у подаю ножницы.  -  Хочешь,  я  буду  твоим
менеджером, устрою тебя на радио?
     Я сел в кресло, а он стал стричь свои паршивые ногти.
     Может, ты их будешь стричь над столом? - говорю. - Стриги над столом,
я не желаю ходить босиком по твоим гнусным  ногтям.  -  Но  он  все  равно
бросал их прямо на пол. Отвратительная привычка. Честное слово, противно.
     -  А  с  кем  у  Стрэдлейтера  свидание?  -  спросил  он.  Он  всегда
выспрашивал, с кем Стрэдлейтер водится, хотя он его ненавидит.
     - Не знаю. А тебе что?
     - Просто так. Не терплю я эту сволочь. Вот уж не терплю! - А он  тебя
обожает! Сказал, что ты -  настоящий  принц!  -  говорю.  Я  часто  говорю
кому-нибудь, что он - настоящий принц. Вообще я часто  валяю  дурака,  мне
тогда не так скучно. - Он всегда задирает нос, - говорит Экли. - Не выношу
эту сволочь. Можно подумать, что он...
     - Слушай, может быть, ты все-таки будешь стричь ногти над столом? - Я
тебя раз пятьдесят просил...
     - Задирает нос все время, - повторил Экли.  -  По  моему,  он  просто
болван. А думает, что умный. Он думает, что он - самый умный...
     - Экли! Черт тебя дери! Будешь ты  стричь  свои  паршивые  ногти  над
столом или нет? Я тебя пятьдесят раз просил, слышишь?
     Тут он, конечно, стал стричь ногти над столом. Его только и заставишь
что-нибудь сделать, когда накричишь на него. Я посмотрел  на  него,  потом
сказал:
     - Ты злишься на Стрэдлейтера за то, что он  говорил,  чтобы  ты  хоть
иногда чистил зубы. Он тебя ничуть  не  хотел  обидеть!  И  сказал  он  не
нарочно, ничего обидного он не говорил. Просто он хотел  сказать,  что  ты
чувствовал бы себя лучше и выглядел бы лучше, если бы хоть изредка  чистил
зубы.
     - А я не чищу, что ли? И ты туда же!
     - Нет, не чистишь! Сколько раз я за тобой следил, не чистишь - и все!
     Я с ним говорил спокойно. Мне даже его было жаль. Я понимаю, не очень
приятно, когда тебе говорят, что ты не чистишь зубы.
     - Стрэдлейтер не сволочь. Он не такой уж плохой.  Ты  его  просто  не
знаешь, в этом все дело.
     - А я говорю - сволочь. И воображала.
     - Может, он и воображает, но в некоторых вещах он человек широкий,  -
говорю.  -  Это  правда.  Ты  пойми.  Представь  себе,  например,  что   у
Стрэдлейтера  есть  галстук  или  еще  какая-нибудь  вещь,  которая   тебе
нравится. Ну, например,  на  нем  галстук,  и  этот  галстук  тебе  ужасно
понравился - я просто говорю к примеру. Значит,  что  он  сделал  бы?  Он,
наверно, снял бы этот галстук и отдал тебе. Да, отдал. Или знаешь, что  он
сделал бы? Он бы оставил этот галстук у тебя на кровати или  на  столе.  В
общем, он бы тебе подарил этот галстук, понятно? А другие - никогда.
     - Черта лысого! - сказал Экли. - Будь у меня столько денег, я бы тоже
дарил галстуки.
     - Нет, не дарил бы! - Я даже головой покачал. - И не думал бы, детка!
Если б у тебя было столько денег, как у него, ты был бы самым настоящим...
     - Не смей называть меня "детка"! Черт! Я тебе в отцы гожусь, дуралей!
     - Нет, не годишься! - До чего он меня раздражал, сказать не  могу.  И
ведь не упустит случая ткнуть тебе в глаза, что ему восемнадцать,  а  тебе
только шестнадцать. - Во-первых,  я  бы  тебя  в  свой  дом  на  порог  не
пустил...
     - Словом, не смей меня называть...
     Вдруг дверь открылась и влетел сам  Стрэдлейтер.  Он  всегда  куда-то
летел. Вечно ему было некогда,  все  важные  дела.  Он  подбежал  ко  мне,
похлопал по щекам - тоже довольно неприятная привычка - и спрашивает:
     - Ты идешь куда-нибудь вечером?
     - Не знаю. Возможно. А какая там погода - снег что ли? Он весь был  в
снегу.
     - Да, снег. Слушай, если тебе никуда  не  надо  идти,  дай  мне  свою
замшевую куртку на вечер.
     - А кто выиграл? - спрашиваю.
     - Еще не кончилось. Мы уходим. Нет, серьезно, дашь мне  свою  куртку,
если она тебе не нужна? Я залил свою серую какой-то дранью.
     - Да, а ты мне ее всю растянешь, у тебя плечи  черт  знает  какие,  -
говорю. Мы с ним почти одного роста, но он весил  раза  в  два  больше,  и
плечи у него были широченные.
     - Не растяну! - Он подбежал к шкафу. - Как делишки, Экли? -  говорит.
Он довольно приветливый малый, этот Стрэдлейтер. Конечно, это притворство,
но все-таки он всегда здоровался с Экли.
     А  тот  только  буркнул  что-то,  когда  Стрэдлейтер  спросил:   "Как
делишки?" Экли не желал отвечать, но все-таки что-то буркнул -  промолчать
у него духу не хватило. А мне говорит:
     - Ну, я пойду! Еще увидимся.
     - Ладно! - говорю. Никто не собирался плакать, что он наконец ушел  к
себе.
     Стрэдлейтер уже снимал пиджак и галстук.
     Надо бы  побриться!  -  сказал  он.  У  него  здорово  росла  борода.
Настоящая борода!
     - А где твоя девочка?
     - Ждет в том крыле, - говорит. Он взял полотенце, бритвенный прибор и
вышел из комнаты. Так и пошел без рубашки. Он всегда расхаживал  голый  до
пояса, считал, что здорово сложен. И это верно, тут ничего не скажешь.



                                    4

     Делать мне было нечего, и я пошел за ним в умывалку потрепать языком,
пока он будет бриться. Кроме нас, там никого не  было,  ребята  сидели  на
матче. Жара была адская, все окна запотели. Вдоль стенки было штук  десять
раковин. Стрэдлейтер встал к средней раковине, а я сел на другую, рядом  с
ним, и стал открывать и закрывать холодный кран. Это у меня чисто нервное.
Стрэдлейтер брился и насвистывал  "Индийскую  песню".  Свистел  он  ужасно
пронзительно и всегда фальшивил, а выбирал такие песни, которые и хорошему
свистуну трудно высвистеть, - например "Индийскую песню" или "Убийство  на
Десятой авеню". Он любую песню мог исковеркать.
     Я уже говорил, что Экли был зверски нечистоплотен.  Стрэдлейтер  тоже
был нечистоплотный, но как-то  по-другому.  Снаружи  это  было  незаметно.
Выглядел он всегда отлично. Но вы бы посмотрели, какой он бритвой  брился.
Ржавая, как черт, вся в волосах, в засохшей пене. Он ее никогда не мыл.  И
хоть выглядел он прилично, особенно когда наводил на себя красоту, но  все
равно он был нечистоплотный, уж я-то его хорошо знал. А  наводить  красоту
он любил, потому что был безумно в себя влюблен. Он считал,  что  красевей
его нет человека на всем западном  полушарии.  Он  и  на  самом  деле  был
довольно красивый - это верно. Но красота  у  него  была  такая,  что  все
родители,  когда  видели  его  портрет  в  школьном  альбоме,   непременно
спрашивали: "Кто этот мальчик?" Понимаете, красота у  него  была  какая-то
альбомная. У нас в Пэнси было сколько  угодно  ребят,  которые,  по-моему,
были в тысячу раз красивее Стрэдлейтера, но на фото они выходили совсем не
такими красивыми. То у них носы казались слишком длинными, то уши торчали.
Я это хорошо знаю.
     Я сидел на умывальнике рядом  со  Стрэдлейтером  и  то  закрывал,  то
открывал кран. На мне все еще  была  моя  красная  охотничья  шапка  задом
наперед. Ужасно она мне нравилась, эта шапка.
     - Слушай!  -  сказал  Стрэдлейтер.  -  Можешь  сделать  мне  огромное
одолжение?
     - Какое? - спросил я. Особенного удовольствия я не  испытывал.  Вечно
он просил сделать ему огромное одолжение. Эти красивые ребята считают себя
пупом земли и вечно просят сделать им огромное одолжение. Они  до  того  в
себя влюблены, что считают, будто ты тоже в них влюблен и только  мечтаешь
сделать им одолжение. Чудаки, право.
     - Ты куда-нибудь идешь вечером? - спрашивает он.
     - Может, пойду, а может, и нет. А что?
     - Мне надо к понедельнику прочесть чуть ли не сто страниц по истории,
- говорит он. - Не напишешь  ли  ты  за  меня  английское  сочинение?  Мне
несдобровать, если я  в  понедельник  ничего  не  сдам,  потому  и  прошу.
Напишешь?
     Ну не насмешка ли? Честное слово, насмешка!
     - Меня выгоняют из школы к чертям собачьим, а ты просишь, чтобы я  за
тебя писал какое-то сочинение! - говорю.
     - Знаю, знаю. Но беда в том, что мне  будет  плохо,  если  я  его  не
подам. Будь другом. А, дружище? Сделаешь?
     Я не  сразу  ответил.  Таких  типов,  как  он,  полезно  подержать  в
напряжении.
     - О чем писать? - спрашиваю.
     -  О  чем  хочешь.  Любое  описание.  Опиши  комнату.  Или  дом.  Или
какое-нибудь место, где ты жил.  Что  угодно,  понимаешь?  Лишь  бы  вышло
живописно, черт его дери. - Тут он зевнул  во  весь  рот.  Вот  от  такого
отношения у меня все кишки переворачивает! Понимаете - просит тебя сделать
одолжение, а сам зевает вовсю! - Ты особенно не старайся! - говорит он.  -
Этот чертов Хартселл считает, что ты в английском собаку съел, а он знает,
что мы с тобой вместе  живем.  Так  ты  уж  не  очень  старайся  правильно
расставлять запятые и все эти знаки препинания.
     От таких разговоров у меня начинается резь в  животе.  Человек  умеет
хорошо писать сочинения, а ему начинают говорить про запятые.  Стрэдлейтер
только так и понимал это.  Он  старался  доказать,  что  не  умеет  писать
исключительно из-за того, что не туда расставляет запятые. Совсем как Экли
- он тоже такой. Один раз я сидел с Экли на баскетбольных состязаниях. Там
в команде был потрясающий игрок, Хови Койл, он мог забросить мяч  с  самой
середины точно в корзину, даже щита не заденет. А Экли  всю  игру  бубнил,
что у Койла хороший рост для баскетбола - и все, понимаете? Ненавижу такую
болтовню!
     Наконец мне надоело сидеть на умывальнике, я соскочил и стал отбивать
чечетку, просто для смеху. Хотелось поразмяться - а  танцевать  чечетку  я
совсем не умею. Но в  умывальнике  пол  каменный,  на  нем  очень  здорово
отбивать чечетку. Я стал подражать одному актеру  из  кино.  Видел  его  в
музыкальной комедии. Ненавижу кино до чертиков, но ужасно люблю изображать
актеров. Стрэдлейтер все время смотрел на меня в зеркало, пока  брился.  А
мне только подавай публику. Я вообще люблю выставляться.
     - Я сын самого губернатора! - говорю. Вообще я  тут  стал  стараться.
Ношусь по всей умывалке. -  Отец  не  позволяет  мне  стать  танцором.  Он
посылает меня в Оксфорд. Но чечетка у меня в крови, черт подери!
     Стрэдлейтер захохотал. У него все-таки было чувство юмора.
     - Сегодня - премьера обозрения Зигфилда. -  Я  уже  стал  задыхаться.
Дыхание у меня ни к черту. - Герой не может  выступать!  Пьян  в  стельку.
Кого же берут на его место? Меня, вот кого! Меня  -  бедного,  несчастного
губернаторского сынка!
     - Где ты отхватил такую  шапку?  -  спросил  Стрэдлейтер.  Он  только
сейчас заметил мою охотничью шапку.
     Я уже запыхался и перестал валять дурака. Снял  шапку,  посмотрел  на
нее в сотый раз.
     - В Нью-Йорке купил сегодня утром. Заплатил доллар. Нравится?
     Стрэдлейтер кивнул.
     - Шик, - сказал он. Он просто ко мне подлизывался, сразу  спросил:  -
Слушай, ты напишешь за меня сочинение или нет? Мне надо знать.
     - Будет время - напишу, а не будет - не напишу.
     Я опять сел на умывальник рядом с ним.
     - А с кем у тебя свидание? с Фитцджеральд?
     - Какого черта! Я с этой свиньей давно не вожусь.
     - Ну? Так уступи ее мне, друг! Серьезно. Она в моем вкусе.
     - Бери, пожалуйста! Только она для тебя старовата.
     И вдруг просто так, без всякой причины  мне  захотелось  соскочить  с
умывальника и сделать дураку Стрэдлейтеру двойной нельсон. Сейчас  объясню
- это такой прием в борьбе, хватаешь противника за шею и ломаешь насмерть.
     - Брось, Холден, балда! - сказал  Стрэдлейтер.  Он  не  любил,  когда
валяли дурака.  Тем  более  он  брился.  -  Хочешь,  чтоб  я  себе  глотку
перерезал?
     Но я его не отпускал. Я его здорово сжал двойным нельсоном.
     - Попробуй, - говорю, - вырвись из моей железной хватки!
     - О черт! - Он положил бритву и вдруг  вскинул  руки  и  вырвался  от
меня. Он очень сильный. А я очень слабый. - Брось дурить! - сказал он.  Он
стал бриться второй раз.  Он  всегда  бреется  по  второму  разу,  красоту
наводит. А бритва у него грязная.
     - С кем же у тебя свидание если не с  Фитцджеральд?  -  спрашиваю.  Я
опять сел рядом с ним на умывальник. - С маленькой Филлипс Смит что ли?
     - Нет. Должен был встретиться с ней, но все перепуталось.  Меня  ждет
подруга девушки Бэда Тоу. Погоди, чуть не забыл. Она тебя знает.
     - Кто меня знает?
     - Моя девушка.
     - Ну да! - сказал я. - А как ее зовут? - Мне даже стало интересно.
     - Сейчас вспомню... Да, Джин Галлахер.
     Господи, я чуть не сдох, когда услышал.
     - Д_ж_е_й_н_ Г_а_л_л_а_х_е_р! - говорю. Я даже вскочил с умывальника,
когда услышал. Честное слово, я чуть не сдох! Ну конечно, я с ней  знаком!
Позапрошлым летом она жила совсем рядом. У  нее  еще  был  такой  огромный
доберман-пинчер. Мы из-за него и познакомились. Этот пес  бегал  гадить  в
наш сад.
     - Ты мне свет застишь, Холден, -  говорит  Стрэдлейтер.  -  Отойди  к
бесу, места другого нет, что ли?
     Ох, как я волновался, честное слово!
     - Где же она? В том крыле, да?
     - Угу.
     - Как это она меня вспомнила? Где она теперь учится  -  в  Юрин-Море.
Она говорила, что может быть, поступит туда. Или в  Шипли,  она  говорила,
что, может быть, пойдет в Шипли. Я думал, что она учится в Шипли. Как  это
она меня вспомнила? - Я и на самом деле волновался, правда!
     - Да почем я знаю, черт возьми!  Встань,  слышишь?  Я  сидел  на  его
поганом полотенце.
     - Джейн Галлахер! - сказал я. Я никак не мог опомниться.  -  Вот  так
история!
     Стрэдлейтер припомаживал волосы бриолином. _М_о_и_м_ бриолином.
     - Она танцует, - сказал я. - Занимается балетом. Каждый день часа  по
два упражнялась, даже в самую жару. Боялась, что у нее ноги  испортятся  -
растолстеет и все такое. Я с ней все время играл в шашки.
     - Во что-о-о?
     - Фу ты, дьявол, он играл в _ш_а_ш_к_и!!!
     - Да, она никогда не переставляла дамки. Выйдет  у  нее  какая-нибудь
шашка в дамки, она ее с места не сдвинет. Так и  оставит  в  заднем  ряду.
Выстроит все дамки в последнем ряду и ни одного хода не сделает. Ей просто
нравилось, что они в последнем ряду.
     Стрэдлейтер промолчал. Вообще такие вещи обычно никого не интересуют.
     - Ее мать была в том же клубе, что и мы, - сказал я. -  Я  там  носил
клюшки для гольфа, подрабатывал. Я несколько раз носил ее  матери  клюшки.
Она на девяти ямках била чуть ли не сто семьдесят раз.
     Стрэдлейтер почти не слушал. Он расчесывал свою роскошную шевелюру.
     - Надо было бы пойти поздороваться с ней, что ли, - - сказал я.
     - Чего ж ты не идешь?
     - Я и пойду через минутку.
     Он стал снова делать пробор. Причесывался он всегда битый час.
     -  Ее  мать  развелась  с  отцом.  Потом  вышла  замуж  за  какого-то
алкоголика. - сказал я. - Худой такой черт, с  волосатыми  ногами.  Я  его
хорошо помню. Всегда ходил в одних  трусах.  Джейн  рассказывала,  что  он
какой-то писатель, сценарист, что ли, черт его знает, но при мне он только
пил, как лошадь, и слушал все эти идиотские детективы по радио. И бегал по
всему дому голый. При Джейн, при всех.
     - Ну? - сказал Стрэдлейтер. Тут он вдруг оживился,  когда  я  сказал,
что алкоголик  бегал  голый  при  Джейн.  Ужасно  распутная  сволочь  этот
Стрэдлейтер
     - Детство у нее было страшное. Я серьезно говорю.
     Но это его не интересовало, Стрэдлейтера. Он только всякой похабщиной
интересовался.
     - О черт! Джейн Галлахер! - Я никак не мог опомниться.  Ну  никак!  -
Надо бы хоть поздороваться с ней, что ли.
     - Какого же черта ты не идешь? Стоит тут, болтает.
     Я подошел к окну, но ничего не было видно, окна запотели от жары.
     - Я не в настроении сейчас, - говорю. И на самом деле я был совсем не
в настроении. А без настроения ничего делать нельзя. - Я  думал,  что  она
поступила в Шипли. Готов был поклясться, что  она  учится  в  Шипли.  -  Я
походил по умывалке. - Понравился ей футбол? - спрашиваю.
     - Да, как будто. Не знаю.
     - Она тебе  рассказывала,  как  мы  с  ней  играли  в  шашки,  вообще
рассказывала что-нибудь?
     -  Не  помню  я.  Мы  только  что  познакомились,  не  приставай!   -
Стрэдлейтер уже расчесал свои роскошные кудри и складывал грязную бритву.
     - Слушай, передай ей от меня привет, ладно?
     - Ладно, - сказал Стрэдлейтер, но я знаю, что он ничего не  передаст.
Такие, как Стрэдлейтер, никогда не передают приветов.
     Он пошел в нашу комнату,  а  я  еще  поторчал  в  умывалке,  вспомнил
старушку Джейн. Потом тоже пошел в комнату. Стрэдлейтер завязывал  галстук
перед зеркалом, когда я вошел. Он полжизни проводил перед зеркалом. Я  сел
в свое кресло и стал на него смотреть.
     - Эй, - сказал я, - ты ей только не говори, что меня вытурили.
     - Не скажу.
     У Стрэдлейтера была одна хорошая черта. Ему не приходилось  объяснять
каждую мелочь, как, например, Экли. Наверно потому, что Стрэдлейтеру  было
на все наплевать. А Экли - дело другое. Тот во все совал свой длинный нос.
     Стрэдлейтер надел мою куртку.
     - Не растягивай ее, слышишь? - сказал я. - Я  ее  всего  раза  два  и
надевал.
     - Не растяну. Куда девались мои сигареты?
     - Вон на столе... - Он никогда не знал, где что  лежит.  -  Он  сунул
сигареты в карман куртки - _м_о_е_й_ куртки.
     Я вдруг перевернул свою красную шапку по-другому,  козырьком  вперед.
Что-то я начинал нервничать. Нервы у меня вообще ни к черту.
     - Скажи, а куда ты с ней поедешь? - спросил я. - Ты уже решил?
     - Сам не знаю. Если будет время, поедем в Нью-Йорк. Она  по  глупости
взяла отпуск только до половины десятого.
     Мне не понравилось, как он это сказал, я ему и говорю:
     - Она взяла  отпуск  только  до  половины  десятого,  потому  что  не
разглядела, какой ты красивый и обаятельный, сукин  ты  сын.  Если  б  она
р_а_з_г_л_я_д_е_л_а, она взяла бы отпуск до половины десятого _у_т_р_а!
     - И правильно! - сказал Стрэдлейтер. Его ничем не подденешь.  Слишком
он воображает. - Брось темнить, - говорит, - напишешь ты за меня сочинение
или нет? - Он уже надел пальто и собрался уходить. - Особенно не старайся,
пусть только будет живописно, понял? Напишешь?
     Я ему не ответил. Настроения не было. Я только сказал:
     - Спроси ее, она все еще расставляет дамки в послед-нем ряду?
     - Ладно, сказал Стрэдлейтер, но я знал, что он не спросит. - Ну пока!
- Он хлопнул дверью и смылся.
     А я сидел еще с полчаса. Просто сидел в кресле, ни  черта  не  делал.
Все думал о Джейн и о том, что у нее  свидание  со  Стрэдлейтером.  Я  так
нервничал, чуть с ума не спятил. Я вам уже  говорил,  какой  он  похабник,
сволочь такая.
     И вдруг Экли опять вылез из душевой в нашу комнату. В первый  раз  за
всю здешнюю жизнь я ему обрадовался. Отвлек меня от разных мыслей.
     Сидел  он  у  меня  до  самого  обеда,  говорил  про  ребят,  которых
ненавидит, и ковырял громадный прыщ у себя на  подбородке.  Пальцами,  без
носового платка. Не знаю, был ли у этой скотины носовой платок. Никогда не
видел у него платка.



                                    5

     По субботам у нас всегда бывал один и тот  же  обед.  Считалось,  что
обед  роскошный,  потому  что  давали  бифштекс.  Могу  поставить   тысячу
долларов, что кормили они нас бифштексом потому,  что  по  воскресеньям  к
ребятам приезжали родители, и старик Термер, вероятно,  представлял  себе,
как чья-нибудь мамаша спросит  своего  дорогого  сыночка,  что  ему  вчера
давали на обед, и он скажет  -  бифштекс.  Все  это  жульничество.  Вы  бы
посмотрели на эти бифштексы. Жесткие как подметка, нож  не  берет.  К  ним
всегда подавали картофельное пюре с комками, а на сладкое - "рыжую Бетти",
пудинг с патокой, только его никто не ел, кроме малышей из первых  классов
да таких, как Экли, которые на все накидывались. После обеда мы  вышли  на
улицу, погода была славная. Снег лежал на земле дюйма на  три  и  все  еще
сыпал как оголтелый. Красиво было до чертиков. Мы начали играть в снежки и
тузить друг