ающийся  из тебя, сбегающий  с края неба на коричневую
землю, на серый камень. На меня.
  Иногда  я вбегаю в закат, с разверстыми как у пугала руками, думая, что
смогу спрыгнуть  с края  мира в волшебную печь  и  сгореть в  тебе.  Мне  бы
хотелось закутать свое тело в яркие всполохи налитого кровью неба.
  Все другие цвета поглощены. Унылые звоны дня никогда не проникнут в мой
почерневший  череп.  Я живу в четырех пустых стенах, как отшельник.  Ты была
ярко  освещенной  комнатой,  но  мне   пришлось  закрыть   дверь.   Ты  была
разноцветной одеждой (см. Иосиф Библия бытие гл.37), брошенной в грязь.
  Ты видишь  меня в моем пропитанном кровью мире? Зеленоглазая девушка, с
широко раскрытыми миндальными  глазами   зайди языками пламени  и верни  мне
зрение.

  Март. Элгин обещал позвонить мне в марте.
  Я считаю дни, как-будто сижу под домашним арестом. Стоит сильный холод,
а в лесах полным-полно диких  белых нарциссов. Я  пытаюсь утешиться цветами,
равномерным  цветением  деревьев.  Это  уже  новая  жизнь, может быть что-то
хорошее от нее перепадет и мне?
  Винный  бар,   также  известный  под  названием  "Прикосновение  южного
комфорта", устраивает  весенний  фестиваль  с целью привлечь назад клиентов,
чьи непокрытые  долги по  кредитным  карточкам так и  не  были возвращены во
время рождественских  праздников. Для  нас,  работающих  здесь, это означает
переодевание в обтягивающие комбинезоны  цвета лайма, с простенькими венками
из искусственных крокусов на головах.
  Названия всех  напитков  продолжают весеннюю  тему:  "Пунш  Мартовского
Зайца", "Злачный слинг", "Голубой Дрозд".
  Независимо от вашего заказа, ингредиенты остаются одинаковыми, меняется
только спиртовая основа. В мои обязанности входит готовить смесь из дешевого
столового бренди, японского виски, чего-то, что называлось джином и, иногда,
отвратительного  шерри  с  апельсиновым  соком  с  мякотью,  жидких  сливок,
кусочков  сахара и различных пищевых красителей. Все это дополнялось содовой
и продавалось по цене 5 фунтов за пару напитков, - достаточно дешево, по той
же цене, что и в "Счастливые часы".
  Администрация  кафе  заказала  мартовского  пианиста  и  разрешила  ему
проигрывать  весь репертуар  из песен  Саймона и  Гарфункела, чередуя их  по
своему  собственному  выбору.  По  какой-то  причине  он страдал  навязчивой
привязанностью к одной единственной песне "Мост над мутными водами".
  Каждый мой приход  на работу к 5 часам начинался  с серебряной девушки,
плывущей  по волнам  голосов  подпевающей,  рыдающей уже  подвыпившей  толпы
посетителей.  На  фоне  этих  пьяных и  болезненно дребезжащих голосов,  мы,
"Весенняя зелень",  прыгаем от стола к столу, разбрасывая  пакеты с пиццей и
утешительные кружки. Я начинаю не выносить своего напарника.
  Все еще  ни  слова  от Элгина.  Работаю все  усерднее, смешиваю  больше
коктейлей, остаюсь допоздна, не сплю, не думаю.
  Возможно  меня  ожидала бы  перспектива  спиться,  если  бы  здесь было
что-либо потребное для питья.
  "Мне бы хотелось посмотреть где ты живешь."
  Я  стою  за  стойкой бара,  угрюмо  потягивая  уже которую подряд пинту
"Смертельной Экстры", когда Геил Райт дает мне понять, что  собирается пойти
ко мне домой. В два часа  ночи, когда наши последние ночные птички выпали из
своих промокших гнезд, она заперла дверь и положила мой складной велосипед в
багажник своего автомобиля. У нее была кассета с записью Тэмми Уайнет.
  "Мне нравится твоя  сдержанность" - говорит она. "Мне не  хватает этого
на работе".
  "Почему же ты держишь это место?"
  "Мне  нужно чем-то заниматься,  чтобы  зарабатывать на жизнь. Я не могу
рассчитывать на прекрасного принца в моем возрасте." - засмеялась она -  Или
с моими вкусами."
  Встань  рядом со своим мужчиной, говорила Тэмми, и  покажи миру, что ты
его любишь.
  "Летом  я хочу  устроить фестиваль Кантри и Вестерна,  что  ты  об этом
думаешь?" - она слишком резко срезает угол.
  "Во что мы будем одеты?"
  Она опять засмеялась, более  пронзительно на сей раз. "Тебе не нравится
твой комбинезончик? Я думаю,  ты выглядишь в нем Обворожительно. Она сделала
ударение  на "О" так, что это  прозвучало скорей как  прыжок через пропасть,
чем как  комплимент. "Очень мило с твоей стороны подвезти меня"  - говорю я.
"Я могу предложить тебе что-нибудь выпить, если ты не против."
  "О-о да, - говорит она, - "О-о да".
  Мы  выходим из  ее машины,  я открываю дверь своей  квартиры  холодными
пальцами и с холодным сердцем приглашаю ее войти.
  "Здесь  мило  и  тепло" - говорит  она  и прижимается  к  печке.  У нее
огромная задница. Она напомнила мне шорты, в которых ходил  мой бойфренд. На
них  была надпись:  "Осторожно  задница" (Игра слов  в  английском  (GL)A .
HA DLE WITH CARE -- "ОСТОРОЖНО.  СТЕКЛО", где в слове "стекло" стерты первые
2 буквы, прим. переводчика). Она поворачивает свой зад и роняет керамическую
кружку.
  "Не беспокойся" - говорю  я,  она  была  слишком  громоздкой  для  этой
печки".
  Она  осторожно  погружает себя в  качающееся  кресло  и  принимает  мое
предложение выпить горячий шоколад, недвусмысленно намекнув на Казанову. Мне
этот факт всегда казался малоизвестным.
  "Это  не правда" -  говорю  я "Шоколад  это прекрасное снотворное". Что
тоже неправда, но я думаю, что Гейл Райт возможно  проглотит это, клюнув  на
то что я говорю это очень уверенным тоном. Я многозначительно зеваю.
  "Сумасшедший день" - говорит она "Сумасшедший день. Это заставляет меня
мечтать о других вещах. О таких темных, возбуждающих штучках".
  Патока. Это  первое, что приходит  мне в голову. Как бы это выглядело -
изваляться в Гейл Райт?
  Однажды у меня был бойфренд, ее звали Карло, он был темной возбуждающей
штучкой. Он заставил  меня сбрить все волосы с  тела и то же самое сделал  с
собой.  Он  заявил,  что  это усиливает  чувствительность,  но  у  меня было
ощущение, что  меня заточили в  пчелиный улей. Мне  хотелось  доставить  ему
удовольствие,  от него пахло елочными шишками и портвейном, его длинное тело
было мокрым от страсти. Мы встречались на  протяжении шести месяцев, а потом
Карло  встретил  Роберта,  который  был выше,  шире  и  стройнее  меня.  Они
обменялись своими бритвами и вырезали меня из своей жизни.
  "О чем ты мечтаешь?" - спрашивает Гейл.
  "О старой любви".
  "Любишь старых, да?  Это хорошо. Хотя,  знаешь, я не так уж и стара как
выгляжу, если речь идет об обивке."
  Она сильно  ударяет  по  креслу и  облако пыли  оседает на ее поблекший
макияж.
  "Мне нужно признаться Гейл, что у меня кто-то есть."
  "Вот  так  всегда" -  вздыхает она  и  сосредоточивает взгляд на темных
комочках в своем горячем шоколаде, как предсказательница судьбы.
  "Высокий, темный и красивый?"
  "Высокая, рыжая и красивая"
  "Тогда расскажи сказку на ночь. - говорит Гейл, - Какая она?"
  Луиза, девушка семейства двукрылых, рожденная в огне, 35 лет.
  Грудь - 86, талия -65, бедра -90. 10 лет замужем. 5 месяцев со мной.
  Докторская степень по Истории  искусств. Первоклассный разум. 1 выкидыш
(или  2?),  0 детей. 2 руки,  2 ноги, очень много  белых кровяных  телец. 97
месяцев оставшейся жизни.
  "Не плачь, - говорит Гейл, опускаясь  на колени  перед моим  стулом, ее
пухлая рука со  множеством колец ложится  на мою тонкую, не украшенную руку.
"Не плачь.  Все  правильно. Она бы  умерла и у тебя не  было бы  возможности
простить себя. Теперь у нее есть шанс".
  "Это неизлечимо"
  "Ее доктор сказал иначе, Она ведь может доверять ему, правда?
  Гейл не знала всего.
  Она очень  нежно дотрагивается до  моего лица. "Счастье снова придет  к
тебе. Мы можем быть счастливы друг с другом, не так ли?".
  Шесть утра.  Я лежу  в  своей  арендованной, продавленной,  двуспальной
кровати с Гейл Райт, свернувшейся подле меня. Она пахнет пудрой и трухой.
  Она  громко храпит и, судя по  всему, будет храпеть еще какое-то время,
поэтому я встаю, беру ее машину и еду к ближайшей телефонной кабине.
  Мы  не занимались любовью.  Все,  что было в  моих силах  -  это обвить
руками ее обитую плоть с энтузиазмом продавца диванов бывших в употреблении.
Она  гладила меня по голове  и заснула, что  было естественно, поскольку мое
тело было не более чувствительным, чем мокрый плащ.
  Я  бросаю монетку  в щель  и слушаю гудки,  пока  от моего  дыхания  не
запотевают  стекла  пустой  кабины.  Мое  сердце  сильно  колотится.  Кто-то
отвечает - сонно, раздраженно.
  "АЛЛО? АЛЛО?"
  "Привет Элгин".
  "Ты знаешь сколько сейчас времени?"
  "Сейчас раннее утро после еще одной бессонной ночи".
  "Что ты хочешь?"
  "Наш уговор. Как она?"
  "Луиза в Швейцарии. она была очень больна, но сейчас ей гораздо  лучше.
Мы добились хороших результатов.  Она пока не вернется в Англию, если вообще
вернется. Ты не сможешь увидеть ее".
  "Я не хочу ее видеть" (ЛОЖЬ. ЛОЖЬ.) "Вот и хорошо, потому что она-то уж
точно не желает видеть тебя".
  Наступило молчание. Какое-то время  я  продолжаю держать трубку,  глупо
уставившись на микрофон. С Луизой все в порядке,  это было единственным, что
имело значение.
  Я сажусь  в  машину и еду  пустынными  милями домой. Воскресное  утро и
никого вокруг. В верхних комнатах плотно задвинуты занавески.
  Дома  по обочине дороги все еще спят.  Лиса перебежала мне дорогу, в ее
пасти болталась курица. Мне придется отчитываться перед с Гейл.
  Из моего дома доносятся только два звука: металлическое тиканье часов и
храп Гейл. Я закрываю дверь  на  лестнице и остаюсь  наедине с часами. Очень
ранним утром часы идут по другому, они растягиваются и таят в себе обещание.
Я  беру свои  книги  и пытаюсь работать. Русский -  это  единственный  язык,
который  я хорошо  знаю, что  очень помогает, потому что не так много  людей
могут составить мне конкуренцию  в моей работе. Франкофилам приходится туго,
потому  что все  хотят  сидеть в парижском кафе  и переводить новое  издание
Пруста. Не я. Мне всегда казалось что tour de force  это школьная экскурсия.
(фр.  tour de force - мастерское  исполнение  прим. переводчика) "Ты  ведешь
себя по-идиотски" - говорит Луиза, слегка шлепнув меня.
  Она встает, чтобы  приготовить кофе и приносит  его свежим,  с  запахом
плантаций  и  солнца. Ароматный пар согревает наши  лица и  затуманивает мои
очки. она рисует по сердечку  на каждой  линзе. "Это  для того, чтобы видеть
только  меня" -  говорит она.  Ее  волосы цвета  киновари,  ее  тело  -  все
сокровища Египта.  Нельзя  найти подобных  тебе, Луиза. Я  больше  никого не
вижу".
  Я работаю, пока часы  не бьют полночь и я слышу жуткий грохот  наверху.
Гейл Райт проснулась.
  Я  быстро  хватаю  чайник,   подозревая  что  понадобится  какое-нибудь
примирение. Интересно, защитит  ли меня чашка чая?  Я протягиваю руку, чтобы
взять  "Эрл Грей",  но вместо этого  беру  "Em ire  le d" со слоганом:  Чай,
Настаивающий На Своих Правах. Чай по-мужски. Чай с таким количеством танина,
что дизайнеры используют его как пигмент.
  Она  заходит в  ванную.  Я слышу как тарахтят водонапорные трубы  . Они
заставили цистерну отдать всю горячую воду, до последней капли. Надеюсь Гейл
не выпустила осадок.
  "Никогда не выпускай Осадок" - говорил  фермер, когда  знакомил  меня с
жильем. Он сказал это так, как будто Осадок был каким-то страшным существом,
которое жило под горячей водой.
  "А что случится, если я это сделаю?"
  Он обречено покачал головой. "Не могу сказать".
  Наверняка  он  имел в  виду,  что просто не  знает, но как  ему удалось
вложить в эту фразу такую интонацию, что она прозвучала как какое-то древнее
проклятие?
  Я беру чай для Гейл и стучу в дверь.
  "Не стесняйся"
  Я с усилием толкаю туго открывающуюся  дверь и с шумом  ставлю  чашку с
чаем  на  край  ванной. Вода  в ванной коричневая.  Гейл  вся полосатая. Она
выглядит  как отборный  кусок  бекона  с прослойками. Ее глаза  маленькие  и
красные со сна. Волосы стоят торчком как стог сена. Я передергиваю плечами.
  "Холодно, правда? " - говорит она "Не потрешь мне спину, красотуля?"
  "Мне нужно разжечь печку, Гейл. Не могу дать тебе замерзнуть".
  Я сбегаю по лестнице и да, конечно же, разжигаю печку.  Я даже  могу  с
радостью поджечь  весь  дом, с  поджаривающейся  в нем  Гейл. Это невежливо,
говорю  я  себе.  Почему  ты  в  таком ужасе  от  женщины, чей  единственный
недостаток  в  том, что  ты  ей  нравишься, и чье  единственное  качество  -
заполнять собой все пространство?
  Бум,Бум,Бум,Бум,Бум.Бум,Бум. Гейл  Райт  стоит у подножья  лестницы.  Я
выпрямляюсь и коротко улыбаюсь.
  "Привет, дорогуша", говорит она  целуя меня с чмокающем звуком. "У тебя
есть сэндвичи с беконом?".
  Пока  Гейл копается в том,  что  осталось от  Осенней Эффи, - одной  из
свиней,  ежегодно  отправляемых  на  убой  фермером,  она  говорит мне,  что
собирается изменить мой график работы,  для того, чтобы мы  могли работать в
одно время.  "Я также буду больше тебе платить". Она слизывает жир  с нижней
губы и с того места на руке, куда он капнул.
  "Мне бы не хотелось. Меня все устраивает".
  "Ты в шоке. Попробуй сделать так, как я говорю" - она плотоядно смотрит
на меня поверх своего завтрака. "Разве тебе  было плохо побывать  в семейной
обстановке вчера вечером? Эти твои руки были повсюду."
  Ее  руки  втискивают  Эффи в ее челюсти  с такой силой, как  будто  она
боится что у свиньи еще хватит духа устроить побег. Она сама пожарила бекон,
потом обмакнула куски хлеба в жир перед тем, как сделать сэндвич.
  На ее  ногтях  были  остатки красного лака, несколько  кусочков от него
перекочевали на хлеб.
  "Мне  нравятся сэндвичи  с  беконом," - говорит она.  "Твои пальцы  так
прикасались ко мне. Они такие легкие и ловкие, ты играешь на пианино?".
  "Да,"  -  говорю  я  неестественно высоким голосом.  "Извини мне  нужно
выйти".
  Я  добираюсь  до  туалета  как раз  вовремя  -  меня стошнило. Стоя  на
коленях,  с  опущенной головой я обделываю унитаз  овсянкой. Я вытираю рот и
полоскаю его водой,  сплевывая  жжение  из  своей глотки.  Если Луизе делают
химиотерапию, она наверное  страдает так каждый день.  А  меня нет с ней. "В
том то и дело, в том то и дело", - говорю  я себе в зеркале. "Это то, чего с
ней не произойдет, пока она с Элгином".
  "Откуда  ты знаешь?" -  говорит писклявый сомневающийся  голос, который
уже начинает меня пугать.
  Я приползаю обратно в гостиную и делаю  большой глоток  виски  прямо из
бутылки. Гейл делает  макияж глядя  в  маленькое зеркальце. "Надеюсь, это  у
тебя не вредная привычка?", говорит она, косясь на меня из-под карандаша для
глаз.
  "Я плохо себя чувствую".
  "Ты недостаточно спишь,  вот в чем дело. Я слышала  тебя  в шесть утра.
Тебе куда-то нужно было пойти?".
  "Мне нужно было позвонить кое-кому".
  Гейл откладывает в сторону свою волшебную палочку с тушью "Ma сara". На
тюбике  была  надпись  "волшебная  палочка", хотя  выглядела  она  как прут,
которым подгоняют коров.
  "Тебе нужно забыть ее".
  "С таким же успехом я могу забыть себя".
  "Чем мы будем сегодня заниматься?".
  "У меня есть работа".
  Гейл  на  секунду окидывает  меня  взглядом,  а потом  складывает  свои
инструменты в виниловую косметичку.
  "Я тебя не интересую, дорогуша, не так ли?".
  "не то, чтобы я..."
  "Я знаю,  ты думаешь, что я  толстая старая шлюха, которая просто хочет
чего-то  твердого и сочного.  Что  ж, это правда. Но я буду  выполнять  свою
часть работы. Я буду заботиться о тебе, буду хорошим другом  и никогда  тебя
не  подведу.  Я  не халявщица.  Я просто  девушка для развлечений,  чье тело
разнесло. Хочешь скажу  тебе кое-что? Ты  не теряешь свое либидо так быстро,
как теряешь свою  внешность.  Это  жестокая  правда  природы. Тебе все равно
нравится этим заниматься.  Да, это тяжело, но  у меня кое-что осталось. Я не
сажусь за стол с пустыми руками".
  Она  встает и  берет свои  ключи. "Подумай об этом. Ты  знаешь где меня
найти".
  Я вижу как она уезжает в своей машине и испытываю подавленность и стыд.
Я опять ложусь в кровать, отказываясь бороться и мечтать о Луизе.
  Апрель, Май.  Я  продолжаю  свое  обучение  в качестве  специалиста  по
раковым  образованьям.  В  палате  для   раковых  больных  меня  прозвали  -
"Больничный  Вампир". Мне  все  равно. Я  навещаю пациентов,  выслушиваю  их
истории, нахожу тех, кому удалось выздороветь, и сижу у постели умирающих. Я
думаю,  что  все  больные  раком  должны  иметь  крепкие,  любящие семьи.  В
специальной литературе много говорится о том, что эту болезнь нужно пережить
совместно. Это  почти семейное  заболевание.  Но  правда такова,  что многие
раковые больные умирают в одиночестве.
  "Чего ты добиваешься?", в  конце концов спрашивает меня одна из молодых
докторов.
  "Я хочу знать как это выглядит. Я хочу знать что это такое".
  Она пожимает  плечами.  "Ты попусту тратишь свое  время. Я очень  часто
думаю о том, что мы все попусту тратим свое время".
  "Тогда зачем мучиться? Почему ты мучаешься?"
  "Зачем мучиться? Это вопрос ко всему человечеству, не так ли?"
  Она поворачивается, чтобы уйти, потом с озабоченным видом оборачивается
на меня.
  "У тебя ведь нет рака, правда?"
  "Нет!"
  Она кивает. "Видишь ли, иногда люди, которым диагностировали рак, хотят
получше  узнать как  это  лечится. Доктора держатся слишком  снисходительно,
даже с самыми образованными пациентами. Поэтому некоторым из  этих пациентов
нравится все узнавать самостоятельно.
  "И что же они узнают?"
  "Как мало мы знаем. Мы живем в конце двадцатого века, а посмотри какими
инструментами мы пользуемся? Ножи, пилы, иглы и химикаты. У меня нет времени
заниматься  альтернативной  медициной,  но я  могу  понять  почему  она  так
привлекательна".
  "Не следует ли найти время для любой возможности?"
  "Работая в восьмидесятичасовом графике?"
  Она уходит.  Я  беру  свою  книгу "Современные  методы лечения рака"  и
отправляюсь домой.
  Июнь.  Самый  засушливый июнь в статистических  сводках. Земля, которая
должна находиться в  зените своей летней славы,  истощена отсутствием влаги.
Почки  на  деревьях  хранят обещание, но  не набухают.  Пульсирующее  солнце
оказалось обманщиком.  Солнце,  которое должно нести  жизнь  приносит смерть
каждое безжалостное утро.
  Мне захотелось пойти в церковь. Не для того, чтобы спасти свою душу или
утешиться видом распятого Христа.  Скорее мне  захотелось соединиться с теми
людьми,  которые  находят  утешение в вере.  Мне нравится  потеряться  среди
поющей  гимны  толпы,  как  странник,  которому  не обязательно заботиться о
пожертвованиях на ремонт крыши или фестиваль урожая. Были времена, когда все
были верующими, и веру  можно было обнаружить в тысячах  крохотных церквушек
вдоль  и  поперек  Британских  островов. Мне  не  хватает  звона  колоколов,
несущихся  от  деревни к  деревне,  зазывающих  к  заутрене.  Этого  божьего
там-тама,  несущего добрые вести. И это были добрые вести, поскольку церковь
была и центром, и средством.
  Англиканская   церковь  в  своей  невозмутимой   великодушной   заботе,
подчеркнуто  ориентированная  на деревенскую  жизнь.  Медленное  чередование
времен года, эхом  перекликающееся с Книгой Общих Молитв. Обряды и молчание.
Твердый  камень  и  твердая почва. Сейчас  едва  ли  одна из четырех церквей
продолжает  соблюдать  весь церковный  календарь и совершать что-либо, кроме
обычного ежевоскресного причастия или каких-то редких мероприятий для своего
прихода.
  Церковь, что недалеко от  моего дома - это работающая модель, не музей.
Поэтому  я выбираю вечернюю молитву  и  начищаю свою обувь. Мне бы следовало
знать, что не все так просто.
  Частично   здание   относилось   к   XIII   веку,  с  григорианскими  и
викторианскими  достройками.  Она  была  сделана из прочного камня,  который
казалось органично вырастает из самой  земли. Взращенная, а не  построенная.
Битва по своему цвету и по сути. Битва за  высечение ее из  камня и придания
ей  формы,  славящей  Господа.  Она  была  массивная,  черная  к