пытными
окнами. Это была Осень.
   Боже,  почему ты  разделил год на четыре части? Зачем эти переходы от
лета к зиме и обратно? Зачем нужны эти проклятые осень и весна,  давящие
душу и  рвущие ее на части своей чудовищной сутью, сутью змеи,  меняющей
свою кожу?
   В такое  время  Ей становится то страшно, то Ее охватывает беспричин-
ная, всесокрушающая злоба, то апатия. Но самое страшное - тоска. Жуткая,
беспричинная, глубокая и беспросветная, как ночь на кладбище. Этой тоске
нет конца, она  как вампир,  сосущий соки из Нее,  опустошающий Ее душу.
Единственное спасение тогда - карандаш, листы белой,  как больничные ха-
латы,  мелованной бумаги и тушь. Все,  все - и злоба, и апатия, и страх,
и, что самое лучшее,  тоска, легко и просто сбрасываются туда - в пучины
белой страны, и выступают на ее поверхности черными фигурами. Тогда ста-
новится легче, правда ненадолго, но легче.
   Вот оно опять. Тоскливо, тоскливо до боли, до слез в иссохших глазах,
до спазма в груди - тоскливо до смерти. Быстрее,  быстрее, пока измучен-
ное тело  не забьется в судорогах,  к столу. К бумаге,  к белому прямоу-
гольному лекарству.
   Последняя мысль: как хорошо, что здесь постоянно дают новую бумагу!

  * * *

   Доктор посмотрел на посетителя строго и в то же время снисходительно.
   - Господи,  пятый  рисунок! И  все за десять минут!  Поразительно...-
Пробормотал,  посмотрев растерянными глазами на Доктора, посетитель. - И
так каждый день? неужели она не устает?
   Доктор еще раз посмотрел в смотровое окошечко на двери с номером 15 и
взяв посетителя за локоток, повел его по коридору.
   - Она  рисует каждый день осенью и весной, во время циклов обострения
шизофрении. Естественно, она устает, но припадки, случающиеся с ней, ес-
ли она не рисует,  истощают ее намного больше. Ее уже невозможно вернуть
к нормальному  состоянию, к  тому же болезнь продолжает прогрессировать.
Мы держим ее на нейролептиках, давая их лошадиными дозами,  но это очень
мало помогает. С такой нервной нагрузкой ей остался год до слабоумия, не
больше.
   - Но Доктор,  вы понимаете,  она гениальна! Вы должны вылечить ее.  Я
сам, как вы знаете,  неплохой художник,  я достаточно компетентен, чтобы
сказать -  ее рисунки превосходят все когда либо виденное мной! Они нас-
только мастерски выполнены, в них заложены такие великолепные идеи,  что
их можно поставить в ряд с произведениями таких мастеров, как Дали,  Го-
йя, Гоген...
   - Дорогой мой, смею уверить вас,  в нормальном состоянии она будет не
более гениальна в живописи, чем я. Она начала рисовать с первыми присту-
пами шизофрении, и закончит рисовать с последним таким приступом. Ее ге-
ниальность заключается  в ее болезни, шизофрения пробудила в ней способ-
ность к  живописи,  и шизофрения стоит за каждым ее рисунком. Теперь они
стояли перед  дверями  лифта, и  Доктор  старательно поглядывал на часы,
всем своим видом намекая, что ему пора, но Художник никак не мог уйти.
   - Выходит, ее болезнь - гениальность?
   - Я  бы сказал иначе:  ее гениальность - болезнь. И эта болезнь скон-
центрирована в каждом ее рисунке. Она сбрасывает излишнее нервное напря-
жение на  бумагу, высвобождая  в рисунок  свою нервную энергию,  которая
иначе привела  бы  ее  к припадку. Для  нее Это - просто способ борьбы с
проявлениями болезни. Чтобы это понять,  достаточно посмотреть на ее ра-
боты - они настолько наыщены шизофренией, что можно сказать: эти рисунки
- переложенный на бумагу алгоритм нервного расстройства. Да,  кстати,  я
думаю, вы изучали ее рисунки довольно долго?
   - Да, я примерно по полчаса изучал каждый.
   - Вы, вероятно, почувствовали после этого себя не в своей тарелке?
   - Д-да, доктор,  у меня было ощущение,  как будто я стал воспринимать
иир по-другому. Минут через сорок это прошло. А что это было?
   - Это  был, если можно так выразиться,  отзвук болезни автора в вашей
голове. Алгоритм нервного расстройства,  заключенный в ее работах,  нас-
только совершенен и реалистичен, что если человек рассматривает их долго
и при  этом  обладает  неустойчивой нервной системой, то у него есть до-
вольно много шансов стать сначала шизоидом, а потом и шизофреником. Это,
конечно, только теория, на практике мы еще не сталкивались с такими слу-
чаями, но все возможно.
   - Доктор,  вы знаете,  у меня к вам просьба. Один мой друг, писатель,
очень хочет познакомиться с вашей пациенткой. Можно ли это устроить?
   - Нет мой друг,  зто абсолютно невозможно. Мы и так нарушили порядок,
позволив вам зто посещение. Вы же все понимаете.  Это психическая лечеб-
ница особого  режима и всякие посещения здесь запрещены. Так что о вашем
друге не  может  быть  и речи. Сюда  можно  попасть,  хе-хе,  лишь очень
серьезно заболев. Да, кстати, ие забудьте вернуть нам рисунки...

  * * *

   Она изможденно откинулась на спинку стула. Напряжение медленно отсту-
пало,  оставляя в  Ней  чувство опустошения. На ослепительно белом листе
просыхала тушь, знаменуя появление еще одной застывшей части черно-белой
жизни. Той жизни,  куда ушла вся тоска и боль, незаметно растворившись в
двуцветных силуэтах людей. Мир,  вид на который открывался в окно рисун-
ка, был сложнее и умнее того, в котором жила Она.
   Чувствовалось, что в том мире тоска, боль и апатия не имеют того зна-
чения и той сути, которую они имели здесь, в зтой комнате с белой жепез-
ной кроватью и обитыми мягким материалом стенами. Ей хотелось туда.  Ту-
да,  в те черно-белые просторы Ее страны. Ей хотелось бродить по тем по-
лям, хотелось плавать в тех морях и разговаривать с теми людьми.
   Хотелось, но это было невозможно.
   Она рассеянно посмотрела на стол, заваленный рисунками,  на стены, на
потолок и улыбнулась. Все было хорошо. Тоска отступала. Но что-то мешало
ей уйти совсем. Что-то противное,  мокрое и шуршащее.  Она посмотрела за
окно. Там, пропитывая землю влагой, шел Дождь. Он тупо бился в окно, пы-
таясь проникнуть и сюда, в Ее комнату. Он стучался и шуршал, шуршал, ШУ-
РШАЛ! Нет! У Нее сейчас лопнут барабанные перепонки от этого шуршания.
   Она резко выпрямилась на стуле и схватила карандаш. Подумала и отбро-
сила карандаш,  схватив сразу перо и окунув его в баночку с тушью. Рисо-
вать! Рисовать ТОТ мир. Быстрее!
   Практически бездумно  она  начала  рисовать.  Скорее!  Сбросить  Туда
дождь, тоску, боль...И тут ей пришло в голову, что можно все сделать на-
оборот: тоску, дождь, боль - оставить здесь, а самой попасть Туда, в тот
мир.
   Надо только оставить там для себя место!
   Рисунок был  уже почти готов - поле где-то недалеко за городом, и до-
рога,  уходящая вдаль. В  пейзаже было только одно белое пятно - женский
силузт...

  * * *

   Доктор был  поднят  с кушетки в ординаторской, куда он прилег вздрем-
нуть, влетевшим в комнату санитаром. Санитар сообщил, что палата под но-
мером 15 пуста.
   - Вы что, пьяны, друг мой?
   Доктор быстро шел по клинике. Пустой коридор, длинный ряд ламп "днев-
ного" света, белая дверь с смотровым окошком. Доктор, проклиная косогла-
зого санитара, заглянул в окошко. Стол, заваленный рисунками, стены, по-
топок,  белая кровать, привинченная к полу, окно, и никого. Тушь разлита
по белому стулу, перо лежит на полу. И ни души.
   Непослушные руки набирают код на замке,  дверь открывается. Последняя
надежда исчезает. Побег. Непонятно каким образом, но побег. Быстрая про-
верка: окно, замок на двери, стены, даже вентиляционная решетка. Все це-
ло, но больной нет. Палата 15 свободна. На столе рисунок - поле, дорога,
и молодая женщина бредет куда-то... Тушь еще не просохла. Непонятно...
   - Оставайтесь здесь. Я пойду, напишу обьяснительную. Если что-то смо-
гу обьяснить. Сообщите на вахту, пусть проверят всю клинику.  Она должна
быть где-то здесь...
   Опять коридор,  опять лампы. Усталость, слабость и растерянность, та-
кая непозволительная  для врача. Доктор в раздумьи остановился у двери в
ординаторскую.
   Подошла сестра. Стоит, чего-то ждет. Не решается заговорить.
   - Что вам?
   - В приемный покой поступил новый пациент. Из диспансера. 0ни там по-
ставили ему шизофрению,  бред преследования. Похоже,  на этот раз они не
ошибпись.
 - Замечательно... Вот и 15 освободилась, похоже... А кто такой?
   - Художник иакой-то. Все о черно-белом мире что-то говорит. Дорисова-
лся, бедолага...
   За окном  шел дождь, и холодные капли падали на опадающую листву ста-
рых кленов...

   Олег Булатов, 23 октября 1994 года.