ранице  есть
сличительная  таблица.   Прочитали?   Там  ведь  ясно  сказано,  что  такого
количества железа,  которое значится отпущенным на  строительство чайной,  в
магазин вообще не  поступало.  О  какой уж "честности" тут можно речь вести?
Ведь фактуры-то вы подписывали бестоварные,  не получили вы столько железа я
других стройматериалов,  а  значит,  воровать-то  у  вас было нечего...  Вот
так-то. И ознакомьтесь с постановлением об аресте.
     Ясков  вздрогнул,  он  не  ожидал  такого.  Долго  и  внимательно читал
постановление,  а  затем быстро поставил на нем свою размашистую роспись.  В
кабинет  вошел  молодой  человек в  милицейской форме.  Это  был  участковый
уполномоченный,  тот  самый,  которому ночью  сообщили о  "ворах" в  конторе
сельпо.
     - Ваше  указание  исполнено,  -  обратился он  к  Аккулину,  -  Моминов
арестован.
     - Как он?
     - Ругался отчаянно,  угрожал,  -  возбужденно говорил Хаким Назиров.  -
Кричал,  мол,  вы и прокурор,  санкционировавший его арест, будете отвечать.
Жена его, Камиля, плакала...
     - Да, жаль Камилю, хорошего ничего она не видела. Говорят, как прислуга
при нем была...  Завтра к полудню доставишь Моминова на допрос.  А сейчас, -
Аккулин взглянул на часы,  -  сейчас прибудет грузовая машина:  председатель
райпотребсоюза направил.  Возьми своих ребят - дружинников, которые покрепче
да посильнее,  пригласи понятых и  отправляйся на обыск к Моминову и Яскову.
Вот санкция прокурора.  Все ценное имущество изымите,  погрузите и сдайте на
склад райпотребсоюза.  Смотрите повнимательнее,  чтобы не  обвели вас вокруг
пальца.
     Продолжительно зазвонил телефон.  Аккулин снял  трубку и  услышал голос
прокурора области:
     - Здравствуй, Макаш Акимович. Есть новость. Сегодня мне звонил прокурор
города.    Поручение   о    проверке    движения    листового   железа    на
литейно-механическом заводе  выполнено;  там  оказалось все  в  порядке:  ни
недостачи,   ни   излишков.   На  днях  заканчивает  работу  технологическая
экспертиза. Ты оказался прав: выявляются нарушения и самого процесса, и норм
расходования железа на заводе. А это создавало неучтенные излишки на складе.
Заведующего складом завода пока допрашивать не стали.  Лучше будет,  если ты
сделаешь это сам.  Приезжай послезавтра,  кстати,  и выходной день проведешь
дома. К тому времени и акт экспертизы будет готов.
     Разговор  с   прокурором  области  обрадовал  Аккулина:   значит,   все
подтверждается,  следствие на  правильном пути.  Фактуры Моминова об отпуске
железа заводу тоже фиктивные,  или, по-бухгалтерски говоря, бестоварные. Да,
но  как  же  тогда деньги?  Ведь  завод перечислял магазину большие суммы за
железо,  которое  фактически не  получалось.  Куда  же  делись  эти  деньги?
Конечно,  при суммарном учете,  какой велся Моминовым, деньги свободно можно
было  изъять  из  выручки  и  покрыть недостачу бестоварными фактурами.  Без
участия работников бухгалтерии сельпо, однако, он делать этого не мог. Тогда
с кем же? Кто же с ним вместе присваивал похищенные деньги?
     Без стука, бесшумной походкой в кабинет вошел бухгалтер сельпо Валетов.
Он опустился в кресло, откашлялся, вытер платком лицо и торопливо, отрывисто
заговорил:
     - Я все уже знаю.  Арестовали Моминова и Яскова.  Это конец.  Я знаю, я
видел,  как вели Моминова,  он даже не кивнул мне, а ведь мы так ему верили,
он  говорил,  что  деньги -  это  сила,  а  денег у  него было много.  Он  и
Лебедовский заставляли меня скрывать их  грехи,  а  за это платили,  правда,
немного...  Я  проклинаю себя,  что смалодушничал,  что не нашел в себе силы
противостоять этим живоглотам,  ведь я  все знал,  мог давно уличить их,  но
теперь я расскажу все. Если разрешите, я сам напишу свои показания...
     Писал он долго, часто останавливаясь и вытирая слезившиеся глаза.
     - Вот,  все, - сказал Валетов, подавая написанные мелким почерком листы
бумаги.
     - А все ли,  Валетов? Почему вы ничего не написали о посещении конторы,
когда ночью пытались отыскать и уничтожить изобличавшие вас документы?
     - Да,  был я  там,  искал документы.  Но  не  по своей воле:  Моминов и
Лебедовский мне угрожали.  Лебедовский сам не мог:  он инвалид.  Помогал мне
Ясков. Теперь вы знаете все, делайте со мной, что хотите.
     - Что хочу -  это не в  моих силах.  Это решит суд.  А пока можете идти
домой.
     Валетов вздрогнул, неловко поднялся и вышел из кабинета.
     Утром  следующего дня,  едва  Аккулин успел войти в  кабинет,  позвонил
дежурный отделения милиции и сообщил,  что арестованный Ясков просит вызвать
его на допрос.
     - Решил рассказать правду,  - сказал он, - понял, что и без меня вы все
узнаете,  на то ведь и  следователь.  Началось все вскоре после того,  как я
стал  прорабом в  сельпо.  И  раньше  я  любил  выпить,  погулять в  веселой
компании.  Вот и поймал меня на этом Моминов.  Все в гости приглашал,  поил,
кормил.  Народу у него всегда много бывало.  Кстати,  помните, когда Моминов
приглашал вас зайти в  дом,  тогда у него той был.  У него в гостях приятель
сидел,  завскладом,  на  литейно-механическом заводе  работает.  Садыков его
фамилия.  Вместе они железо-то воровали,  а  деньги присваивали.  Смеялся он
потом:  хотел,  мол,  следователя за один стол с  вором посадить.  Да вот не
вышло.
     Он немного помолчал, потом продолжал:
     - Недолго угощал меня Моминов. Однажды, когда выпивали мы втроем, с ним
и  с  Лебедовским,  предложили они  мне подзаработать.  Лебедовский убеждал:
"Твое дело только подписывать фактуры на  отпуск строительных материалов,  а
затем включать в отчет. Вроде ты израсходовал на стройке. Я с тебя спишу их.
Денежки же за эти материалы возьмем из магазина и  разделим поровну".  Долго
они  меня убеждали,  говорили,  что  учет в  магазине суммарный,  а  сколько
фактически израсходовано на стройку -  все равно неизвестно, так что и комар
носу не подточит.
     И дальше стал рассказывать о том,  как он согласился. А сколько списали
материалов, он и сам не знает. Деньги ему давали, а он пропивал. Знал, что с
Садыковым они воруют железо,  вернее,  деньги за железо.  Там на заводе были
какие-то излишки.  Так они через Садыкова договорились с Моминовым, чтобы он
выписал несколько бестоварных фактур, якобы завод это железо купил в сельпо,
а  стоимость перечисляли магазину.  Моминов  эти  деньги  брал  из  выручки,
оставлял долю себе и Лебедовскому,  а остальные отдавал Садыкову.  Яскову от
этой операции ничего не доставалось, но он молчал.
     - Если  не  верите,  дайте очную ставку с  Моминовым и  Лебедовским,  -
закончил он. - Я им все в глаза выскажу.
     - Нет,  Ясков,  сейчас я вам верю,  -  возразил Аккулин, - очная ставка
пока не нужна. Вот скоро доставят Моминова, посмотрим, что он скажет.
     ...Моминов вошел в кабинет с высоко поднятой головой и сразу же спросил
о  причине его ареста.  Он  заявил,  что виновным себя не считает и  требует
немедленного освобождения.
     - Скажите,  Моминов,  на  какие средства вы,  глава большого семейства,
приобрели два дорогостоящих дома, автомашину, мотоцикл с коляской?
     - У меня только один дом, а больше я и по закону не могу иметь.
     - Вот в  отношении закона вы  правильно сказали.  Только сумели вы  его
обойти.  Предъявляю вам протокол описи вашего дома под номером 111 по  улице
Садовской в Джамбуле, который вы оформили на имя отца-пенсионера.
     - Это дом моего отца.
     - Тогда  ознакомьтесь  с   показаниями  вашей  жены,   отца  и   других
родственников.  Они утверждают,  что дом этот купили вы,  только оформили на
имя отца.  В этом же протоколе описи имущества значится мотоцикл с коляской.
Вы поставили его во дворе отцовского дома после того,  как приобрели машину.
Так  на  какие же  средства вы  все это купили?  А  какие у  вас отношения с
Садыковым?
     - Я отказываюсь отвечать на ваши вопросы и прошу увести меня.
     - Тем хуже.  Вот постановление о  предъявлении вам обвинения в  хищении
государственных средств.  Прочитайте и  распишитесь.  А  все описанное у вас
имущество пойдет в возмещение ущерба, причиненного вами и вашими сообщниками
государству.
     С  Лебедовским,  который незамедлительно явился по  вызову следователя,
разговор был коротким.  На вопрос: "Ну, как, Сергей Петрович, будем начинать
разговор  о  "халатности"  или  сразу  перейдем  к  организованному  хищению
государственных средств?",  он так же спокойно ответил: "Да что уж там, ваша
взяла,  не  думал,  что  вы  быстро разберетесь.  Ведь  и  ревизоры были,  и
начальство, а все с рук сходило. Признаю себя виновным".

x x x

     Выслушав  подробный доклад  Аккулина о  результатах расследования дела,
прокурор области Барьянов остался доволен.
     - Молодец,  -  сказал он. - Все проделано оперативно. Расследованием на
литейно-механическом заводе теперь займется другой следователь.  А  у  тебя,
Макаш  Акимович,  другая  задача.  Надо  подробно выяснить причины,  в  силу
которых стало возможным это  преступление.  Принять меры к  разгильдяям,  не
вскрывшим  своевременное  хищение  в   сельпо.   Представление  о  наказании
ревизоров райпотребсоюза я уже подписал.



Н.ЯНИНА

СПРАВЕДЛИВОСТИ РАДИ


     Затылок немел,  и он чувствовал это не потому, что прошла боль. Горячая
шея согрела снег,  он подтаял,  а теперь покрылся корочкой и холодил голову.
Но  так  ему  было  лучше:  прояснилось сознание и  затихали тупые  удары  в
позвоночнике.
     Он попробовал пошевелить ногами, но сразу ударило в низ живота, резко и
остро, как выстрел, заныло в икрах. "С ногами все кончено", - подумал он.
     Левая рука была подвернута под спину,  он  не  мог пошевелить ею,  зато
правая,  без единого ушиба, свободно лежала на груди. Он протянул ее, сжал в
ладони снег и  приложил к  лицу.  Кожу засаднило.  Снег в  руке побурел.  Он
набирал снег еще несколько раз, пока не протер лицо.
     Кругом стояла тишина,  необычная тишина.  И белая, режущая глаза пелена
окутывала лес.  Словно лежал он в  чехле из ваты.  Высоко-высоко через узкую
дольку расщелины был  виден лоскут неба.  Он  был  ярко-синий с  одним белым
облачком. "Кому придет в голову, что я жив?" - пронеслось в сознании.
     Он  попробовал крикнуть,  открыл  рот  -  судорога  перекосила лицо,  в
позвоночнике сухо щелкнуло.  "Надо лежать спокойно и ждать..." Там, наверху,
остались Нестор,  Кира,  Синьковский [Фамилии изменены].  Если они пойдут по
его лыжне и дойдут до расщелины - они все поймут.
     Кира видела его у  трех елей.  Он только что спустился и  ждал ее.  Она
видела,  где он  стоял,  но  что-то  медлила,  словно колебалась;  спуск был
крутой, и еще эти ели на пути, где он стоял.
     Он хотел уже помахать Кире палкой и  крикнуть,  как увидел рядом с  ней
Синьковского.  Из  его  раскрытого смеющегося рта  валил пар,  и  Кира  тоже
улыбалась,  неотрывно смотря в  сторону трех елей.  Синьковский перебирал на
месте  ногами,  чуть  согнутыми  в  коленях,  как  скаковая  лошадь.  Где-то
запропастился  Нестор,   и   его  отсутствие  сейчас  отзывалось  непонятной
Тревогой.
     А они все стояли вдвоем, и ему это казалось целой вечностью.
     - Па-а-нин!  -  весело  закричала Кира,  подняв вверх  руки  в  красных
варежках. Он почему-то не ответил.
     Синьковский взмахнул палками,  круто повернулся,  и  его  широкая спина
скрылась во впадине. Кира недолго выбирала. На минуту она замерла, как перед
стартом,  и,  повинуясь какому-то  внутреннему толчку,  рванулась вниз.  Она
исчезла во впадине вслед за Синьковским. Панин знал: Кира это сделала, чтобы
досадить ему.
     Забираться на увал ему уже не хотелось.
     Он стоял у елей, опираясь на палки, и думал о схеме. Последнее время он
не мог обойтись без мыслей о приборе:  он думал о нем,  где бы ни был,  и не
только в лаборатории,  но и в театре,  дома,  на улице. И даже сейчас, когда
Нестор, Кира и Синьковский вытащили его на лыжах в горы, он не мог не думать
о своем измерительном приборе.  Нестор торопил его с работой, выпуск прибора
уже стоял в плане завода и оттуда звонили -  справлялись, как дела, и Нестор
обещал,  что все будет в порядке,  что вот-вот начнутся испытания.  А прибор
врал,  и даже не врал, а куролесил. Но это было в общем-то одно и то же: нет
точности в вычислениях без последовательности и стройности. Где-то закралась
ошибка.
     Он  закрыл глаза  и  увидел квадрат цвета серебра,  с  продольной узкой
планкой внизу -  светового табло. Планка горит голубоватым огнем, и мерцают,
мерцают цифры.  Они бегут друг за  другом,  танцуют в  хороводе,  кружатся в
вихре и рассыпаются в фейерверке. Исчезают совсем. Он открывает глаза. "Этот
чертов пятый узел..." Вдруг он понимает,  что все дело в нем. Это он сам все
запутывает,  пускает  цифры  в  огненный  пляс  вместо  четкого  и  плавного
движения.
     Палка от  лыж вращается в  его руке,  и  наконечник скользит по насту -
тоненькие бороздки,  как цифры,  дразнят его.  "Пятый узел..." Наконечник на
снегу скрипит,  как перо по бумаге.  Все в уме,  как на магнитофонной пленке
стоит только ее запустить,  как она воспроизведет запись. Пятый, этот чертов
пятый,  заставляющий до смертельного изнеможения прыгать цифры.  Ну, нет! Он
сейчас укротит его.  Он  подчинит его  себе.  Он  заставит цифры присмиреть.
Только... Только... Еще маленькое напряжение, одно маленькое. Фейерверк цифр
в одном строю.  Вот-вот он сейчас рассыплется.  "Пятый узел..." Стоп!  Цифры
выстраиваются по линеечке, робкие, пристыженные, после исступленной возни.
     Эхо радостного выкрика дробится по  ущелью.  Эха-ха-ха!  -  кричит он и
отталкивается обеими палками.
     На душе и в теле такая легкость,  что он не мчится,  а летит.  Еще один
поворот -  и туда,  где Нестор,  Кира, Синьковский; они должны сейчас же все
узнать.
     Глаза залепил снежный вихрь, поднятый резким торможением.
     На краю расщелины он качнулся, как маятник, и исчез.
     ...Кира должна заметить его отсутствие.  И Нестор тоже,  и Синьковский.
Они не оставят его.
     В  глазах опять помутнело,  ватная белизна становилась грязно-серой,  и
чернел проем вверху.
     Это  повторялось  уже  несколько  раз:  затемнение,  прояснение,  опять
затемнение и  опять прояснение.  Будто огромная туча закрывает небо -  и все
темнеет, но стоит ей уйти - как все заливается светом.
     Режет глаза,  ватная лавина надвигается на него,  хочет раздавить.  Все
тяжелее становится в  груди,  воздух  вырывается с  хрипом.  И  он  падает в
какую-то пустоту.  А  рядом Кира...  Живая,  с горячим дыханием,  с бьющимся
сердцем, сильная, красивая...
     - Кира...  -  шевелит он губами.  Вот видишь,  я какой...  Кира,  что я
говорю,  -  прибор,  он теперь заработает... Я назову его твоим именем - УК.
Уварова Кира.  И  никто не будет знать,  почему я назвал его так,  или пусть
догадываются, пусть знают. Ведь могу я посвятить свою работу кому хочу. Ведь
посвящают писатели, композиторы, а почему не могут конструкторы? Кира, ты не
уходи. Теперь, Кира, все будет по-другому.
     Он  пришел в  себя от  боли -  что-то  щелкало в  позвоночнике,  бешено
колотилось  сердце.  Он  сжал  пальцы,  рассерженный на  свое  бессилие,  и,
напрягая все мышцы, приподнял голову. Кто-то, барахтаясь в снегу, двигался к
нему.  "Кира..."  -  пошевелил он губами.  И опять чем-то черным захлестнуло
сознание.
     Кто-то пытался обхватить его за плечи. Он протяжно застонал.
     - Ничего, ничего, выберемся, старик! Ну, давай, давай, помаленьку...
     - Кира... - слабо позвал он.
     - Это я,  старик,  Павел Синьковский...  Не узнаешь?  Ну давай,  давай.
Угораздило же тебя, Серега. Мы там все склоны обыскали, всю щель обшарили.
     Синьковский наклонился над Паниным. Запахло потом и папиросами.
     - Тяжеленько мне будет с тобой... Эх, черт, и как же это все-таки тебя?
     Потом он сидел, беспомощно опустив руки.
     - Ничего я не сделаю с тобой, Серега, ничегошеньки. Ей-богу, ничего...
     Судорожно сжималась рука Сергея,  словно он  пытался схватить неведомую
опору и встать. Синьковский закурил. Лениво растекался дым.
     Синьковский тупо смотрел на  Панина,  на  его тянущуюся куда-то  руку и
слабо соображал, что теперь ему делать.
     - Умирать, что ли, собрался, - глупо выговорил он вслух свои мысли.
     Измученное  лицо   Панина  болезненно  передернулось,   рука  перестала
сжиматься, замерла.
     - Не надо бы мне...  умирать. Там наверху, у трех елей, расчеты. Прибор
будет работать. С радости свалился сюда...
     Стояла тишина,  было слышно,  как  хрипит что-то  в  груди,  как трудно
Панину говорить. Синьковский присел на корточки, обхватив руками голову.
     - Бредишь, старик...
     - Ты скажи там Нестору, Кире... Если снегом не заметет, все поймете...
     Синьковский поднялся на ноги и  опять закурил.  "Расчеты на снегу...  У
трех елей..."  Волнуясь,  он  походил по  расщелине,  проваливаясь глубоко в
снег,  как в пух.  Его зазнобило.  Он полез было наверх, но внезапная тишина
позади остановила его. Еще не веря этой тишине, он вернулся к Панину. Сергей
лежал с застывшим лицом, вытянутая рука была неподвижна...
     При  встрече с  друзьями после долгих поисков и  расспросов Синьковский
устало прикрыл глаза и дрогнувшим голосом проговорил:
     - Он там. Умер при мне...
     Кира   замахала  руками  и   закусила  губу,   открыв  глаза  широко  и
недоверчиво. У Нестора задергалась левая щека.
     - Ничего  не  изменишь,  умер...  Мы  должны  примириться с  этим...  -
фальшивым фальцетом произнес Синьковский.
     Кира смотрела на него с неприязнью.
     - Я ведь хотела сама... Почему вы мне не дали пройти туда...
     Синьковский нервно чиркнул спичкой о коробок.
     - Ему уже никто не поможет. Ни ты, ни я, ни Нестор, ни все вместе.
     Лицо  Киры  исказила боль.  "Какая она  сейчас некрасивая",  -  подумал
Синьковский.
     - Ты словно отполированный! - закричала ему Кира.
     Она побежала вдоль расщелины, без лыж, разгребая снег, как воду. Нестор
пошел за ней.
     "Если с расчетами все так, как сказал Панин, то она будет у его ног", -
подумал Синьковский.  О!  О нем заговорят теперь,  заговорят, как о таланте.
Синьковский -  талант! Как говорили: "Панин - талант"! Это будет его прибор,
прибор  -  Синьковского,  он  так  его  и  назовет...  Никто  не  считал его
бездарным,  случайным человеком в институте -  всегда корректного,  готового
прийти  всем  на  помощь.  Даже  сейчас  в  расщелину  спустился не  Нестор,
заведующий  лабораторией,  а  он  -  рядовой  конструктор,  близкий  товарищ
погибшего.
     Нестор возвращался с  Кирой.  Он  шел тихо,  придерживая ее  за  плечи,
наклоняясь к ней, что-то говорил.
     "Кира,  конечно, заурядный инженер, но красота - тот же талант, с такой
женой  не  пропадешь...   Как  это  только  не  понимал  Панин?"  -  подумал
Синьковский.
     Он не мог попасть спичкой в коробок.  Коробок упал к ногам, он раздавил
его.
     - Слушай!  -  сказал он Нестору,  держа в  зубах незажженную сигарету и
подавляя внутреннюю дрожь. - Вам надо спуститься вниз, там на базе объяснить
все. Я останусь здесь, буду ждать...
     - Никуда я не уйду отсюда! - закричала Кира.
     Синьковский почувствовал,  что  он  бессилен  воздействовать на  нее  и
умоляюще посмотрел на Нестора.
     - Кира, надо идти, - сказал Нестор мягко и успокаивающе.
     Синьковский,  наконец,  справился с  этой унижающей его дрожью и  снова
чувствовал себя  способным на  что-то  смелое,  как  тогда  перед  спуском в
расщелину.  "Может быть, они доберутся сюда только ночью. Я разожгу костер",
- подумал он и сам удивился благородству своих мыслей.
     Когда Кира и Нестор скрылись за увалом,  он быстро затянул ремни у лыж.
Подъем к  трем елям занял не  больше пяти минут.  Все  было так,  как сказал
Панин. Он вынул записную книжку и старательно переписал все с ровной снежной
площадки.
     Потом долго-долго топтался на месте,  пока с