бинской сигарой. Тогда он был  сильно  увлечен  одной
книжкой по истории огнестрельного оружия. Книжка была написана  каким-то
шарлатаном, который умудрился поместить в конце  ее  большую  главу  под
названием "Сделай сам". Таль прочитал и сделал. Он нашел десятисантимет-
ровую стальную трубку, расплющил ее с одного конца, напихал туда свинцо-
вых опилок, хорошенько проплавил все это на конфорке электроплиты, прос-
верлил в основании трубки дырочку, расплющенный конец загнул под  прямым
углом и разместил всю эту установку на деревянном лафетике, который соо-
рудил из старого игрушечного  пистолета.  Осталось  только  накрошить  в
трубку спичечных головок, вкатить  туда  шарик  от  настольного  футбола
(вместо пули) и забить заряд бумажным пыжом.
   Отец долго вертел этот, с позволения сказать, прибор в руках, хмыкал,
а потом сказал:
   - Только не вздумай из этого стрелять. Останешься без рук.
   - Да что ты, папа, - ответил  послушный  Таль  и  посмотрел  на  отца
взглядом праведника. Он лежал на маленьком диванчике и  держал  в  руках
учебник по математике. - Ты же видишь, я занимаюсь...
   А через полчаса, когда отец по традиции сидел у себя в кабинете и чи-
тал газеты, в комнате ребенка раздался оглушительный хлопок и послышался
звон разбитого стекла.
   Рывком распахнув дверь в детскую, Амнон Билан  узрел  такую  картину.
Таль лежал на диване в той же позе, в которой отец оставил  его  полчаса
назад. Лицо оружейных дел мастера  выражало  невероятную  заинтересован-
ность предметом чтения. Губы шептали, глаза внимательно  вглядывались  в
каждую букву. Все его существо было  сосредоточено  на  увлекательнейшем
чтении. И только одно обстоятельство портило эту идиллическую  мизансце-
ну: теперь Таль держал учебник математики вверх ногами.
   На подоконнике лежала "пушка". Из ее ствола вилась струйка синего ды-
ма. Оконное стекло было разбито вдребезги.
   Второй хлопок, прозвучавший в комнате ребенка,  был  ненамного  глуше
первого, но звон разбитого стекла раздался на этот раз только  в  голове
Таля. Собрав искры, высыпавшиеся из глаз после  крепкой  пощечины  отца,
мальчик отвесил родителю неопределенный поклон, улыбнулся странной улыб-
кой, затем лег на диван, повернулся лицом к стене  и...  мгновенно  зас-
нул...
   А на следующее утро на диванчике проснулся уже совсем другой Таль Би-
лан. Тот самый, который через тридцать лет, весело хохоча и гримасничая,
совершит кульбит с привокзальной платформы прямо под колеса  проходящего
локомотива.
 
   ...это была, разумеется, Ли. Я оглянулся и встретился с ней  глазами.
Она была в своем традиционном наряде - в черной майке и черной  мини-юб-
ке. Мы сидели на облупившемся жестяном карнизе,  некогда  покрашенном  в
коричневый цвет. Погони за нами не было, но почему-то надо было спешить.
Я привязал веревку к водосточной трубе (вот вам и вавилоняне:  водосточ-
ная труба была совершенно современного вида - грязная и  ржавая),  и  мы
начали спускаться на следующий карниз. Потом мы спустились  еще  и  еще.
Потом присели отдохнуть и вдруг почувствовали, что торопиться больше не-
куда. Это внезапное ощущение так сильно напугало нас, что нам ничего  не
оставалось делать, как УВИДЕТЬ ДРУГ ДРУГА. Так всегда происходит во сне.
Фантастическое там гораздо ближе к реальности, чем действительное.
   Я смотрел в ее небесно-голубые глаза так, как не смотрел  никогда.  В
годы отрочества, в годы моей беззаветной и, увы, безответной  любви  мне
так ни разу и не довелось заглянуть в эту блаженную пропасть. Но во  сне
моя любовь не была безответной. Все ее существо  (существо  моей  любви,
существо моей Ли) было обращено ко мне, на меня. Ее розовые губы  трепе-
тали, глаза наполнялись прозрачными алмазными каплями, ее густые  черные
брови были приподняты в немом вопросе, на который я тут же ответил: "Да!
Да-да-да-да-да-да!!!"
   Она грустно улыбнулась и сказала  мне  своим  светлым  голосом  (одни
обертоны - то же самое, что шептать фальцетом):
   - Талечка! Я устала... - и тихо наклонила голову на  мою  грудь.  Она
буквально подставила мне свои волшебные ключицы, и я с невероятным  тре-
петом положил на них ладони. Это был момент величайшего счастья  в  моей
жизни. Я держал ее сладкую шею так, как,  наверное,  Отелло  держал  шею
Дездемоны - с тою же мавританской пластикой. Удивленно и медленно -  так
падает Пизанская башня - я прилег щекой на ее голову.  Ли  пахла  жасми-
ном...
 
   В тридцать лет Таль Билан представлял собой красивого стройного парня
с иссиня-черными густыми волосами. Он всегда был аккуратен, хорошо  оде-
вался, по выходным играл в теннис и плавал в бассейне. В общем, вел здо-
ровый образ жизни благополучного буржуа.
   Впрочем, он вел много образов жизни сразу.  Появляясь  на  футбольном
стадионе, он целиком растворялся в массе самых  фанатичных  болельщиков.
Он преображался настолько, что его  не  могли  узнать  ни  приятели,  ни
родственники. Он кричал, свистел, жевал питу с шуармой и запивал  темным
пивом. Несколько раз он участвовал в драках на стадионе,  но  когда  его
приводили в полицию, всегда с блеском доказывал, что  произошла  ошибка,
что он не только не дрался, но и вообще не присутствовал в этот день  на
стадионе.
   - Как может интеллигентный человек, занимающий  такой  высокий  госу-
дарственный пост, интересоваться варварскими играми и участвовать в дра-
ках, которые устраивают эти дикари?! Как ваша фамилия, лейтенант?  Сабо-
тируете? Вместо того чтобы наводить порядок в  стране,  вы  задерживаете
честных граждан и обвиняете их в хулиганстве? Как ваша фамилия, черт по-
бери?!
   Однажды на фестивале вокалистов, куда Таль случайно забрел  со  своей
очередной подружкой, ему довелось спеть песню. Там устроили конкурс сре-
ди зрителей. Таль вызвался участвовать, вышел на  сцену  и  так  блиста-
тельно исполнил какую-то эстрадную песенку, что его приняли за професси-
онала и именно поэтому лишили премии. Впоследствии  пораженная  в  самое
сердце подружка выяснила, что до этого Таль никогда не пел.  И  даже  не
пытался. В раннем детстве мама пыталась  пристроить  его  в  музыкальную
школу, но учительница заявила, что игра  не  стоит  свеч.  ("Должна  вас
огорчить, - сказала она трагическим голосом. - У вашего мальчика, к  со-
жалению, нет слуха".)
   Попав однажды в компанию репатриантов из России в весьма существенный
для них день, 31 декабря, Таль выпил на спор три стакана водки. Затем он
сел за руль своей машины и поехал домой. На полпути его остановил  поли-
цейский. Открыв дверцу, Таль выпал в его объятия, как мешок с мукой.  Но
и здесь вдохновение не обмануло его. Он собрался с силами, схватил  оша-
рашенного марокканца за голову, обдал его жутким водочным перегаром, за-
рылся в его форменное плечо и зарыдал так  горько,  что  страж  порядка,
вместо того чтобы потребовать права, начал успокаивать водителя и  высп-
рашивать, что же все-таки произошло.
   - Дядечка мой!.. - завывал Таль. - О, какое горе!..
   - Что за дядечка? - пытался понять полицейский.
   - Дядечка Андре... Он чуть не умер... Упал с пятого этажа на газон...
О, какое горе!..
   Пьяный Таль был настолько безутешен,  что  полицейский  почувствовал,
как к горлу подступает комок. Он хотел было поинтересоваться,  имеет  ли
смысл так сильно напиваться, даже если любимый дядечка падает  с  пятого
этажа, но, раскрыв рот, вдруг неожиданно для  самого  себя  зарыдал  еще
горше Таля. Так они постояли на обочине дороги обнявшись и рыдая,  потом
сели в машину Таля (полицейский, глотая слезы и сопли, устроился за  ру-
лем) и, дико всхлипывая, отправились в ближайший бар, где выпили за здо-
ровье дядечки Андре по большому стакану виски.
 
   ...не могу сказать, чтобы этот сон вернул меня в прошлое. Кроме имени
Ли и ее достаточно смутного образа из моего прошлого, в  нем  ничего  не
было. Впрочем, я передергиваю. В нем, в этом сне, было то  единственное,
за что стоит это прошлое ценить. Это было чувство хрустальной  нежности,
чувство, недоступное взрослому человеку. Я представлял собой подобие ку-
мулятивной гранаты, распираемой смертоносным газом, как ни вульгарно это
звучит. Мое сердце, моя грудь, мой живот - все мое тело  наливалось  ка-
кой-то небесной кровью и готово было разлететься на  мелкие  осколки  от
одного только прикосновения...
   Мы сидели, прижавшись плечами (я - левым, Ли  -  правым)  к  холодной
сплошной стене. В этой башне не было окон, хотя изредка из-за стены  до-
носились какие-то глухие звуки, звуки потусторонней жизни... Я  приложил
ладонь к влажному камню, а затем лизнул его: ваниль с шоколадом...
 
   Как-то раз всегда подтянутый Таль появился на работе в абсолютно неп-
риемлемом виде. Края его рубашки торчали из-под ремня брюк. Над  верхней
губой проросли редкие противные усики. Обозначился округлый животик. Во-
ротник пиджака был обильно осыпан перхотью. Таль суетился,  много  гово-
рил, обдавая собеседников запахом съеденного на ночь чеснока.  Лицо  его
потело, и весь он был такой противный, мерзкий, ощипанный, что эта мета-
морфоза не укрылась даже от министра, который  с  досадой  намекнул  на-
чальнику отдела на его непрезентабельный внешний вид.
   Потом выяснилось, что к Талю в гости приехала его бывшая жена,  кото-
рая до сих пор его любила и которую он до сих пор не любил. Они не виде-
лись лет, наверное, десять. И чтобы оставить по себе не особенно  прият-
ное впечатление (Талю очень хотелось убедить навязчивую и глупую  женщи-
ну, что, расставшись с ним, она ничего не потеряла),  Таль  преобразился
таким чудесным образом. Вместо благополучного, зрелого, полного сил муж-
чины бедная бывшая жена встретила начинающего полнеть и даже лысеть (как
ему это удалось, лично я не понимаю; у него до конца жизни не было и на-
меков на лысину) человечишку с признаками интеллектуальной и  физической
деградации: животик, легкая одышка, запах пота, мелочные интересы...
   Через день после отъезда отставной  супруги  обратно  в  Польшу  Таль
вновь превратился в подтянутого, спортивного мужчину, почти супермена. И
все его сослуживцы, дружно тряхнув от наваждения головами, стали  щипать
друг друга за мягкие места. Метаморфозы эти были настолько стремительны,
что многим казались просто фантастическими.
   Несколько раз  на  приемах  в  министерстве  или  в  иностранных  по-
сольствах, когда Таль сопровождал министра и гендиректора, послы, банки-
ры, премьеры, президенты иностранных государств почему-то начинали  свои
рукопожатия именно с его, Таля Билана, руки. Впрочем,  ясно  почему.  На
этих приемах он тоже преображался. Его лицо обретало отпечаток глубокого
внутреннего достоинства, если не сказать мудрости. Он был величествен. А
так как большинство наших министров и понятия не имеют о величественнос-
ти, то Таль естественным образом выделялся из серой массы  чиновников  и
привлекал к себе внимание иностранцев.
 
   ...Внизу уже можно было различить движущиеся автомобили и даже людей.
Недалеко от нас пролетел голубой бумажный самолетик с "магендавидом"  на
крыле. Мы находились на высоте метров в сорок...
   Неожиданно сон переключил свои камеры: я увидел нас двоих, сидящих на
карнизе монументального небоскреба. Я смотрел на свое счастье со стороны
и не ощущал никакого удовлетворения. Камера совершила  медленный  наезд.
На самом краю опасного карниза, обнявшись (если пластическую композицию,
которую мы с Ли представляли, можно назвать объятием), стояли на коленях
два человека: прелестная юная девушка и небритый мужчина лет  сорока,  в
белых шортах, пижамной куртке навыпуск и плетеных сандалиях на босу  но-
гу...
 
   Впоследствии я понял, что именно эта картина помогла мне совершить во
сне то, чего я никогда бы не совершил в жизни...  В  потусторонней  жиз-
ни... Там я, наверное, поцеловал бы Ли в лоб. Или даже в губы. Она  была
готова на все. Но во сне  эта  готовность  была  расценена  мною  совсем
по-другому...
 
   Он мог бы стать блестящим офицером. И даже генералом. Но из армии ему
пришлось уйти. Этому было сразу несколько причин. Дважды во время  воен-
ных операций он проявлял безрассудную отвагу и дважды вдохновенно празд-
новал труса. Один раз (Таль служил на Голанских высотах) он на спор про-
бежал, не останавливаясь, минное поле длиною в километр. В другой раз не
пошел в атаку, решив отлежаться в укрытии. А когда командир спросил его,
в чем дело, он стал пускать слюни и лепетать, что страшно  боится.  А  в
доказательство предъявил мокрые штаны.
   Буквально через две недели после этого "конфуза" Таль смело прыгнул с
десятиметровой высоты. Вертолет никак не мог приземлиться, чтобы оказать
помощь раненому солдату. Таль схватил аптечку и прыгнул. Он вывихнул се-
бе ногу, но сумел, как мог, наложить жгут на бедро своему товарищу и, по
существу, спас тому жизнь. А через полгода отказался прыгать  с  парашю-
том, сославшись на страшные головокружения. ("От высоты  меня  тошнит  с
детства!")
 
   Не было ни одного случая, чтобы Таль выходил от армейского врача  без
требуемой справки. В жуткую жару он мог продемонстрировать все  симптомы
простуды (однажды осенью, когда на Хермоне  было  плюс  два  градуса  по
Цельсию, он предъявил полковому фельдшеру напрочь отмороженный палец но-
ги), в проливные дожди получал тепловой удар, а когда  было  необходимо,
страдал неудержимым поносом.
   Впрочем, он не был симулянтом в прямом смысле этого слова. К  армейс-
кой службе он относился ответственно, выкладывался  полностью  и  сполна
отдал долг родине, получив в разных переделках два  огнестрельных  ране-
ния. В ногу и в плечо.
 
   ...сегодня ночью общался с Ним. Ощущение не из простых.  Мне  присни-
лось, что мы (разнородная толпа  молодых  людей)  находимся  в  каком-то
средневековом замке. Сидим на полу, вернее на огромной рыболовной  сети,
расстеленной по каменному полу. Вдруг - шаги... Сеть взметается вместе с
нами к потолку... Мы болтаемся в ней, как глупые рыбы, пытаемся  освобо-
диться, но у нас ничего не получается... Обессилев, остаемся висеть вниз
головами...
   Потом я оказываюсь на сырой европейской улице. Сумерки. То ли  Париж,
то ли Прага. Вокруг ни души... Я сижу на складном стульчике с  брезенто-
вой спинкой. Передо мной мокрая булыжная мостовая. Трамвайные  рельсы...
Вдруг из окна каменного дома прямо в глаза ударяет резкий  свет...  Хочу
закрыть глаза и не могу... Появляется Он... Но я его не  вижу...  Только
этот ужасный свет жалит прямо в зрачки...
 
   Таль Билан не знал  границ  преображения.  Будучи  чрезвычайно  общи-
тельным человеком, он впадал в любую среду, как ручей в  море.  То  есть
абсолютно растворяясь. В жизни ему попадались разные люди, и все до  од-
ного считали Таля своим, себе подобным. В кругу порядочных людей он  был
сама добродетель. С подонками говорил  на  языке  отъявленного  негодяя.
Лгал, беседуя с лжецом, грязно матерился в компании с грубияном и  расс-
казывал скабрезные анекдоты, беседуя с пошляком.
   В министерстве, где он работал, хватало и правых, и левых, и  профес-
сионалов, и дилетантов. Таль был одновременно и тем, и другим.  Известен
такой случай. Однажды Таль, как начальник отдела планирования, делал  на
коллегии министерства доклад о перспективах развития экономики страны. А
затем выступил в прениях и разгромил собственные тезисы, не  оставив  от
них камня на камне. В перерыве между докладом и прениями он разговорился
в курилке с одним из недоброжелателей министра, который  заявил,  что  в
министерстве работают одни профаны и они в конце концов приведут  страну
к катастрофе.
   Вернувшись в зал заседаний, он услышал вопрос генерального  директора
министерства:
   - Кто еще хочет выступить?
   - Я, - сказал Таль. Он прокашлялся, отхлебнул из стакана  минеральной
воды и заявил:
   - К моему великому сожалению, в нашем министерстве работают одни про-
фаны, и они в конце концов приведут страну к катастрофе. Доклад, который
мы сегодня прослушали, страдает одним недостатком: он составлен по-диле-
тантски...
   И так далее. Тем же вечером Таль с большим искусством убедил министра
в том, что это была шутка. Не совсем удачная в том смысле,  что  слишком
тонкая.
 
   На похоронах мой троюродный брат рассказал такую историю:
   - В последний раз я встретился с Талем при  весьма  странных  обстоя-
тельствах. Ко мне тогда приехал знакомый из Афин и я возил его по разным
нашим достопримечательностям. Это было, как помнится, в воскресенье.  Мы
приехали в Иерусалим и гуляли по Старому городу. Мой знакомый -  правос-
лавный грек, и для него посещение святых христианских мест в  Иерусалиме
было не просто целью, а сверхзадачей. В храме Гроба Господня мы  провели
не меньше трех часов. Я устал как собака и уже проклинал эту  экскурсию.
Помолившись у самого Гроба, мой приятель потащил меня наверх - в армянс-
кую часть храма. Мы поднялись по серым истертым ступеням и  присели  от-
дохнуть на каменную скамью.
   - Смотри, - сказал мой грек и кивнул в сторону маленького амвона  пе-
ред одним из многочисленных алтарей. У амвона на коленях стояли два  че-
ловека - средних лет мужчина и мальчик. Они шептали про себя  молитвы  и
яростно крестились. Каково же было мое удивление, когда в мужчине я  уз-
нал нашего Таля. Не поверив своим глазам, я подошел к молящимся поближе.
Это был действительно Таль. Он бормотал молитву без  передышки,  на  ка-
ком-то неизвестном мне языке, кажется на латыни. Мальчик  едва  поспевал
за ним. Оба были целиком погружены в таинство, и я посчитал  неприличным
прерывать это странное общение с христианским богом, хотя буквально  две
недели назад, когда мы хоронили дедушку Гидеона, убитый горем Таль читал
над его могилой кадиш.
   Мы с греком пошатались по городу еще  часа  два  и  у  Яффских  ворот
столкнулись с веселой компанией. Она состояла из Таля Билана,  какого-то
американца, говорящего по-русски, его жены и сына.
   - Какая встреча! - закричал Таль. - Знакомься - мои друзья из Брайто-
на. Вернее, из... как это называется ваш городок?.. Ах  да,  вспомнил...
Вильнюс...
   Он тут же всех перезнакомил друг с другом и потащил в  ресторан.  Там
мы просидели до позднего вечера. Мой грек, надувшись красного вина,  на-
чал петь свои песни, а Таль, к полному удивлению присутствующих,  подпе-
вал ему по-гречески, будто за день до этого вызубрил все тексты назубок.
   Когда мы выходили из ресторана, я спросил его о молитве в храме Гроба
Господня. Таль весело посмотрел на меня и сказал:
   - Этот мальчик сегодня впервые побывал в настоящем храме. Ах, как го-
рячо мы с ним помолились!..
 
   ...Потом я оказываюсь на маленькой льдине. Кругом белым-бело...  Подо
мной холодный океан, а льдина тает, становится рыхлой... Я уже по колено
в ледяной воде. Стараюсь выбраться, но, как только ступлю на твердь, тут
же проваливаюсь... Но перед тем, как оледенеть совсем, вдруг  оказываюсь
на высокой скале... Падает ночь... Я стою в полном одиночестве так высо-
ко над миром, что могу воочию убедиться: Земля круглая. За  дугообразным
горизонтом, очерченным последней полосой заката, вижу  морщинистое  лицо
Луны... Высота страшная, и мне нужно упасть... Я не хочу, но  знаю,  что
нужно. И еще я знаю (а это так редко происходит во сне), что, если  упа-
ду, тут же проснусь. И от этого еще больше не  хочу  падать...  И  вдруг
снова ЭТО ДЫХАНИЕ. Тихое, легкое, нежное, непередаваемо свежее. Не  слы-
шится, а происходит. И снова, прежде чем оглянуться, я  думаю,  что  так
дышать может только она, Ли...
 
   Мне думается, что оригинальное заключение о причинах гибели Таля  Би-
лана, сделанное следователями полиции, было по существу  своему  верным.
Скорее всего он действительно погиб в результате приступа внезапного по-
мешательства. Кто знает, может быть, за час до смерти Таль  встретил  на
улице какого-нибудь сумасшедшего и разговорился с  ним.  Они,  наверное,
поняли друг друга с первого слова,  выпили  пивка  где-нибудь  в  уютном
скверике и расстались