Электронная библиотека
Библиотека .орг.уа
Поиск по сайту
Художественная литература
   Лирика
      Сельц Евгений. Новеллы -
Страницы: - 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  -
его дней мне казалось, что мы дружим вечно". Так Буссеман начинает свою книжку. А вот как он ее заканчивает: "К сожалению, я не курю и у меня под рукою нет ни пустой пачки из-под сигарет "Голуаз", ни огрызка карандаша. В ином случае, за- канчивая свой труд, я непременно бы начертал на случайной поверхности такие строки: "Сартра расстрелять, а Беренбойму поставить памятник! Ж. Б-ман, 06.09.1976". Очень подозрительной выглядит и эта единодушная нелюбовь Беренбойма и Буссемана к философу и писателю Сартру. В тех работах Беренбойма, кото- рые хоть как-то претендуют на некую научную значимость, имя Сартра почти не упоминается. Разве только при описании многочисленных бесед Буайе с Гуссерлем и Хайдеггером. Сам Буайе, кстати, очень высоко ценил Сартра. В романе "Райский подорожник" (1945) он, можно сказать, с пафосом воспел сугубо философский трактат последнего "Бытие и ничто". "Никогда не пода- вайте руки этому человеку, - писал Буайе, обращаясь к современникам. - Он отвернется от вас с высокомерием Дьявола. Никогда не одаряйте его ми- лостью - он отвергнет ее с достоинством Бога. Сартр - антипод по отноше- нию к любой плоскости вашего мышления. С чем бы вы к нему ни пришли, его точка зрения всегда будет иной". Эти слова, кстати сказать, оказались в каком-то смысле пророческими. Через семь с половиной лет после смерти Буайе Жан Поль Сартр демонстра- тивно отказался от Нобелевской премии. Несколько лет назад в Иерусалиме я встретил неожиданного знакомого. Встреча произошла в небольшом кафе в здании русского культурного центра. Мой знакомый отрекомендовался мне как критик и публицист Меир Хаберман. Его сопровождала молоденькая красотка, и такое представление имело смысл хотя бы потому, что Меира Хабермана я знавал в Москве под именем Миши Дружникова. Миша-Меир постарел, осунулся, выглядел гораздо кислее своих сорока восьми лет. Его прекрасная (некогда черная с проседью) борода выцвела и поредела. Неизменные крупные веснушки скрылись под плотным израильским загаром. Мы разговорились, выпили, затем пошли к Мише-Меиру домой и просидели там за бутылкой и разговорами до самого утра. Раньше близки мы не были, но на такую длительную беседу нас спровоци- ровало одно знаменательное обстоятельство: в кафе после пятой или деся- той рюмки Миша узнал, что на сегодняшний день моей настольной книгой яв- ляются "Парадоксы от Буайе". - Не может быть! - сказал он, пытаясь придать своему лицу выражение ужаса. - И ты туда же?! Короче, вскоре выяснилось, что в Иерусалиме Миша преподает философию ("От нечего делать, старик... От некуда податься..."). Несколько лет на- зад он попал в Лион на какую-то международную научную конференцию ("Ха- лява, старик, дело святое..."). И там, на этой конференции, он познако- мился с профессором из Брюсселя Жозефом Буссеманом ("Редкая, доложу те- бе, старик, скотина!..") Впрочем, все по порядку. В России публицистом и критиком Миша был также "от нечего делать" и "от некуда податься". Основную заработную плату он получал как научный сотрудник института марксизма-ленинизма, того самого, который выходил своим фасадом на Пушкинскую улицу, а, изви- ните, торцом смотрел на здание Моссовета. (Фасад украшали три слепых ба- рельефа - Ленин, Маркс и Энгельс. Остряки советовали прибавить к ним еще троих: Гомера, Мильтона и Паниковского. В торце, прячась за памятником князю Долгорукому и кося глазами на ресторан "Арагви", стоял еще один Ленин, небольшой и бронзовый.) В этом институте Миша творил диссертацию на тему, каким-то образом связанную с воззрениями Буайе. Но это еще не все. Стоит особенно выделить тот момент, что на протяжении почти восьми лет Миша являлся официальным секретарем некоего матерого московского критика, фамилию которого я здесь не привожу по соображениям этического характера. Назовем его Ф.Ф. Этот Ф.Ф. был убежденным мракобесом, служил власти верой и правдой, и за соцреализм готов был живот положить. (Впро- чем, насчет живота я не уверен.) Миша работал на своего патрона, как вол, сочиняя за него рецензии, отзывы и даже статьи. Ф. Ф. щедро оплачивал услуги секретаря, но к сугу- бо официальной сфере своей деятельности его не подпускал: все три опуса Леонида Брежнева он добросовестно отрецензировал сам, что нанесло серьезнейший удар по Мишиному самолюбию. Миша Дружников был крайне тщес- лавен. Именно в то время настольной Мишиной книгой и стало откровение Рихар- да Беренбойма "Равнение на Рильке!". Неисповедимыми путями Миша стал по- дозревать и себя в принадлежности к великому клану секретарей, той самой якобы челяди, которая делает королей королями. Миша, конечно, прекрасно понимал, что его патрон в подметки не годится ни одному из упомянутых в книжке Беренбойма лиц. Он сознавал, что сравнивать секретаря Дружникова с секретарем Эккерманом - то же самое, что сравнивать писателя Брежнева с писателем Гете. И все же идея творческого секретарства увлекла Мишу настолько, что вместо диссертации на тему "Бесплодные поиски истины в фундаментальной онтологии Мартина Хайдеггера" он написал объемистую ру- копись под названием "Оправдание Беренбойма". Он с такой страстью отдавался этому труду, в котором, как мне предс- тавляется, личных местоимений "я" было раз в десять больше, чем в рабо- тах самого Беренбойма, а упоминания Гете, Родена, Буайе, Брежнева и Ф. Ф. были вообще сведены к минимуму, что во время нашей встречи цитировал некоторые отрывки своей рукописи наизусть. - Книгу Буссемана я прочитал уже здесь, после того как этот плагиатор подарил мне ее в Лионе, - кричал Миша, брызгая слюной. - Теперь я знаю, почему моя рукопись пропала. Ее у меня выкрали специально для того, что- бы все лавры достались этому бельгийскому пройдохе... - Какие лавры?.., - пытался я урезонить разбушевавшегося философа. - Ты занимался своей рукописью в начале восьмидесятых, а книжка Буссемана вышла в 1976 году... Но убедить Мишу было невозможно. - Хочешь знать, чем начинается моя рукопись? - задыхаясь, вопрошал он. - Она начинается словами: "С Рихардом Беренбоймом я, к великому со- жалению, знаком не был. Но до конца его дней мне казалось, что дружим мы вечно"... - А как насчет пачки из-под сигарет "Голуаз"? - спросил я. - Какой еще пачки? Оказалось, что книжку Буссемана Миша так до конца и не дочитал. От ненависти к плагиатору. Тогда я вкратце рассказал ему историю с карандашной пометкой Берен- бойма. Миша был в полном восторге. - Вот это правильно! - орал он, размахивая стаканом. - Как верно ска- зано! Расстрелять! Всех расстрелять! И Сартра! И Гуссерля! И Буайе! И Буссемана! И... Беренбойма! - А кому же поставить памятник? - поинтересовался я. - И кому же поставить памятник? - повторил Миша мой вопрос и внезапно сник. - Ты знаешь, старик, - печально сказал он немного погодя. - Мне ка- жется, что все они маньяки. - Кто? - Ну все эти рихарды, клоды, жозефы, мартины, эдмунды, жан-поли... Когда я восстановлю и издам свою рукопись, я обязательно включу в нее новую главу. Назову ее "Парад маньяков, или Эпитафия буссеманам". У меня уже есть ключ для этой главы... Вот слушай... Миша влил себе в глотку еще сто граммов водки, крякнул, тряхнул голо- вой и процитировал: - Ага! - кричит жена во сне. - Ага! Поймала я барана за рога! - Опомнись, милая, Господь с тобою! - Проснувшись, муж ответствует ей так, - Ведь ты во сне своей рукою Меня схватила за елдак! - Это Барков. Иван Семеныч. Я приведу эту цитатку, а вывод сделаю та- кой: буссеманы, мол, взялись не за свое дело. Ими, дескать, двигало не- померное тщеславие присоседиться к великому человеку. И, как это часто бывает в подобных случаях, они, вместо того чтобы схватить барана за ро- га, схватили его, извини, за елдак... Как тебе нравится такой ход? - Замечательно, - ответил я. - Это будет такой удар, от которого Бус- семан уже не оправится... На этом мы с Меиром Хаберманом и расстались. Я приехал домой, отос- пался, а вечером, стряхнув с себя похмельное оцепенение, сел в кресло и раскрыл "Парадоксы от Буайе" на случайной странице. И вот что я прочи- тал: "Не есть ли горячность, честолюбивая страсть, которые вкладывает че- ловек в поиски ума, убедительнейшее доказательство того, что ум является чуждой, несвойственной человеку чертой? Больше всего на свете человеку хочется того, чего у него нет, чего он не может и не должен иметь". Я перевернул страницу. "Наивысшим состоянием цивилизации должно, очевидно, быть такое состо- яние, когда все жизненные вопросы будут разрешаться посредством легкой игры чистых идей, без малейшей потребности в козлах отпущения, придающих идеям вещественность и плотскость". Я перевернул еще одну страницу. "Оказываясь перед живописным произведением, не воспроизводящим карти- ны действительности, умственно необразованный человек задается вопросом: "Что это значит?" Умственно необразованный человек во всем усматривает какую-то цель. Он считает, что всякая земная вещь подчинена определенной цели и что цель эта указана в значении самой вещи. По его мнению, чем выше интел- лект и глубже ум, тем настойчивее мысль и целенаправленнее действие... Умственно необразованный человек объединяет ценность и цель. Он не допускает, что жизнь может и не иметь цели, что в жизни может и не быть Бога..." "Ничто, о темные люди, не преследует в словах Ницше ту цель, о кото- рой думаете вы. Хорошо бы ввести правило, позволяющее избегать этих безнравственнейших ошибок. Отделить плевелы от пшеницы. Запретить, чтобы темные люди смешивались с людьми-светочами и прибирали к рукам их "не- постижимые слова". Я захлопнул книгу, взял с журнального столика пачку сигарет "L&M", разодрал на ней целлофановую рубашку и на бело-красной поверхности ог- рызком моего карандаша мелко написал: "Хабермана и всю его шайку изоли- ровать! Буайе оставить в покое! Е. С-ц, 24. 10.1996". __________________ * Альберто Савинио - наст. имя Андреа Де Кирико (1891-1952) - итальянский писатель, художник, музыкант. В новелле использованы фраг- менты его эссе "Intelligenza" ("Ум") и "Nietzsche" ("Ницше"). ** Сотадизм - распутство, похоть. По имени греческого поэта Сотада (III век до н.э.), сочинявшего насмешливые и непристойные стихи в эпоху греко-египетского монарха Птолемея Филадельфа (283-247 гг. до н. э.). Большинство наших занятий - лицедейство. Mundus universus exercet histrioniam ("Весь мир занимается лицедейством" - Стих Петрония, приводимый Юстом Липсием). Нужно добросовестно играть свою роль, но при этом не забывать, что это всего-навсего роль, которую нам поручили. Маску и внешний облик нельзя делать сущностью, чужое - своим. Мы не умеем отличать рубашку от кожи. Достаточно посыпать мукою лицо, не посыпая ею одновременно и сердца". Мишель Эйкем де Монтень. Опыты - Каков ты? - спросил Он. - Я таков, каким Ты меня создал. - Ты - моя ошибка, - загрохотал Он. - Нет! - закричал я. - Ты не умеешь ошибаться! Я такой же, как все!.. - Нельзя быть одновременно всеми! Ты - ошибка!.. - В чем же Ты ошибся? - Я забыл вложить в тебя характер... Авицур Бар-Нигун. Разговор мавра с Аллахом Человек, о котором я хочу рассказать, погиб более десяти лет назад. Он попал под поезд. Мало того, что он умудрился найти в этой пустыне по- езд, он еще и выпрыгнул на рельсы в совершенно невменяемом состоянии, то есть будучи сильно пьяным. Так, во всяком случае, говорили очевидцы тра- гедии. - Он распевал фривольные песни, шатался из стороны в сторону, приста- вал к людям стоящим на платформе, - рассказала на следствии одна из сви- детельниц - толстая пожилая дама с большой бородавкой на щеке. - Лично мне он прошептал на ухо, что я потрясающе красива. В общем, вел себя крайне оскорбительно... - Накурился травки, - констатировал молодой солдат, который также оказался свидетелем. - Только травка может давать такой замечательный эффект. На себе испытал. Медицинская экспертиза, вопреки всем этим показаниям, установила, что в крови погибшего не было ни миллиграмма алкоголя. Следов наркотического воздействия также не было обнаружено. Тем не менее следствие закончилось в течение двух часов. Было решено, что беднягу постиг приступ внезапного помешательства. Судьба этого человека интересна тем, что он прожил в полном смысле слова дерзновенную жизнь. Не являясь творцом в привычном для нас понима- нии, он был вдохновенным лгуном, актером, лицедеем. Не по профессии, а по призванию свыше. ...Этой ночью мне приснился удивительный сон. В нем был один эпизод, который меня просто потряс. На большом правительственном банкете - прав- да, неизвестно какого правительства; там мелькали совершенно не совмес- тимые за одним столом личности, например, Шарль де Голль, Анвар Садат, Уинстон Черчилль, Голда Меир, Че Гевара, Хемингуэй, маршал Малиновский, Питер Устинов и почему-то Сервантес с оторванной рукой; все, между про- чим, были с молоденькими женами - так вот, на этом самом банкете я ока- зался в шортах и пижамной куртке. Было так стыдно, как бывает только во сне. Я бросился вон и неисповедимыми путями сна выбрался на крышу огром- ного небоскреба. Огромного - слабо сказано. Это была настоящая Вавилонс- кая башня, построенная из скользкого пещерного камня и ржавого железа. Глянув вниз, я не увидел земли. Только облака - со спины. Сразу же, как это бывает только во сне, я понял, что должен спуститься. Вокруг не было ни чердачных окон, ни дверей. Я начал спускаться по узким карнизам. Не- которые из них были соединены друг с другом хлипкими алюминиевыми лест- ницами. С других я спускался на невесть откуда взявшихся веревках. На третьем ярусе спуска я ощутил, что не один. За моей спиною кто-то тихо дышал... Таль не отдавал себе отчета в своем вдохновении. Он вообще не отчиты- вался перед собой в своих поступках. Какая-то теплая рука вела его сквозь жизнь, указывая, когда это требовалось, как надо себя вести и ка- кое действие надо совершать. Эта рука, очевидно, и столкнула его тогда на рельсы, под колеса одного из четырех поездов (в каждом по два ваго- на), которые бегали (это слишком сильно сказано) по просторам (тоже пре- увеличение) нашей страны. Если избавить его биографию от подробностей, от ответов на вопрос "как?", то можно сказать, что Таль был везунчиком. В жизни у него полу- чалось все. Он с отличием закончил школу, отслужил в боевых частях ар- мии, поступил в университет, защитил докторскую диссертацию по экономи- ке, работал в министерстве планирования начальником отдела, метил в ге- неральные директоры, и без всяких сомнений попал бы на это место, если бы не бредовая идея, пришедшая в голову кому-то из великих сионистов. Я имею в виду идею построить в Израиле железную дорогу. Впрочем, повторю: Таль не был властен над своей судьбой. В определен- ный момент эта упрямая рука все равно столкнула бы его куда-нибудь в пропасть, в море, под колеса автомобиля, наконец. Его смерть была так же записана в Вышних, как и его жизнь. Он был моим дальним родственником по отцовской линии. Мы не были зна- комы, даже шапочно, но из разрозненных сведений о нем (в том числе и из его снов, которые он с воодушевлением педанта наговаривал на древний магнитофон "Грюндиг") мне удалось составить некий портрет этого в самом буквальном смысле баловня Судьбы. ...накатило на меня, как наваждение. Сначала я услышал ЭТО ДЫХАНИЕ. Оно было тихим, легким, нежным, непередаваемо свежим. Оно не слышалось, оно происходило. Прежде чем оглянуться, я подумал, что так дышать может только она, Ли... Ли была моей первой любовью - любовью в четырнадцать лет. Мы учились в одной школе, я - на класс младше. Она была красивой и очень гибкой де- вочкой. Ее темные волосы всегда были коротко подстрижены. Одевалась она неизменно в спортивную майку и мини-юбку. Менялся только цвет материи. Ее ноги... впрочем, они были красивы и только. Больше всего меня вдох- новляли ее голые ключицы (не плечи, а именно ключицы), из которых, как сильное молодое деревце, росла (другого слова не подберешь) удивительно стройная шея. Никогда в жизни я не желал ничего больше, чем просто пог- ладить ее ключицы. Мне казалось, что одного моего прикосновения к ним будет достаточно, чтобы, во-первых, умереть от нежности, а во-вторых, сразу попасть в Рай... Ее звали Лина. Про себя я называл ее Ли. У нее был мягкий, розовый, подвижный рот, достаточно длинный, с горбинкой, нос, исключительно чис- тая кожа и небесно-голубые глаза. Эта голубизна все портила. Я не люблю голубых глаз - они всегда обманывают... Стало быть, звали его Таль Билан. Родился он в Иерусалиме, в семье юристов. Отец его - Амнон Билан - был заместителем президента коллегии адвокатов Иерусалима. Мать, Рахель, работала в окружной прокуратуре. Детство Таля было безбедным и безоблачным. До окончания школы он ус- пел изъездить с родителями всю Западную Европу, побывать в Америке, Австралии и Новой Зеландии. Странности в его характере начались с того случая, когда отец в пер- вый и последний раз в жизни отвесил ему пощечину. Талю было тогда семь или восемь лет. Как-то раз, когда родителей не было дома, он стащил из ящика отцовс- кого стола кубинскую сигару и самозабвенно выкурил ее в туалете. Стойкий запах табака предательски продержался до прихода родителей, но когда ре- бенок был самым строжайшим образом допрошен об обстоятельствах преступ- ления, он сплел такую невероятную историю, что отец раскрыл от удивления рот, а мать даже всплакнула. Оказалось, что в отсутствие родителей в квартиру постучал некий чело- век в черном плаще. Мальчик описал его приметы с таким искусством, что можно было прямо на месте составить фоторобот преступника. От внимания ребенка не ускользнула ни ямка на подбородке, ни родинка на мочке право- го уха. Дальше дело было так. Человек в черном плаще попросил попить воды, прошел на кухню и... пропал. То есть на глазах у ребенка растворился в воздухе. Затем мальчик услышал какой-то шорох в отцовском кабинете. Он открыл дверь и увидел, что ящик стола медленно выдвигается, оттуда вы- ползает сигара, сама зажигается и, извергая клубы синего дыма, летит по воздуху в туалет. Затем раздается звук спускаемой воды, хлопают двери, и чудо полтергейста исчезает насовсем, отравив полквартиры ароматом ку- бинского табака. Купившийся на эту байку отец трижды обошел весь дом, обследовал самые темные углы, залез на антресоли и даже заглянул в уни- таз, предварительно спустив воду. Таль вел свой рассказ со слезами на глазах. Он запинался, краснел и бледнел, говорил, что испугался до смерти, молил родителей, чтобы они никогда больше не оставляли его одного. И даже не спал ночью, постоянно вскрикивая, как бы от ужаса, и заставляя мать то и дело прибегать к нему в комнату и успокаивать его. И каждый раз, когда она наклонялась к рыда- ющему сыну, ее обоняние содрогалось от стойкого табачного запаха, исхо- дившего изо рта вдохновенного лгунишки. ...История моей любви была, в сущности, банальна: Ли меня не замеча- ла. Но я с упорным постоянством еженощно спасал ее от хулиганов, выносил на руках из горящего дома, вытаскивал из бушующего моря, а затем, утром, наспех позавтракав, бежал в школу, прятался за каменным забором и ждал, когда она с подругами появится на дорожке, ведущей ко входу. И каждый раз, когда я ее видел, я умиленно шептал про себя: "Спасена!.." Знаменательную пощечину Таль получил через месяц или два после зага- дочного случая с ку

Страницы: 1  - 2  - 3  - 4  - 5  - 6  - 7  - 8  - 9  - 10  - 11  - 12  - 13  - 14  - 15  - 16  -
17  - 18  - 19  - 20  -


Все книги на данном сайте, являются собственностью его уважаемых авторов и предназначены исключительно для ознакомительных целей. Просматривая или скачивая книгу, Вы обязуетесь в течении суток удалить ее. Если вы желаете чтоб произведение было удалено пишите админитратору