глядывали улыбающиеся лица новоселов.
   "Пробивная", - сказала Ираида Ивановна. Это как?
   Расталкивая других локтями? Правдами-неправдами?
   На что надеялась, обращаясь ко мне с просьбой? Что сразу наброшусь на
хозяйку? И декан тоже: "Поговорите построже". Но что же делать? Я
попробовал сформулировать ответ Задонской: "Извините, но вынуждены
поставить вас в известность: людям, которые потеряли наше уважение, мы не
помогаем..." Вот был бы номер! Но скажи я такое Задонской, уверен, не
сконфузится. Дверью хлопнет, Да с жалобой к вышестоящим: грабителя, мол,
оставляют на свободе.
   Когда я ехал в автобусе, мне вдруг припомнились категорические
заверения кассирши. Может, и в самом деле она права, и деньги выданы
Задонской?



   НЕОЖИДАННЫЙ ВИЗИТ



   "Характеристика на студентку первого курса Гуревич Камилу Иосифовну.
Камила Гуревич при поступлении в музыкальное училище обнаружила неплохие
знания по общеобразовательным предметам и хорошие музыкальные данные. Была
определена вольнослушателем, так как по конкурсу не прошла.
   В дальнейшем проявила себя только с положительной стороны. Отличалась
упорством, прилежанием, любовью к музыке. После зимней экзаменационной
сессии зачислена студенткой по классу фортепьяно.
   В коллективе пользуется уважением. Комсомолка. Является успевающей. С
обязанностями агитатора во время выборной кампании справлялась.
   По характеру замкнута.
   Классный руководитель Бельская".


   Характеристика - еще одна страничка в деле.
   - К вам гражданочка, - предупредил по телефону постовой. - Пропустить?
   - Пропустите.
   Дверь распахнулась широко и резко. На пороге стояла Камила Гуревич,
взволнованная, бледная, с каким-то лихорадочным, болезненным блеском в
глазах.
   - Это сделала я, - выпалила она. - Вот! - улыбнулась принужденно,
прикусила губу. Ей не хватало дыхания.
   "Явка с повинной", - подумал я.
   Ей стоило больших усилий сдвинуться с места, точно весь запал ушел на
признание.
   Отняла плечо от дверного косяка, подошла к столу тяжелой походкой.
Выложила новые пятирублевки.
   - Вот, - повторила она.
   И села, опустив голову. В том же костюмчике и той же белой блузке.
   - Те самые? - спросил я, перебирая негнущиеся купюры. Шесть штук.
   Отрицательно покачала головой.
   "Те истратила. Самая обыкновенная мошенница..."
   Я был раздосадован. После разговора с Ираидой Ивановной я еще надеялся,
что подозрение не оправдается. "Еще свое отдаст, будьте уверены..." Вот
тебе и отдала!
   За ярлычком "мошенница" открывалось что-то жалкое, достойное презрения.
   И словно прочитав мои мысли, девушка закрыла лицо ладонями. Приткнулась
к столешнице. Я увидел, как мелко вздрагивают ее плечи, и потянулся за
гоафином с водой.
   - Успокойтесь. Ну, что же вы... Так честнее. Это смягчающее
обстоятельство. Выпейге...
   - Нет, я знаю. Ничто меня не спасет, - расслышал я сквозь всхлипывания.
- Не успокаивайте меня. Для меня все пропало. Все!.. Теперь меня выгонят
из училища. Она...
   Она...
   Девушка разрыдалась.
   - Почему вы не сказали об этом сразу? На первом допросе? - спросил я,
когда в кабинете стало тихо.
   - Разве что-нибудь изменится?.. И сейчас я вас прошу ничего ему не
сообщать. Очень. Я расскажу...
   А было так. Кассирша тогда болтала о чем-то через стол со своей
соседкой. Смеялись. Она сверила реквизиты извещения, заполненные рукой
Гуревич, с паспортом Задонской. И выдала деньги.
   - Давайте так, - предложил я. - Лучше напишите сами. Собственноручно.
Садитесь на мое кресло. Вот ручка.
   Сейчас бумагу... Так. Только поподробнее. А вверху: "Заявление", -
показал я и подумал: "Оформим как явку с повинной. Интересно, на что
потрачены деньги?"
   - Да. Укажите дальнейшую судьбу денег, - добавив я. - И почему вы их
взяли? Вы понимаете? Что вас толкнуло на это? Только чистосердечно и
поподробнее. Ну, не буду мешать.
   Я включил лампу и отошел к окну.
   Свет на улице мерк постепенно, как в кинозале перед началом сеанса.
"Ханзада просмотрел, наверное, уже половину картины, - прикинул я. - Не
знал, а то бы остался..."
   "Или-или, - говорил Ханзада. И вот одна из версий нашла подтверждение.
В общем-то, он молодец, этот мой новый помощник. И следователь из него,
дай бог, получится со временем неплохой..."
   "Почему эта, казалось бы, неплохая девушка споткнулась? Нехватка денег?
Но разве так поступает каждый, у кого материальные трудности?"
   Через полчаса Камила Гуревич дописывала шестой лист. Писала быстро, как
будто опасаясь, что времени осталось мало-мало и она ничего не успеет.
   "А Задонская тоже мошенница, - вдруг пришло мне на ум. - Обманным путем
хотела заполучить благоустроенную квартиру. А это откуда?.."
   - Я написала и о письме, - сказала девушка. - Письмо в тот день
получила я. Вот оно, прочтите.
   На страницах заявления мелькали знакомые слова: "извещение", "письмо",
"Задонская", "обида"...
   И вдруг я увидел слово, которое все это дело поворачивало на сто
восемьдесят градусов. Точнее, ставило с головы на ноги.
Слово-неожиданность! Слово-выстрел!
   Прокурор, рассматривая материалы на арест, не даст санкции на лишение
свободы заочно, без предварительной беседы с обвиняемым. Такая беседа
должна предостеречь от возможных ошибок. Как бы ни нагромождались
обвинения одно на другое, в каких бы смертных грехах человек ни
подозревался, может быть такой случай, когда живой разговор с
подследственным, его объяснения дадут абсолютно иной поворот делу.
   До прокурора дело не дошло. Но на нашу с Ханзадой долю выпал именно
такой редкостный случаи.
   Одно только слово!
   Она ушла, тихо притворив дверь. Такая же неулыбчивая, серьезная.
   Листкам, исписанным девушкой, суждено было быть предпоследними.
Последнее слово оставим Задонской.
   Я подравнял листки заявления, соединил их скрепкой. Прошелся по
кабинету туда-сюда: громыхнула железная дверца шкафа, скрипнули оконные
задвижки.
   М-ла, вот так история...


   РЕДКИЙ СЛУЧАЙ


   - "...Вы служите, мы вас подождем, - ребята часто ставят эту пластинку.
Здесь, в армии, песенка звучит поновому и не надоедает..." - Ханзада читал
громко, четко, с видимым наслаждением. Письмо, которое оставила Камила, я
подсунул Ханзаде, как только принесли заключение почерковедческой
экспертизы.
   - "...Песенка настраивает на грустную волну, - читал Ланзада. -
Воспоминания... Вот выхожу из автобуса Между большими домами виден ваш с
бабушкой низенький дом.
   Н ты в окне. Улыбаешься. Машешь рукой. Я бегу мимо палисадника,
нагибаюсь под ветвями. Мимо стены дома. Скорее. За углом снова вижу
тебя..."
   Судьба дела решена. Специалисты не подвели: заключение подготовлено
вовремя. Все правильно: на извещении почерк Гуревич.
   Я сдерживаюсь, чтобы не улыбнуться. Я готовлю Ханзаде сюрприз:
заключение экспертизы по всем материалам он пока не видел.
   Часы показывают половину десятого. До прихода Задонской - полчаса. И я
знаю, почему Ханзада пришел в отлично отутюженном черном костюме, в белой
рубашке с галстуком. Я знаю, что будет через полчаса, и мне становится
жаль Ханзаду.
   - Читай, читай, - тороплю я. - Подходишь к главному.
   "...Рядовой Мошкин опять балагурит. Ребята смеются, а мне не весело,
как и все это время, - терпеливо читал Ханзада. - Ты знаешь мой дурацкий
характер, Камила..."
   Ханзада вскинулся:
   - Гуревич?
   - Читай, читай.
   - "...Знаешь мой... характер, Камила. Знаешь, что может меня на
какой-то момент вышибить из седла. И я не стремлюсь подняться сразу. Не
стремлюсь выяснить, чего-то добиваться сразу же. Но проходит время и
появляется желание "помахать кулаками". Я не писал тебе и теперь казню
себя за это. Какое имел право забыть все. Все! Поверить той жалкой
писульке..."

   - Стоп! - оборвал я чтение. - Теперь слушай меня.
   "Рукописный текст записки, - прочел я первый пункт заключения
экспертизы, - выполненный черными чернилами, начинающийся словами:
"Дорогой солдатик" и оканчивающийся: "Доброжелательница", исполнен левой
рукой Задонской".
   Веки Ханзады дрогнули. Он приподнялся со стула, подавшись всем телом ко
мне.
   - Задонской, - повторил я. - Анонимка пришла обратно вместе с письмом.
   - Задонской? Вы шутите? - ошеломленно пробормотал Ханзада. - Дайте
взглянуть.
   - Сюрприз второй, - сказал я, тихонько отодвигая его руку. - Вчера
после твоего ухода Гуревич явилась с повинной. Деньги Задонской получила
она. Но мы не будем...
   - В корне не согласен! - Ханзада вскочил. Заволновался. Без видимой
причины начал переставлять на столе чернильницу, стакан с карандашами. -
Какой же сюрприз?
   Я доложил: "Или-или". Разве неожиданно? Одно подтвердилось. Теперь все
ясно. - Ханзада говорил быстро, не глядя на меня.
   Я хмыкнул:
   - Что молодому оппоненту ясно?
   - Объявим Гуревич статью. В чем обвиняется. Так! - Ханзада пригнул
палец. Он по-прежнему на меня не смотрел. - Разъясним процессуальные
права. - Пригнул второй палец. Задумался на секунду и зачастил: - Изберем
меру пресечения, скажем, подписку о невыезде. Арестовывать не будем. Три!
Представление в училище: "Куда, мол, смотрели? Четыре! Ознакомление
обвиняемого с делом. Обвинительное...
   - Сюрприз второй, - и остановил скороговорку Ханзады. - Ты не дал мне
договорить. Мы не будем вменять Гуревич статью. Дело подлежит прекращению.
И представления не будет. Теперь все ясно.
   - Вы это серьезно? Н-не понимаю. Поблажка? - опять зачастил он. - Из-за
Задонской?
   - Ты полагаешь, что это тот случаи, когда, допустим, жертвой хулигана
оказался злостный неплательщик алиментов? И неплательщика не очень-то
хочется защищать?
   Ханзада передернул плечами,
   - Но даже и тогда хулиган получит по заслугам. Это другой случай,
Ханзада.
   Часы показывали без пятнадцати десять.
   - Деньги она сожгла, - сказал я. - Получила и сожгла.
   И я подробно рассказал о вчерашнем разговоре с Камилои Гуревич.
   - Своей соседке я никогда не могла ответить так, как надо. Никогда... -
говорила она. - А у нас с Володей характеры одинаковые. Даже на удивление.
Я никогда почему-то не могу дать отпор сразу. Почему-то слова приходят
потом, когда уже поздно. Отчего не сразу? Просто паралич какой-то от
обиды. - Она медленно провела рукой по щеке, голос звучал глуше. - Мы
часто переписывались. Каждую неделю приходило по нескольку писем. Но вдруг
замолчал.
   Думала, думала... Хотела командиру части написать, - девушка потупила
взгляд. - Сердилась... - Она смутилась еще больше. Вы даже не
представляете, что для меня Володя... И примолкла.
   Я не торопил ее. Молчание длилось несколько секунд.
   - Только он и бабушка... - Камила наконец подняла голову. - Как она
смела распускать клевету! Боже мой! Какая подлость! Ведь я слышала об этом
обществе "Эксплуатируем карманы юношей". Очередная ее шутка. Помню, еще
зимой она веселила этим подружек... А вначале Задонская мне понравилась, -
припомнила Камила. - С ней не соскучишься. Друзей у нее много. Думала,
подружимся. По потом... начался какой-то кошмар. Эти замечания, ухмылочки.
Ноты потерялись... Мухи... Может, не поверите, но плохого я ей ничего не
сделала. Даже не отвечала на ее шуточки. Как-то не могла... Конечно,
расстраивалась. Старалась дома бывать реже. И вдруг поняла, что ненавижу
ее самым настоящим образом. Что надо немедленно бросить квартиру... Как
она ходит! Как говорит!.. Ее самодовольство.
   Смех. Желание командовать всеми. Ненавижу буквально все. Все! А тут
письмо Володино. Знаете... Разрываю конверт, и... эта гадкая записка. Ну,
такое во мне поднялось!
   Отомстить! Только это! Думаю: ты такая, и я тебе так же.
   Получай! И больше ни о чем другом... не хотела думать, - сквозь
смуглоту ее щек явственно проступил румянец. - Посидишь без денег,
узнаешь, как мне достается. Понимаю, все это несерьезно. Не по-взрослому.
Надо было не так. Но нормальные мысли пришли позднее. Все рассказала
Ираиде Ивановне, а она послала к вам...


   Я где-то читал, в арсенале заплечных дел мастеров имеется изуверская
пытка - капать водой с высоты на затылок.
   Методически и длительно повторяемый удар капли в одно и тоже место -
непереносим. Жертва сходит с ума.
   Примерно так, наверное, нагнетались в Гуревич неприязнь к Задонской и
чувство сопротивления. Обида за обидой. Кап! Кап! Человек впечатлительный
и скрытный, девушка замыкалась в себе. Молча переживала каждый удар.
   А они становились все ощутимее, больней. Внутреннее напряжение до поры
не получало разрядки. И вот произошел нервный срыв.
   К концу моего рассказа Ханзада опять был самим собой.
   Только раз по его лицу пробежала горькая, жесткая усмешка.
   - Пепел! Где пепел? - Ханзада пошел в угол комнаты. - В сейфе?
   - Твой трофей у меня, - я выдвинул ящик стола. - Смотри. На горстке
пепла лежал тот же недогоревший бумажный уголок величиной чуть больше
спичечной головки.
   - Теперь сравни с другим. - Я достал из ящика второй, точно такой же
уголок, блестящий и желтоватый с одной стороны. - Видишь, сходны. Но
второй получен экспериментально. Очень просто. Отрезать от пятерки уголок,
от белой ее полоски, и поджечь. Этот пепел - деньги, Ханзада. Точнее,
остатки денег...
   Забегая вперед, замечу, что впоследствии это было полностью
подтверждено выводами экспертизы.
   - А мы с тобой и не догадались. Выходит, плохие мы пинкертоны!
   - А вдруг она часть сожгла, а другую присвоила? - с вызовом спросил
Ханзада и я увидел, как он украдкой взглянул на часы. До прихода Задонской
оставалось всего три минуты.
   - Какой ты рационалист, однако.
   - А умышленное уничтожение имущества? - примерил Ханзада другую статью.
   - Статья-то подходит, - сказал я, - но посуди сам: явка с повинной,
ущерб возмещен. Нужно ли привлекать Гуревич?
   - Пожалуй... - Ханзада пришел в движение, будго ожившая фотография. Он
опять не смотрел на меня и бубнил, частил без остановки. - Видите! Значит
осмотр нужен!
   Кто оказался прав? Ага! А если бы я не нашел? Если бы осмотра не
было?.. - Он тогда не понял моей иронии. Разумеется, осмотр был необходим.
Но оправдываться поздно.
   - Если бы да кабы... Результат один. Презумпция невиновности. Знаешь?
   - Еще бы! - упавшим голосом сказал Ханзада. - Следователь обязан
исходить из предположения, что лицо не виновно.
   - Пятерка, - похвалил я, - Завтра на планерке доложишь это дело.
Любопытный оборот все-таки!
   Но Ханзада почему-то сник и слушал с прохладцей. Он опять сидел в
любимой позе, крутил двумя пальцами прядку волос. В сквере, куда
поглядывал Ханзада, бегала детвора. Пенсионеры отдыхали на лавочках.
   - Мне бы о другом, - запоздало отозвался Ханзада. - О раскрытии бы. Про
настоящего преступника. А этокакое-то исключение из правила. Вы уж сами...
- он уныло подергал себя за лацкан пиджака.
   - Чудак-человек! - изумился я, - Будет другое! Будут раскрытия. Но
пойми... А, впрочем, - махнул я рукой, - сам разберешься.
   Итак, Гуревич кара в виде лишения свободы на срок до трех лет не
грозит... По ведь она выступила под фамилией Задонской - налицо обман. Она
завладела чужим денежным переводом. Как будто все ясно. Отнеслась без
должного почтения к одной из статей Уголовного кодекса.
   "Преследуя цель незаконного обогащения..." Пли: "Из стремления извлечь
материальную выгоду..." Но, выходит, не преследовала. Не стремилась! Не
было корыстолюбия. А было душевное волнение, сгусток обид в сердце,
желание отомстить...
   Уникальный в своем роде случай. "Сожгла" - это то самое слово, которое
вмиг осветило всю историю иным светом.
   Нет умысла на присвоение!
   Ханзада вторично перечитывал заключение экспертизы.
   Вертел в руках анонимку.
   "Поведение Задонской заслуживает самого широкого обсуждения в
институте", - укажем мы в представлении.
   "В результате халатного отношения кассира почтового отделения к своим
обязанностям стало возможным..." - укажем в другом официальном послании.
   Время отсчитывало последнюю минуту до прихода Задонской. В том, что она
явится, я не сомневался. Я встал, чтобы забрать у Ханзады бумаги. Потом
достал папку с обвинительными заключениями. Полистал. После каждого
проведенного дела один экземпляр я оставляю себе на память.
   Когда-нибудь я узнаю, как сложилась дальше жизнь моих подследственных.
Есть такая задумка...
   - Ничего, Ханзада, где наша не пропадала?!
   Он ответил какой-то скользящей, скороспелой, стеснительной улыбкой. А
парень-то принарядился: черный костюм, нейлоновая рубашка, галстук. Жаль,
конечно, его. Ну, ничего, бывает и хуже. Выдюжит.
   В коридоре по паркету весело зацокали каблучки. Идет.
   - А что мы ей скажем? - как будто без интереса спросил Ханзада,
рассматривая ногти.
   - Отдадим деньги, - ответил я. - Ты, помнится, говорил про точное
попадание в носителя зла? Про разговор по душам?.. Ну вот. Похвалим за
преднамеренную травлю.
   Для такого разговора мы созрели вполне. Оба созрели.
   Я увидел, как Ханзада выпрямился на стуле и побледнел.
   С порога уже улыбалась Задонская. Приветливая, как всегда.


   В. ХМЕЛЕВ.


   * * *


   К НОВОЙ ЖИЗНИ


   Полковника Худайбергена Жантаевича Абельдинова мы знаем давно.
Убедились: умеет он верить в людей. Где бы ни работал, постоянной
оставалась искренняя заинтересованность в человеке, любовь к нему.
Главное, к чему он стремятся, чему отдает все силы и энергию, - сделать
люден лучше. Это его призвание.
   В 1968 году Абельдинова назначили начальником колонии строгого режима.
Трудностей встретилось немало, но он с честью преодолел их.
   Одно из первых дел, за которое ему пришлось взяться - это жалобы на
плохое питание. Не потому, что не хватало продуктов: они растаскивались
ворами. Обстановка в колонии накалялась.
   Абельдинов понимал, что, если не принять срочных мер, будут
неприятности.
   В хлеборезке он лично перевешал готовые пайки хлеба.
   Жулика-хлебореза тут же отправил в штрафной изолятор.
   Потом пересчитал количество ведер воды, залитой в котлы, лично
проконтролировал закладку продуктов. Приготовили суп - завтрак всем
пришелся по вкусу. Установленная для заключенных норма продуктов попала по
назначению.
   И этим было сказано все: в колонии появился заботливый человек.
   Однако перемены, несмотря на старания Абельдпнова, наступали медленно.
Правда, землянки стали содержаться в чистоте, повышался процент выхода
заключенных на работу. Но неработающих или отказчиков было еще много.
   Они группировались в жарко натопленной землянке, пели, играли в карты
и, конечно, ожидали, когда новый начальник придет к ним и начнет
"понуждать работать". Но новый начальник не заходил. С одной стороны,
хорошо - живи, как знаешь. С другой - настораживало. Воры, лишенные права
распоряжаться кухней и не привыкшие к нормированным харчам, решили созвать
"сходку" и на ней договориться, как действовать против новых порядков.
Когда после отбоя собрались в бане, неожиданно вошел Абельдинов.
Примостившись на перевернутом бачке, он не спеша полез в карманы шинели и
стал выкладывать кубики индийского чая.
   Осужденные ждали. Сложив аккуратно кубики, Абельдипов попросил принести
ведро, электрическую плитку и для всех присутствующих - по кружке.
   - Люблю чай, - проговорил он, - в особенности в такую стужу. Если я
правильно понял, вы тоже собрались чайком побаловаться. Попьем вместе.
   Когда чай был готов, он наполнил кружки и сказал:
   - Скучно так. Не будем притворяться. Я знаю, зачем вы собрались. Но вы
не сделаете того, что надумали: ведь вы - люди. Договоримся так: попьем
чай, пойдем спать, а завтра - на работу.
   В это морозное утро, кроме больных и хозобслуги, в зоне никого не
осталось: все вышли па. работу,
   Не прошло к недели, вновь жалобы. Причина - плохо пропеченный хлеб.
   Уговаривать осужденных, ссылаясь на то, что здесь какое-то
недоразумение, было бессмысленно.
   - Пригласить повара и хлебореза, - распорядился Абельдннов, оказавшись
в окружении разъяренной толпы.
   - Опять митинг! - заорали со всех стор