, полчаса назад найден мертвым, Повесился у
себя в школьном дворе, в сарае.
   В этом щелястом дощатом сарае хранились дрова и уголь. К лету дров не
оставалось, но уголь еще имелся.
   Порядочная угольная куча чернела у стены, как раз напротив входа.
   Сторож висел на веревке, привязанной к брусу под потолком. Прикинув
взглядом высоту, майор убедился, что дотянуться до бруса и привязать
веревку можно было только взобравшись на угольную кучу. Ничего другого
подходящего - ни ящика, ни табурета - в сарае не было.
   Коле Рябову казалось, что дело тут совсем ясное и долго разбираться не
придется: "Значит, так... Залез на уголь.
   привязал петлю, потом сунул в нес шею и сиганул с кучи".
   Но остальные, видимо, думали иначе.
   Оспанов опять фотографировал помещение и даже узел, которым была
прикреплена к брусу веревка. А когда сторожа вынули из петли, то майор
приказал вынести его во двор и положить на траву вблизи сарая. Любопытных
во дворе школы набилось немало.
   Врач указал майору на следы от веревки, еще ясно видные на шее мертвого:
   - Две странгуляционные борозды, Николай Петрович...
   Майор кивнул:
   - Понятно!
   - Одна параллельно к подбородку, прямая, другая - косонаправленная. И
следы пальцев... вот эти кровоподтеки... Думаю, что его задушили.
   Майор махнул рукой:
   - Дело ясное. Взгляните на ботинки покойного.
   Чтобы привязать веревку к балке под потолком, самоубийца должен был
взобраться на угольную кучу. Но почему же тогда на подошвах его ботинок
никаких следов угля?.. Скорей всего, сторожа убили во флигеле, принесли а
сарай и инсценировали самоповешеине. Даже не несли, а волокли по земле, -
указал майор на дорожку от флигеля до сарая. - Вон следа волоченья...
Войдемте!
   Открыли дверь флигеля и по знаку Гарина задержались у входа. В тесной
комнате все было сдвинуто с места. У порога валялась бутылка из-под водки,
мерцал разбитый стакан. Стол был перевернут, занавеска с окна сорвана, вся
а красных пятнах.
   - Боролись, - произнес врач.
   Помолчали.
   - И молодой одолел старого, - добавил кто-то.
   В тот же день, вечером, майор Гарин доложил своему начальнику
результаты следствия по делу о самоубийстве сторожа школы:
   - После случая с Евдокимовым Грибанов, по-видимому, испугался. Быть
замешанным в убийстве вовсе не входило в его планы. Он искал сообщника для
того, чтобы только овладеть шкатулкой.
   - А действовать один не решился, - вставил полковник, машинально
перелистывая отпечатанный на машинке доклад майора. - Что ж, гипотеза
поставлена правильно.
   - Да, Грибанов искал решительного сообщника, потому что сам уже стар
был, да и, пожалуй, трусоват к тому же.
   Он передал своему напарнику ключ от квартиры директора и рассказал, что
в одной из комнат должен быть люк в подвал, где отец когда-то спрятал
шкатулку. Сам же в этот вечер исчез с территории школы. Уборщице он
сказал, что едет на свадьбу к внуку. Но когда выяснилось, что дело
затормозилось, что его сообщник убил человека, Грибанов струсил. Он, быть
может, даже предлагал отказаться от всего этого дела, вилял, хныкал.
Сообщник мог заподозрить его даже в измене. У этого сообщника в преступных
делах большой опыт.
   - Уже установили?
   - Да. Следы пальцев, обнаруженные на стенках шифоньера и на бутылке,
найденной во флигеле, принадлежат, согласно данным картотеки уголовного
розыска, крупному рецидивисту... Пять судимостей, три побега, десятки
ограблений. Этот на все пойдет, товарищ полковник. Как говорится,
отпетый... Последняя его фамилия - Крюков.

   А через две недели, ночью, майор поднял телефонным звонком лейтенанта
Никитина:
   - Давай, Леонид Иванович! Да не забудь про оружие.
   Засовывая на ходу в карман пистолет, Никитин вышел из квартиры и
забрался в подъехавшую машину. В ней уже сидело несколько человек. Рядом с
шофером находился Николай Петрович.
   Лил дождь, потоки воды катились поверх мостовой, молпня вспыхивала в
низких тучах. Сквозь шум дождя и ровный гул мотора слышался голос майора:
   - Воспользовались техникой... На пульт наблюдения двадцать пять минут
назад поступил сигнал из подвала.
   Там кто-то есть. Кому быть, как не искателю кладов!
   - Значит, пришел все-таки, - Никитин в темноте улыбнулся и удобней
устроился на заднем сиденье.
   - Пришел. Я его по прежним делам изучил. Настырный, прямо-таки
нахальный бандюга. Вообще-то за подвалом наши ребята следили, но на всякий
случай и сигнал провели. Все-таки живем в век техники, как говорится.
Верно?
   - Сейчас он клад из стен выковыривает - заметил сидящий рядом с
Никитиным пожилой сержант. - Вот мы ему и поможем!
   Машина остановилась в глухом переулке. Дождь прекратился. Капало с
мокрых деревьев, шептали в темноте над головами листья. Оперативники
бесшумно приближались к школе. Сквозь решетчатое окно на уровне земли
пробивался желтый немигающин свет. Значит, преступник наводился еще в
подвале.
   Подошли совсем близко. Казалось, что все обойдется легко, просто. Но
неожиданно тяжелая дверь с лязгом распахнулась. В тот же момент крупная
фигура метнулась вверх, из подвала. Грохнул вистрел.
   - Ах, ты, учуял, гад! - пожилой сержаиг выстрелил вслед бегущему, но
промахнулся. Тот продолжал бежать и, казалось, скрылся за стволами
деревьев, как вдруг раздался пронзительный вопль: милицейская овчарка уже
не давала беглецу подняться. Вскоре из-за кустов показался проводник
собаки, поднял валявшийся пистолет, неторопливо навел фонарь на
задержанного.
   Гарин подошел ближе и увидел злые, остекляневшие от испуга глаза
преступника, шрамы на щеке и подбородке.
   - Ну что, Крюков, встретились? - глухо и без тени торжества сказал
майор. Постоял, повернулся и устало пошел к служебной машине.



   С.АСКИНАДЗЕ.



   * * *

   ГРАНАТА

   Граната лежала между ящиками с пустыми бутылками и грубо сколоченным
столом, на котором Дегтева сложила гору хлеба, завезенного в магазин час
назад. Хлеб еще не остыл и, несмотря на открытые двери и крепкий
февральский мороз, дышал теплом. В картонном ящичке белела мелочь, рядом
лежали смятые рубли и трешки. Судя по всему, дневная выручка небогато
торгующего магазина осталась целой. Следовательно, не на деньги польстился
преступник, убивший эту женщину.
   Для следователя место преступления всегда распадается на части и во
времени, и в пространстве. В первые минуты осмотра даже изрядно
загроможденное помещение мгновенно избавляется от всех лишних вещей,
оставляя только четкие взаимоотношения между предметами, имеющими самое
непосредственное отношение к поиску, и только потом на прямой линии
жертва-орудие-преступление появляется интерьер - столы, перегородки,
решетки на окнах и все то, чем люди привыкли заполнять места своего
обитания и работы.
   А вот в этот раз привычная связь восприятии оказалась нарушенной.
Первой Иван Никанорович увидел гранату - уж очень необычной она показалась
здесь, в простеньком продовольственном ларьке. Вермишель, макароны, хлеб,
сахар - и вдруг граната довоенного образца, с затаенным блеском начищенной
"рубашки".
   У входа в магазин стояла притихшая толпа. Многие хорошо знали бойкую и
крикливую Дегтеву, моложавую бабенку лет тридцати, всегда так уверенно
командовавшею своим немудреным хозяйством. Жители окрестных домов не особо
жаловали Дегтеву своим уважением - была она придирчива и скора на резкое
слово и за недолгие годы своей работы в этом магазине успела не раз и не
два со свойственной ей поспешностью поругаться почти с каждой из стоящих
здесь домохозяек, которые казались беспомощными и неповоротливыми ц мешали
ей, Дегтевой, работать.
   Ей частенько желали всяких бед, язвили по поводу мужа, недавно условно
освобожденного из заключения, но все равно каждое утро и каждый вечер,
прихватив авоськи и хозяйственные сумки, шли сюда, зная, что Депева бойка
не только на язык, но и на дело, и порой в ее магазине оказывались
продукты, за которыми во всех других местах тут же выстраивались длинные
очереди. А Дегтева торговала на взгляд своих знакомых очень умело - давала
такой товар только тем, кого знала в лицо, втихомолку да вприглядку. А те
не задавались особенно мыслью, откуда эти товары и почему Дегтева не
выставляет их на витрину.
   А сот теперь стояли они здесь, рядом, а в трех-четырех шагах лежала
Дегтева. И когда лейтенант Губарев, поинтересовавшись, нет ли среди
присутствующих очевидцев происшедшего, а таковых не оказалось, попросил не
мешать расследованию, толпа медленно поредела, а немного спустя и вовсе
сошла на-нет.
   Отсутствие очевидцев чрезвычайно удивило Ивана Никаноровича. Судя по
уже имевшимся данным, убийство произошло чуть позже полудня, и хотя
изрядно потрескивал февральский мороз, людей вокруг было много. Магазин
был открыт, и самое большее в нем на две-три минуты могло не оказаться
покупателей.
   Молоденькая практикантка Люда Шемонаева с плохо скрытым страхом
смотрела на деловые движения экспертов.
   И Иван Никанорович неожиданно понял, что эту хорошенькую девушку
потрясло даже не само убийство - о них она была наслышана и знала, на что
идет, выбрав юридический.
   Ее потрясло то, что можно вот так, в предельной близости трупа,
спокойно и обстоятельно ворошить бумаги и свертки, мешки и старенький
халат погибшей, словно ищут люди куда-то завалившийся двугривенный.
   Сайрам Байрамов, продавец из соседнего магазина, подошел к капитану и
поделился своими наблюдениями. По его словам, в полдень подъезжал к
магазину хлебный фургон, выгружали из него хлеб, и вышел экспедитор от
Дегтевой чем-то крайне раздраженный, громко хлопнул дверью и уехал.
Лейтенант Митько, копавшийся в бумагах, обнаружил свеженькую фактуру,
почему-то Дегтевой не подписанную.
   Разыскали экспедитора Сариева. Поинтересовались у него, что он делал в
полдень в магазине Дегтевой. Сариев, как видно, еще ничего не знал о
происшедшем или вид такой сделал и обрушился на Дегтеву со всевозможными
упреками. Оказывается, Дегтева взяла хлеб у Сариева, а подписать фактуру
отказалась, сославшись на то, что и так много хлеба осталось от утреннего
завоза, и что подпишет фактуру, когда продаст хлеб. А нет, так везите
обратно, я вас не видела и вашего хлеба тоже.
   Приостановив буйное словоизвержение, Иван Никанорович мягко,
по-отечески посмотрел на Сариева, подтолкнул того к столу, сунул желтую
деревянную ручку и предложил пока дать подписку о невыезде, а там видно
будет.
   Час времени Иван Никанорович посвятил изучению гранаты. Была она до
блеска начищенной, довольно тяжелой, несмотря на то, что под крышкой было
пусто, видимо, динамит еще сто лет назад вынули.
   Откуда она могла взяться? Откуда этот нестерпимый блеск, словно каждый
день ее начищали, как солдат пуговицы перед парадом. И казалось капитану,
что в этом блеске была главная загадка дела.
   Иван Никанорович не ошибался, думая, что потрясло Люду не столько
самоубийство, сколько деловитые движения лейтенанта Губарева и его
помощников, исследовавших каждый квадрат помещения в поисках возможных
улик. И когда Люда поняла, что ей придется вот так же ворошить одежду
мертвых, ей стало не по себе.
   Она завидовала хладнокровию Ивана Никаноровича, а после сообразила, что
идет оно от привычки. Это открытие на мгновение придало ей бодрости, но нс
успокоило, а паборот, еще более встревожило. Люда могла согласиться с тем,
что солдат на воине может привыкнуть к виду крови и к смерти. Но война
вызывает в человеке особое состояние духа, отрешенность, мобилизацию
нервной системы, которая в какой-то мере истощает и притупляег
нравственную сторону восприятия гибели людей. И после этих мыслен к ней
возникло острое, на .мгновение неуправляемое желание-бросить к чертовой
матери эгу ненастную работу, благо, есть еще возможность переключиться со
следственной практики на судейскую или адвокатскую и больше не стоять вот
в такой непосредственной близости к трупу неизвестно за что убитой
женщины, которая в тот день стала для Люды Шемонаевой чуть ли не знамением
ее будущей судьбы и профессии. И если бы в этот момент рядом с ней
сказался кто-нибудь из людей, направивших ее сюда, в этог город, она
мгновенно, не думая о последствиях, выложила бы все свои соображения и
потребовала бы немедленно, сню секунду, отозвать ее обратно и дать любую
Другую работу на выбор и усмотрение этих людей, лишь бы не видеть больше
ничего похожего.
   Она брела по заснеженному Целинограду, не глядя на прохожих, равнодушно
отстраняясь, когда те проходили в непосредственной близости, обдавая
дыханием.
   "А вот где-то среди них убийца Дегтевой", - неожиданно спокойно
подумала Люда.
   Всю ночь она плакала, уткнувшись в подушку, а соседка по гостиничному
номеру, раздраженно поглядывая з ее сторону, все же жалела и объясняла
по-жснскп душевно и просто - любит должно, а он отверг.
   Той же ночью на другом конце города не спал Иван Никанорович. Ему не
давала покоя найденная на месте преступления граната. В рабочей практике
капитана было немало эпизодов, трагических и смешных.
   Вспомнился забавный случай, бывший в его практике еще во времена
довоенные, когда Иван Никаиорович поскрипывал первой в жизни кожаной
портупеей, а седоусый наставинк, командир дивизиона, всякий раз
раздраженно морщился, словно каждый скрип казался ему очередным промахом
молодого следователя.

   Жил в одной деревеньке в Вологодской области справный молодой кузнец.
Мастер был отменный. Лихо ковал ножи для хозяйственного обихода, для
охотников.
   А потом вдруг перевязал мастерок, кузнечную калитку, шибанул молот в
сторону и ушел. И не заявился больше в кузню, пахарем в колхозе начал.
Кинулась к нему ребятня - что, мол, дело забросил? А тот им ответил - не
могу, братцы, больше те ножи точить, и снятся мне они, и думаю только про
них, и все боюсь, как бы кого не пырнул - чтоб острот