де лишенных
     связи.

     Славься, будь многократно здоров, живи,
     незаконный сын Аполлона,
     Любовник бессильный и страстный всех девяти харит,
     Фуникулер олимпийский - к нам и к Олимпу от нас.







     Не знаю ничего. И для чего, не знаю,
     Жизнь, слава и любовь. Познать не удалось,
     И почему событие сбылось
     Или история, та или же иная.

     Я пуст, я одинок. Так что же происходит?
     Ни прежде, ни потом, что было - все прошло.
     Мгновения, ступая тяжело,
     Не глядя на меня, мимо меня проходят.

     Раздумывать? Не верю я мыслишкам.
     Сон в тягость мне. Я долго не засну.
     Отброшу книгу, чуть в нее взгляну.
     А чувственность известна слишком, слишком.

     Быть ирреальной тенью на стене,
     Такой же ирреальной,
     Персонажем
     Нелепого романа и миражем,
     Быть сном, быть трансом остается мне.




УЖЕ УСТАРЕВШИЙ СОНЕТ

     О Дейзи, как только умру, должна ты
     Сказать моим друзьям, что ты скорбишь,
     А если ты душою покривишь,
     Раскаиваться, право же, не надо.

     Потом из Лондона отправься в Йорк скорей
     (Ты родилась - я часто слышал - в Йорке,
     Но это все обман и отговорки)
     И расскажи о гибели моей

     Мальчишке бедному. Лишь с ним был счастлив я,
     О чем ты не имела представленья.
     Он вести тоже не предаст значенья.

     И Сесили пусть знает про меня,
     Что верила спроста в мое величье...
     Пусть гром разит всех в мире без различья!






     Если ты хочешь кончить с собой, почему
     ты не хочешь кончить с собой?
     Ну что же ты! Я так люблю и смерть и жизнь,
     Но, решись я кончить с собой, я бы кончил с собой...
     Ну, решайся, если можешь решиться!
     Что тебе чередование фантомов,
     Называемое нами миром?
     Кинолента дней, представленная
     Актерами ложноклассической школы?
     Бесконечно кружащийся калейдоскоп?
     Что тебе твой внутренний мир, который
     так и остался для тебя неизвестным?
     Может быть, убив себя, ты его наконец познаешь...
     Может быть, кончив, ты начнешь...
     Так или иначе, если ты утомлен бытием,
     Утомление должно быть благородным,
     И не следует, подобно мне, воспевать жизнь во хмелю
     И приветствовать смерть в литературе!

     Ты необходим? О ничтожная тень, именуемая родом
     людским!
     Необходимых нет, и ты не необходим никому...
     Без тебя все пойдет без тебя.
     Может быть, для других будет хуже, если ты
     будешь жить,
     Чем если ты убьешь себя...
     Может быть, живя, ты докучаешь больше, чем ежели
     убьешь себя...
     Страдания других! Ты заранее терзаешься тем,
     Что заставишь рыдать о себе?
     Успокойся, рыдать будут недолго...
     Сила жизни мало-помалу утирает слезу,
     Когда мы плачем не о самих себе,
     Когда беда постигла других. Особенно смерть,
     Потому что после смерти с другими не случится
     уже ничего...
     Первым делом тоска, удивление оттого,
     Что тайна пришла и твоя драгоценная жизнь ушла...
     Потом ужас перед гробом, видимым и осязаемым,
     И люди в трауре, исполняющие служебные
     обязанности.
     Потом безутешная семья коротает за анекдотами
     ночь,
     Сокрушаясь о том, что ты мертв,
     А ты, случайная причина этой печали,
     Действительно мертв, куда мертвее, чем думаешь...
     Да, сейчас ты куда мертвее, чем полагаешь,
     Даже если там, в мире ином, ты куда живее.
     Затем трагическое переселение в склеп или в могилу.
     Затем память о тебе начинает умирать.
     Первым делом всем легче
     Оттого, что кончилась слегка затянувшаяся
     трагедия твоей смерти.
     Затем возобновляются будничные разговоры
     И злоба дня берет свое...
     Постепенно о тебе забывают.
     О тебе вспоминают только дважды в году:
     В годовщину рождения и в годовщину смерти.
     И все, и все, и больше ничего, абсолютно ничего.
     Дважды в году думают о тебе.
     Дважды в году любящие тебя вздыхают о тебе
     И, когда о тебе зайдет речь, вздыхают разок-другой.

     Взгляни же на себя трезво, подумай трезво о том,
     кто же мы, в сущности...
     Если хочешь кончить с собой, кончай...
     Отбрось угрызения совести, доводы разума!..
     Разве у жизненной механики есть угрызения
     или доводы?

     Какие химические угрызения повелевают силой,
     Порождающей жизненный трепет, и циркуляцию
     крови, и любовь?
     Разве в веселом ритме жизни есть память о других?
     О нищее тщеславие плоти, именуемое человеком,
     Неужели тебе не ясно, что ты лишено всякого
     значения?
     Ты важен для себя, потому что именно себя
     ты ощущаешь.
     Все для тебя, потому что вся вселенная -
     И эта вселенная, и все остальные,
     Сателлиты твоей объективной субъективности.
     Ты важен сам для себя, потому что только для себя
     ты важен.
     А если это так, о миф, не так ли обстоит дело
     со всеми другими людьми?

     Тобой, как Гамлетом, владеет ужас перед неведомым?
     Да что тебе вообще ведомо? Что ты знаешь,
     Чтобы хоть что-нибудь называть неведомым?
     У тебя, как у Фальстафа, плотская любовь к жизни?
     Если ты в силах любить ее материально, полюби ее
     еще материальнее,
     Превратись в частицу земли и материи!

     Рассейся, ах ты, физико-химическая система
     Клеток, пребывающих в сумеречном сознании,
     В сумеречном сознании бессознательных тел,
     В великой, ничего не сокрывающей сокровенности
     видимостей,
     В сущем, размножающемся кронами и корнями,
     В атомном тумане материи,
     В вихревых потоках,
     Окружающих динамический вакуум мира...


ТАБАЧНАЯ ЛАВКА

     Я - никто.
     Я никогда никем не буду.
     И захотеть стать кем-нибудь я не могу.
     Но мечты всего мира заключены во мне.

     Окна квартиры моей,
     Квартиры одного из миллионов тех, кто бродит
     по свету и не ведает, кто он такой
     (Ну, а если бы даже и знал, что узнал бы?),
     Выходят в таинственность улицы, по которой
     беспрестанно снуют люди,
     На улицу, которую разом не постичь, как ни старайся,
     На улицу, до невозможности реальную,
     до таинственности определенную,
     Где под оболочкой камней и людей скрыта загадка,
     Где смерть покрывает плесенью стены, а виски -
     сединой,
     Где Судьба громыхает телегой Всего по дороге
     в Ничто.
     Я повержен сегодня, как будто мне правда открылась.
     Я безгрешен и ясен, как будто готовлюсь ко смерти,
     И разорваны узы родства с окружающим,
     И как будто в прощальный миг замелькали вагонами
     поезда
     Этот дом и вся улица,
     И гудок отправления отозвался в моей голове,
     И дрогнули нервы, и лязгнули кости.

     Я разделен сегодня меж непреложностью
     Лавки табачной на той стороне - она существует
     снаружи -
     И ощущением - все это мнимость - оно существует
     внутри.
     Неудача во всем.
     Я решенья не принял, и Все обернется Ничем.
     Как учили меня,
     Я вылез из окна с задов дома
     И в поле пошел, и намеренья были велики.
     Ну, а в поле - трава да цветы да деревья вдали,
     Попадутся же люди - такие ж они, как везде.
     Возвращаюсь. Уселся на стул. Ну-с, о чем же
     подумать?

     Как могу я узнать, чем я буду, когда неизвестно,
     что есть?
     Тем, что думаю я? Но я думал стать тем-то и тем-то!
     Но на свете есть столько людей, размышляющих
     так же,
     И поверить мне трудно, что столько на свете людей.
     Гений? В эту минуту
     В сотне тысяч голов зародится в мечтании гений
     не хуже,
     А в историю не войдет - верней всего! - ни один.
     От грядущих триумфов останется кучка дерьма.
     Нет, в себя я не верю.
     В каждом сумасшедшем доме есть безумцы,
     наделенные уверенностью,
     А я, ни в чем не уверенный, я истинней их или нет?
     Нет, не только во мне...

     В скольких мансардах или не мансардах
     Сидят в этот час самозваные гении?
     Сколько высоких, чистых, светлых устремлений -
     Да, высоких, и чистых, и светлых -
     И, быть может, вполне осуществимых,
     Никогда не увидят дневного света,
     не достигнут слуха людей?

     Мир - для тех, кто родился его покорить,
     А не для тех, кто мечтает об этом, хоть и
     с полным правом.
     Я вымечтал больше, чем Наполеон завоевал.
     Я прижал к груди род людской крепче, чем Христос,
     Я разработал доктрины, которые Канту не снились.
     Но я есмь и останусь, наверно всегда, человеком
     с мансарды,
     Хоть живу и не там.
     Я останусь навеки "не родившимся для этого",
     Я останусь навеки "тем, кто имел основания...",
     Я останусь навеки тем, кто ждет,
     что ему распахнется
     калитка в стене, изначально лишенной калитки,
     Тем, кто, в курятнике сидя, гимн Бесконечности пел,
     Тем, кто Господа глас услыхал в глубоком колодце.
     Верить в себя? Нет. И в ничто другое.
     И на воспаленную мою голову обрушивает Природа
     Свое солнце, свой дождь, ветер,
     ерошащий мне волосы,
     И все прочее, что придет или должно прийти,
     а может и не прийти.
     Сердечники, рабы далеких звезд,
     Мы завоюем мир, не встав с постели,
     Потом проснемся - как он тускл и мрачен,
     Потом мы встанем - мир уже чужой,
     Из дома выйдем - мир окажется Землею,
     а к ней в придачу -
     Галактика, и Млечный Путь, и Бесконечность.
     (Ешь шоколадки, девочка,
     Ешь шоколадки!
     В них заключена вся мудрость мира,
     Кондитерская наставляет лучше, чем все религии.
     Ешь, маленькая, грязная девчонка!
     О, если б я мог так самозабвенно, так истинно,
     как ты, жевать конфеты,
     Но, золотистую фольгу сдирая, я мыслю
     И шоколад роняю наземь, как выронил когда-то
     жизнь свою.)
     А что останется от горечи сознанья, что я никем
     не буду? -
     Стремительная скоропись стихов,
     Парадный вход, ведущий в Бесконечность.
     Но я, по крайней мере, посвящаю бесслезное
     презренье самому себе,
     И я, по крайней мере, благороден хотя бы в том
     движении, которым
     Швыряю ветошь самого себя в бесстрастное течение
     событий
     И без сорочки дома остаюсь.
     А ты утешительница!
     Тебя нет и поэтому ты утешаешь,
     То ли греческая богиня, задуманная
     как ожившая статуя,
     То ли римская патрицианка, невыносимо благородная
     и несчастная,
     То ли прекрасная дама трубадуров, разряженная и
     изящная,
     То ли маркиза восемнадцатого столетия, оголенная
     и недоступная,
     То ли кокотка, знаменитая во времена наших отцов,
     То ли неведомое мне современное - сам не знаю,
     кто ты,-
     Но кто бы ты ни была, в каком бы обличье ни явилась,
     если дано тебе вдохновить меня, вдохнови!

     Ибо сердце мое вычерпано до дна.
     На манер заклинателей духов заклинаю себя самого -
     И ничего не нахожу.
     Подхожу к окну и с непреложной ясностью вижу
     улицу,
     Вижу лавки, вижу тротуары, вижу катящиеся
     автомобили,
     Вижу живых, покрытых одеждой существ, бегущих и
     сталкивающихся,
     Вижу собак - они тоже и несомненно существуют,
     И все это гнетет меня, словно приговоренного
     к ссылке,
     И все это - как и все вообще - чужеземное.

     Я пожил, я выучился, я полюбил, я даже уверовал,
     Но нет такого бродяги, кому бы не позавидовал
     сегодня
     лишь потому, что он - это не я.
     Гляжу на лохмотья, на язвы, на притворство
     И думаю: должно быть, ты никогда не жил, не учился,
     не любил и не верил
     (Потому что вполне возможно, ничего этого не делая,
     создать реальность всего этого),
     И, должно быть, ты всего лишь жил-поживал,
     как ящерица, у которой оторвали хвост,
     А что такое хвост для тех, кто ящерицы ниже?

     Я сделал из себя, чего и сам не знал,
     А то, что мог бы сделать из себя, не сделал.
     И выбрал домино себе не то,
     В нем приняли меня совсем не за того, а я
     не отрицал и потерял себя.
     Когда же маску снять я попытался,
     Она так крепко приросла к лицу, что долго ничего
     не выходило.
     Но все же я сорвал ее и, в зеркало взглянув,
     Увидел постаревшее лицо.
     Я пьян был и не мог надеть костюм, который раньше
     мною не был сброшен.
     Я маску сбросил, уснул в швейцарской,
     Как безобидный пес по милости привратника.
     Чтоб доказать возвышенность свою,
     я допишу историю.
     О музыка,- стихов моих бесполезных основа,
     Вот бы найти тебя, обрести тебя,
     А не стоять перед табачной лавкой,
     Сознание того, что существую, швырнув себе под ноги,
     как коврик,
     Как коврик - о него споткнется пьяный или телок,
     украденный цыганом,
     Не стоящий на рынке ничего.

     Но вот хозяин к двери подошел и стал у двери.
     Я на него гляжу вполоборота, и затекает шея
     И, может быть, еще сильней - душа, томящаяся от
     непониманья.
     Умрет он. Я умру.
     Уйдет он от разложенных товаров, я от стихов уйду.
     Настанет день, его товары сгинут, когда-нибудь
     умрут мои стихи.
     Потом умрет и улица, где помещалась лавка,
     Умрет язык, на котором написаны стихи.
     Умрет, вращенье оборвав, планета, где все это
     происходило,
     А где-нибудь в галактиках иных подобное человеку
     существо
     По-прежнему будет создавать подобия стихов и стоять
     у подобия витрины,
     Одно всегда напротив другого,
     Одно так же никчемно, как другое,
     И невозможное так же нелепо, как действительное,
     И тайна глубины так же непреложна,
     как тайна поверхности,
     Всегда одно или другое или ни того, ни другого.

     Но вот заходит в лавку покупатель (за сигаретами?),
     И на голову мне обрушивается благотворная
     действительность,
     И я, убежденный и очеловеченный, обретаю силы,
     и привстаю,
     И пытаюсь записать стихи, в которых говорю совсем
     обратное.

     В раздумье над листом бумаги я закуриваю
     И вместе с ароматом дыма наслаждаюсь
     освобождением всех мыслей.
     И слежу за струйкой дыма, как за дорогой верной,
     И в этот миг, как чувственник-знаток,
     Смакую освобождение от всех спекуляций
     И соглашаюсь с тем, что философствование есть лишь
     следствие дурного настроения.

     Потом, откинувшись на спинку кресла,
     Опять курю.
     Что ж, покурю, пока Судьба мне это позволяет.
     А если бы женился я на дочери моей прачки,
     Наверно, счастлив был бы.
     И подымаюсь с кресла. Подхожу к окну.
     Выходит человек из лавки. (В свой кошелек
     пересыпая сдачу?)
     Да это же Эстевес, мой знакомый. Он напрочь
     метафизики лишен.
     (Хозяин лавки снова у дверей.)
     И тут, как будто вдохновленный свыше, Эстевес,
     оборачиваясь, видит меня.
     И машет мне рукою на прощанье. И я ему кричу:
     "Прощай, Эстевес!"
     И мироздание воссоздаю уже без идеала, без надежды,
     Хозяин лавки шлет улыбку мне.






ПРИМЕЧАНИЕ

     Не транжирить времени!
     Но что такое оно, чтобы его не транжирить?
     Не транжирить времени!
     Ни дня без строчки...
     Работа честная и святая,
     Как у Вергилия или Мильтона.
     Но так трудно быть честным или святым
     И так невозможно стать Вергилием или Мильтоном!

     Не транжирить времени!
     Из души выволакивать нежные клетки - не больше,
     не меньше -
     И кубики складывать,
     А из кубиков делать картинки
     (Перевернешь кубик - на его изнанке тоже
     невидимая картинка)...
     Возвести картонный домик из своих чувств,
     жалкий Китай - вечерние грезы,
     А из мыслей - костяшка к костяшке - ленту домино,
     А из воли - ударный, бильярдный шар...
     Миражи игр, пасьянсов и развлечений -
     Миражи жизни, миражи жизней; миражи Жизни.

     Словобредовие!
     Конечно, словобредовие...
     Не разбазаривать времени!
     Отчитываться перед сознанием о каждой минуте,
     Отчитываться перед сознанием о каждой схватке,

     Отчитываться перед сознанием о каждом движении
     к цели.
     Тонкие манеры души...
     Элегантность упорства.

     Не транжирить времени!
     Мое сердце устало, как истинный нищий,
     Мой мозг - как тюк, закинутый в угол.
     Мой угол (словобредовие) такой как есть и печален.
     Не транжирить времени!
     Пять минут прошло, как я начал писать.
     Я их потерял или все-таки нет?
     Если не знаю, потерял или все-таки нет,
     что я знаю о минутах других?
     (Ты, попутчица по одному купе столько раз
     В пригородном поезде,
     Заинтересовалась ли мной?
     Растранжиривал время я, когда глядел на тебя?
     Каким был в нас ритм покоя в несущемся поезде?
     Каким было родство, которое не состоялось у нас?
     Какой была жизнь, заключенная в этом?
     И чем это для жизни?)

     Не транжирить времени!
     Ах, дайте мне растранжирить все!
     И время, и бытие, и память о времени и бытии.
     Дайте мне стать зеленым листком, легко-ласковым
     ветерком,
     Безвольной и одинокой дорожною пылью,
     Стать ручейком, что остался от ливня,
     Юлой малыша, которая вместе с землей
     Всколебнется внезапно,
     И вместе с душою дрожит,
     И, словно поверженные идолы, падает на пол Судьбы.




ДЕМОГОРГОН

     На улице, солнцем бродячим залитой,
     есть остановившиеся дома и спешащие люди.
     Полная страха печаль меня холодит.
     Предчувствую: что-то происходит на той стороне
     фасадов и спешки.
     О нет, только не это!
     Все что угодно, но только не знать, из чего создана
     тайна!
     Поверхность Вселенной, о, никогда не поднимайтесь,
     Опущенные Веки.
     Конечно, не вынести взгляд Истины
     в Последней Инстанции!

     Дайте мне жить, ничего не зная, и умереть,
     ничего не зная!
     Первопричина бытия, первопричина существований,
     первопричина всего
     Безумие родит большее,
     чем бездны меж душами и созвездьями.

     Нет, нет, это не Правда! Оставьте мне эти дома,
     этих людей
     Такими как есть, без всего остального эти дома,
     этих людей.
     Какой холод и страх дыханья сковал закрытые
     мне глаза?
     Не хочу открывать их, чтоб жить! О Правда,
     забудь обо мне!





БЕССОННИЦА

     Я не сплю, не надеюсь уснуть,
     Я и мертвый не надеюсь уснуть.

     Меня окружает бессонница шириною с созвездья
     И бессвязный зевок длиной с мирозданье.

     Я не сплю: я читать не могу, когда ночью проснусь,
     О Господи, я даже мечтать не могу, когда ночью
     проснусь!
     Ах, опиум ощущения себя кем-то другим!

     Я не сплю, я покоюсь, пробудившийся труп,
     и чувствую,
     И чувство мое - это палые мысли.
     Сквозь меня в перевернутом виде проходит все,
     что со мной не случилось.

     Все, в чем каюсь и чувствую, что виноват.
     Сквозь меня в перевернутом виде проходит ничто.
     Даже в этом я каюсь и чувствую, что виноват,
     и не сплю.

     У меня зажечь сигарету сил нету.
     Я смотрю на белую стену перед собой,
     как на вселенную.
     Там, снаружи, безмолвье пронизало все,
     Громада безмолвья,
     что во время оно испугало б меня,
     Во время оно, когда бы я чувствовал что-то.
     Я слагаю воистину милые стихи,
     Стихи, которые говорят, что нечего мне говорить,
     Стихи, которые упорствуют, говоря про это,
     Стихи, стихи, стихи, стихи...
     Столько стихов.
     Вся правда, вся жизнь вне этих стихов и меня!
     Я спать хочу, но я не сплю и чувствую, не зная,
     что я чувствую,
     Я - просто ощущенье, не соответствующее людям,
     Абстракция самосознанья ничего,
     Помимо необходимости сознанья ощущать,
     Помимо - сам не ведаю - помимо же чего.

     И я не сплю. И я не сплю. И я не сплю.
     Сон охватил вс