Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Лирика
      Крупник Валерий. Крыша на глиняных сваях -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  -
Акутагава и Кафка, зная наперед исход, предпочли игру со смертью. Или это смерть сама выбрала их в партнеры, оставив Стриндберга жизни, как балаганного актера из фильма другого великого шведа. Сестра жены. В октябре 1994 года он поехал в сопредельное северное государство увидеться со своей родственницей. Два года и восемь месяцев спустя после укуса змеи. Он встретил сначала ее лицо, когда она нагнулась к нему в машину. Чужое лицо женщины. Она устроилась на заднем сидении, и тогда он встретил ее голос, умный и взрослый. Если бы я стал таким же умным, позавидовал он, я бы, наверное, сумел уберечься. Когда он уезжал, она была в числе провожавших. С еще неясными, вспоминал он, нежно размытыми чертами лица, как недодержанная фотография. Когда он уезжал, родственники еще не были родственниками, а были родными. В чужой земле он вздумал стать змееловом. На родине он их видел только в зоологическом саду. Завороженный их недоступной равнодушно-холодной красотой, он сладко мечтал проникнуть к ним за стекло, в их гаремный рай, в их экзотическую вечную жизнь, скользящую без усилий среди сочных трав и самоцветных камней. Они знают все, думал он, глядя в их неподвижные неживые глаза; едва родившись, знают жизнь так, будто прожили на земле не одну тысячу лет. Красоте знание дано по праву рождения, думал он. В чужой земле он подошел к ней совсем близко. К маленькой змейке с узором простым и прекрасным. И от того еще, что между ними не стояло стекла, она показалась ему красивейшей из когда либо созданных. Ее яд, он знал, парализует пантеру и замертво валит оленя, даже мангуст обходит ее стороной. И все же не смог удержаться, чтоб не коснуться узора на холодно блестящей чешуе. Но даже не сумел погладить, а только протянул руку, несмело и нерешительно. И не заметил ни броска, ни укуса, лишь боль прожгла его от ладони до сердца, и бесполезная уже рука провисла, как пустой рукав инвалида. Он знал, что укус красивой змеи смертелен, теперь узнал, что такое смертелен. Целый день они ходили по приветливым улицам хоть и северного, но мягкого города, легкомысленно открытого сквознякам, заглядывали в кафе, магазины, накупали безделушек, и он заново породнился со своей родственницей. Сказать -- не сказать, думал он, поглядывая на нее краем глаза. Предоставил решать судьбе: выпадет случай, скажу, нет -- стало быть и не нужно. Случай представился. Они остались одни на узенькой мощеной улице у разрисованной кирпичной стены. Она молчала, предоставляя ему говорить, как будто зная о его решении, о случае, о судьбе. Молчал и он. Родственница закурила, прикрывая пламя от ветра ладонью, ее освещенное вспышкой лицо было совсем близко, он видел крупицы серебра в наложенных на ее веки тенях. Пламя погасло, он все молчал. - Б-р-р-р, холодно, - поежилась она. - Да. - Еще ветер такой пронизывающий. - Океан близко, - объяснил он, - На океане всегда ветры. Граффити на стене были назойливы и бессмысленны, как крики чаек. - Идем? -- сказала она, и повернулась уходить. В ушах ее качнулись сережки, две черепашки дешевого серебра. Это он подарил ей черепашек. Она ему -- два дня жизни. Ветер выдавил лишнюю влагу на ресницы. Свадебный марш. А последняя его свадьба была тиха и безлюдна. Невидимая стояла за спиной невеста, скучливо дожидаясь конца церемонии. За шафера был старенький с большой, но уютной рукоятью револьвер кольт. И никого, кто бы скомандовал : "Горько! " Ожог. Рядом с поляной, где они расположились на пикник, полого спускался ручей, мелкий и тихий. Под предлогом собирания хвороста для костра он пошел вверх по ручью, чтобы подняться к истоку. Продираясь сквозь чащобу, окрапивился. На запястье проступили маленькие белые волдыри. Он вспомнил, как в детстве ему говорили, что крапивный ожог полезен. Впереди, где склон делал уступ, ручей замедлялся и образовывал затоку, поперек которой, торча из воды концами, покоилась коряга. Он подошел посмотреть. Гладкая, в зеленой слизи она была щедро облеплена бледно-желтой лягушачьей икрой. Он знал, что лишь одна из тысячи разовьется в лягушку, остальные -- покойные от рождения. Брезгливо подцепив корягу за края, он вынес ее на траву и, задыхаясь слезами бессилья, раздавил все до единой икринки. Гадливо обтер травой ботинок и бегом спустился к поляне. Костер занимался и змеился лентами дыма. Все были озабочены раскладыванием снеди. Все кроме женщины, богом данной; чуть поодаль она играла теннисным мячиком со своей собакой, ушастой с неправильным породистым прикусом. - У вас лицо красное, - сказала она, - вы, наверное, обгорели на солнце. - Наверное, - ему хотелось опуститься перед ней на колени. - У меня есть крем от ожога, хотите? Театр. И в ярко освещенном фойе лицо ее светилось матовой белизной жемчуга, оттененное черным бархатом гладко зачесанных волос. Он смотрел на нее сквозь стеклянные двери театра, замешавшись в собравшуюся у входа толпу нарядно одетых людей. Впрочем, она все равно бы его не заметила, ее строгие глаза смотрели прямо перед собой, останавливаясь только на ближних предметах, если это не была сцена оперы или балета. Он не был ни балетной, ни оперной сценой. Он никогда не пел даже в хоре. Однажды он выступал в школьном хоре, но не пел. Хормейстер указал на него дирижерской палочкой. "Ты можешь не петь, " - сказал он, расставляя палочкой ударения. Было это разрешением или советом, или даже указанием, он не знал, но на всякий случай не пел, только раскачивал в такт головой, чтобы участвовать в хоре. На нем был белый воротничок и черная бабочка, как и у тех, что пели. Кто знает, может спой он тогда... Ее вел под руку Эрих-Райнер фон Шлагбаумберг. Жизнь просвистела так близко, подумал покойный, что едва не задела. Имя собственное. Худо-бедно ли, но он всему научился. Научился разбираться в сортах пива и быть веселым на людях, научился ходить на концерты и обсуждать их сравнительные достоинства, рассуждать о жизни и обсуждать меню с официантом, научился изрекать истины и не вставать со стула, когда к нему обращалась женщина, научился задирать ноги на соседний стул, пить воду со льдом и давать полезные советы, научился знать, что почем, узнавать погоду по телефону, отличать двойной купон от простого, проверять счета, считать сдачу и оставлять чаевые. Он научился придавать весомость своим словам и значительность позе, умел поменять колесо в машине, покопаться в моторе и залить масло, научился есть плоды манго и не есть сала, закусывать не огурцом, а маринованным перцем и завтракать не кашей, а кукурузными хлопьями. И был доволен собой. Вот только собственное имя стало ему в тягость. При знакомстве, по телефону, при заполнении официальных бумаг он сразу предлагал произнести свое имя буквам; рассыпанное оно уже не пугало. Но когда вам случалось обратиться к нему по имени, он отводил глаза в сторону, словно не слыша, и втягивал голову в плечи, будто его в чем-то уличили. И ни вы, ни он не догадывались в чем. В самом деле, вроде бы всему научился худо ли бедно. Имя нарицательное. Справа наискосок от него ехала женщина-мамонт. Тяжко потея несмотря на работавший в вагоне кондиционер, она была поглощена чтением книги в глянцевой ярко-оранжевой обложке. Женщина страдала такой степени ожирением, что вам казалось, это ожирение страдает женщиной. Плоть разрослась на ней безудержным вегетативным буйством, как лишаи на сваленном полусгнившем дереве; она свисала такими тяжелыми складками, точно это была не женщина-мамонт, а женщина-вымя. Он пригнулся, чтобы подсмотреть название книги, но сумел прочесть лишь первую тисненную золотыми буквами фразу аннотации: "Ее любовные похождения будоражили воображение самых..., " дальше было набрано мелким шрифтом. "Господи, - позвал он тихо под гул туннеля; дудык-тум-дык, дудык-тум-дык приговаривали колеса вагона, - за что вытворяешь ты с нами такое, господи. " О чем думал покойный. О том, как невыносимо хочется жить. И о том, что вытерпеть это, у него навряд ли достанет сил. Улан-Удэ. Он думал о том, что такое успех. Но никаких ассоциаций со словом Успех не приходило на ум. Так длилось, пока он не догадался прочитать это слово с конца. Хепсу, вот, что у него получилось, Хепсу. И как взошедшее с востока солнце, возникла перед ним сияющая ухмылкой бурятская рожа, рассыпался тоненький смех кастрата. Сон покойного. Ему снилось, что его загрызла собака. Маленькая собачка с большими ушами. То был мирный спокойный сон. С грустным удивлением наблюдал он, как собачка, влажно чавкая, проедает ему горло, прилежно и неторопливо, как прогрызает поваленное дерево бобер, с той лишь разницей, что бобры не чавкают; древесиной особенно не почавкаешь. "Странно, - недоумевал покойный во сне, - такая маленькая собачка и сумела меня загрызть. " Поутру он вспомнил, что видел во сне собаку, маленькую, вислоухую, с купированным хвостом. Она гуляла на поводке, который, ему казалось, был плохо пристегнут. Как хоронили покойного. Как и положено. Гроб заказали у Станецкого по купону с десятипроцентной скидкой, тапочки нашлись в доме. К вечеру, как улеглась жара, потянулись гости, кто с букетами, кто с вином. Поздравляли, жали руку, хлопали по плечу, отмечали, как хорошо выглядит. Друзья принесли в подарок синюю птицу в футляре на черном бархате и механическом ходу. О чем думал покойный. "Ибо не счастья ищу я, но дело мое зовет меня. " Это думал не покойный, а совсем другой человек, к тому времени, впрочем, давно покойный. Сам же покойный думал, что слова эти ложь. Искренняя ложь отчаявшегося человека. Еще он думал о том, почему он так думал, но так и не решил. Было пусто, холодно и бесснежно. Хотелось женщину. Пора было идти на работу. Зрение и слух. Когда он говорил с ней по телефону, ему хотелось стать одним большим ухом. Чтоб ее голос лился в него, как вода на пересохшие в жару язык, небо, губы, ни достигая дна и не утоляя жажды. Ухом, прижатым к телефонной трубке. Она никогда не звонила сама и только раз сделала исключение. Позвонила, извинилась за беспокойство и вынесла смертный приговор. Когда она кончила говорить, в мире словно бы выключили звук. Бесшумно он положил трубку, бесшумно скрипнуло под ним кресло, бесшумно пронеслась под окном сирена скорой помощи. Он посмотрел на календарь: 26 января 1993 года. Он сложил цифры, у него была привычка складывать цифры, наверное, оттого, что складывать проще, чем вычитать, умножать и делить. Вышло тридцать, три ноль. Ноль три -- телефон скорой помощи. Он чувствовал, как ритмично и споро работают его мысли, точно поршни паровозного двигателя, немого двигателя немого паровоза братьев Люмьер. Но он не знал о чем эти мысли, он только видел, как паровоз сходит с рельс и неправдоподобно быстро идет под откос, словно стараясь обогнать свою гибель. Из письма покойного другу. "Я знаю, - писал он, - мечты сбываются. Но они сбываются в таком виде, что... " Тут он вспомнил, как об этом сказано у поэта. Вспомнил и не окончил фразы. "О, витязь, то была Наина... " Друг ничего ему на это не ответил. Друг считал его уже покойным. Новоселье покойного. В новый дом первым принято пускать кота. На свежие половицы. Следом хозяин с детьми и хозяйкой, - Ну а что бы вы хотели за такую цену? -- говорил ему управляющий, долговязый сухой итальянец с руками уличного регулировщика в час пик. потом родные по старшинству. Последними младшие братья и сестры с семьями, после родственников - Ну я что бы вы хотели за такую цену? -- говорил ему итальянец, вращая черными на выкате глазами оперного трагика и ведя за собою в подвалец, точно Вергилий в круг седьмой. Он выразительно постучал в незапертую дверь, что от стука же и открылась, безвольно, как рот покойника. Комната пахла трупом. гармонист. С распахнутой, как душа, гармонью, с переборами да притоптыванием пыльных в глине сапог, с неподвижными серо-голубыми глазами, устремленными в дальнюю невидимость, откуда пришли и куда уходят звуки его гармошки, за гармонистом, сыпя частушками да - Ну а... - Знаю, знаю, - перебил покойный, - за такую цену хотеть вообще стыдно. А как район, спокойный, ходить не опасно? - А что район? Я бы здесь жил, - насмешливо сверху вниз улыбнулся Вергилий оперы и балета, обнаружив полный дебет передних зубов. Его улыбка была пуста, как выломанные окна в трущобах среднего Бруклина. Это решило дело. повизгивая, шумной возбужденной толпой гости, гости, гости. Кошки-мышки. Телефон в его квартире затих, как мышь, которой слишком долго играла кошка. Он лежал молча, блестящий и гладкий, как обсыхающий на солнце тюлень. Это было нормально иметь молчащий телефон, но иногда становилось грустно, и покойный из любопытства снимал трубку. Аппарат с готовностью отзывался протяжным гудком, впрочем, довольно формальным. Он слушал, пока гудок не рвался на короткие настойчивые сигналы, тогда покойный клал трубку на место. Он не хотел ссориться с телефоном. Раз он позвонил в телефонную компанию и, мысленно переминаясь с ноги на ногу, попросил проверить его номер: - Не звонит уже третий год. Может, что-нибудь неисправно? Они обычно звонят, я знаю. Дежурный оператор проверил и сказал, что все в порядке, что телефон молчит, потому что не звонит никто, что он так устроен, и спросил есть ли еще вопросы. Покойному казалось, у него есть вопросы, но он не знал точно какие. Однажды телефон все-таки зазвонил. Как будто съеденная три года назад мышка вдруг побежала, сама не веря в реальность происходящего. Он в нерешительности смотрел на мышку, которая нерешительно же пробегала звонок за звонком, останавливаясь и оглядываясь вопросительно -- долго ли еще ей бежать. Первой опомнилась кошка, и телефон осекся на девятом сигнале. "Может просто ошиблись номером? " -- думал покойный. Забывчивость покойного. "Если не нравится работа, - сказала она ему однажды, - можно найти другую. Если не нравятся люди, можно уехать в другой город или страну. Если не нравится жить, никто, в конце концов, не заставляет. " Он очень ценил ясность и строгость ее ума. Он только забыл спросить, что надо делать, когда работа нравится, а ты ей -- нет, когда ты радуешься жизни, а жизнь далека и холодна, как январское солнце или чужое счастье, когда в твоем городе тебя не помнят, а в чужом не знают, когда друзья, разговаривают друг с другом, не замечая тебя и смеясь не твоим шуткам, когда любимая раздевается для другого. Забыл спросить и так и не узнал. Почтовое забвение. В дополнение ко всему он перестал получать почту. Это казалось странным, тем более он знал, что почта должна приходить хотя бы в виде счетов за телефон, которым он не пользовался, и электричество, которым пользовался холодильник. Со сдержанным рокотом, точно идя на взлет, которому не бывать: холодильники не летают, он перемалывал электричество в холод. И внутри у него было холодно, пусто и плохо пахло, впрочем, как и снаружи. Он позвонил начальнику почты Эдварду Дэвко поинтересоваться, куда исчезают его счета и другая корреспонденция, и какими это ему грозит неприятностями. - А нам сказали, вы здесь больше не живете. - А где, вам сказали, я живу? - А нигде, - сказал Эдвард Дэвко. Авторитеты. Эйнштейн доказал, что если тело движется относительно наблюдателя быстро-быстро, словно пятки жиром смазаны, размер и весомость такого тела увеличивается пропорционально его, тела, скорости. Когда в тебе останавливается время, заметил покойный, пространство вокруг расширяется, оставляя между тобой и жизнью слой вакуума, в котором ты движешься меж людей, недосягаемый, незаметный, ненужный. О пользе вещей. У одной его знакомой женщины не было детей, и вещам, приобретаемым в дом, она давала человеческие имена. В спальне у нее стоял огромный, утопающе мягкий диван Афанасий, по-домашнему, Афоня, а в гостиной кушетка Танечка; велосипеды ее и мужа звались Чуком и Геком. Обретая имена, вещи становились живыми и ласковыми, а в доме становилось уютно и весело, как в большой дружной семье. Когда ему выпало стать покойным, и собственное имя сделалось ему в тягость, он позавидовал ее вещам. Он захотел, чтобы она назвала и его, захотел стать младшим братом Чуку и Геку. Но это оказалось невозможным - он не обладал свойством полезности. Птичья. В городе, где не живут птицы, не бывает ничьих кошек. Все чьи-то, они гуляют в ошейниках и отдыхают в теньке под автомобилями. В город, где не живут птицы, они иногда залетают; с моря -- чайки, из пригородов больше голуби и воробьи, реже скворцы. Проходя мимо работы, на которой он уже не работал, а с которой был уволен, покойный увидел ястреба. Сидя на тротуаре, вернее стоя -- в городе, где не живут птицы, им негде сидеть -- тот расклевывал чью-то кошку. Он выдергивал у нее из брюха длинные и красные, как червяки, кусочки и судорожно заглатывал их, злобно озираясь на прохожих и на него, покойного. Кошка валялась мертвая с мутными без зрачков глазами, безучастная к происходящему, точно все это ее не касалось. Перед уходом. "Я ухожу, - сказал он, - я хочу с тобой попрощаться. " Она повернулась к нему спиной, поправляя стянутые в пучок волосы цвета ночи. Он знал, что такого же цвета ее глаза, когда она сердится. В соседней комнате было шумно и весело, гости строили планы на лето. Авторитеты. Наиболее значительные открытия в биологии, такие как теория естественного отбора и генетический код, принадлежат, как известно, англичанам. Вот и в антропологию самый значительный вклад внес английский священник Джонатан Свифт. Он открыл, что современные ему люди относятся не к виду Человек Разумный, как было принято думать, а к виду Человек Размышляющий. Со времени Свифта все мы и каждый в отдельности старательно подтверждали эту теорию и, кажется, скоро докажем, что Человека Разумного и вывести невозможно. И получим тогда Нобелевскую премию. Одну на всех. Уж сколько достанется. Пороки. В городе, где поселился покойный, лень почиталась большим пороком, чем трусость. По утрам он подолгу оставался в постели, из-за чего постоянно опаздывал и безоговорочно был признан лентяем, как будто бы вторично осужден. Лежа без сна, он с отчаяньем смотрел, как циферблат будильника отсчитывал за минутой минуту, словно счетчик такси, по которому уже много миль, как было нечем платить. Смотрел, как складывались эти минуты одна к одной без пропусков и колебаний, с безжалостной аккуратностью скряги; как дорастая до пятидесяти девяти, они поворачивали цифру часа, как нож у него в животе. Он продолжал лежать не в силах вытолкнуть себя из-под одеяла, пока стук в дверь, шум за окном или другая внешняя сила не приходили на помощь. И мало кто знал, что не лень, а страх удерживал его в постели. Страх перед наст

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору