лает славы? Надевает желтую кофту и берет себе фоном - забор.
   Скандальность личной жизни доброй половины поэтов - только очищение той
жизни, чтобы там было чисто.
   В жизни - сорно, в тетради  чисто*. В жизни - громко, в тетради - тихо.
(Океан и в бурю  дает впечатление тишины. Океан и в покой  дает  впечатление
работы. Первое - созерцать в действии. Второе - работник на отдыхе. В каждой
силе  непрестанное соприсутствие тишины и работы. Покой,  идущий на  нас  от
каждой силы, есть  наш покой за нее.  Таков  океан.  Таков лес. Таков  поэт.
Каждый  поэт  -  тихий океан.) __________________________  *  Чисто,  читай:
черно. Чистота тетради именно чернота ее.(примеч. М. Цветаевой)

   Так,  воочию, опрокидывается общее место: в стихах все позволено.  Нет,
именно в стихах - ничего. В частной жизни - все.

   Паразитизм славы. Так, в царстве растительном: власть- дуб, слава-плющ.
В  царстве  животном:   слава  -  куртизанка,  почиющая   на  лаврах  воина.
Бесплатное, хоть и приятное, приложение.

   Слава - некое Дионисиево ухо, наставленное на мир, гомерическое:  qu'en
преследования.) ______________________ * Что об этом скажут (фр.)

   Два примера беспримесного славолюбия: Нерон и Герострат. Оба - маниаки.
   Сопоставление  с поэтом. Герострат, чтобы прославить  свое имя, сжигает
храм. Поэт, чтобы прославить храм, сжигает себя.
   Высшая слава (эпос), то есть высшая сила - безымянна.
   Есть у  Гете  изречение:  "Не нужно было бы писать ни единой строки, не
рассчитывающей на миллионы читателей".
   Да, но не нужно торопить этих миллионов, приурочивать их именно к этому
десятилетию или веку.
   "Не  нужно было бы..."  Но, очевидно, нужно  (было).  Скорее похоже  на
рецепт  для  других,  чем для себя.  Блистательный пример  того  же  Фауста,
непонятого  современниками  и  разгадываемого  вот  уже  сто лет.  "Ich  der
Jahrtausenden lebe..."* Гете.  Эккерман. ______________________ *"Я, живущий
в тысячелетьях" (нем.).

   Что прекрасного в славе? Слово.

VI РАЗНОВИДНОСТИ КРИТИКОВ

   Обратимся к критику-профессионалу. Здесь различаемы три особи.
   Первый  -   частый   -  критик  -constateur   (удостоверитель),  критик
выжидатель, удостоверяющий вещь лишь по  свершении ее, критик с десятилетней
давностью. Если истинный критик -  пророк, то этот -  пророк-  назад. Критик
-post-  factum,  частый  и  честный,  это вся честная (ибо  есть  и  другая)
читательская толща.  Америк не открывает, в ребенке  мастера  не узнает,  на
небежавшую   лошадь   (новичка)   не   ставит,   от  текущей   современности
воздерживается и грубо не промахивается.
   Культурный читатель.
   Но есть  другой читатель - некультурный. Читатель - масса,  читатель  -
понаслышке, с такой  давностью  post-factum,  что  Надсона в 1925 г. считает
современником,   а   60-летнего   Бальмонта   -  подающим   надежды   юнцом.
Отличительная    черта    такого   читателя-   неразборчивость,   отсутствие
Orientirungssinn*. Так, говоря "модернизм", мешает в одну кашу и  Бальмонта,
и Вертинского, и Пастернака, не отличая ни  постепенности, ни  ценности,  ни
места, созданного и  занимаемого поэтом,  и  покрывая все это непонятным для
себя словом "декаденты".  (Я  бы  "декадент"  вела от декады, десятилетия. У
каждого  десятилетия - свои "декаденты"! Впрочем, тогда было бы  "декадисты"
или   "декадцы".)   Такой   читатель  все,  что  позже   Надсона,   называет
декадентством, и всему, что позже Надсона, противопоставляет Пушкина. Почему
не  Надсону - Пушкина? Потому что  Надсона знает и любит. А  почему Пушкина?
Потому, очевидно,  что Пушкину на Тверском бульваре поставлен памятник. Ибо,
утверждаю, Пушкина  он не  знает. Читатель  понаслышке  и здесь верен  себе.
______________________ * Способность ориентироваться. (нем.).

   Но -  хрестоматии,  колы,  экзамены, бюсты,  маски, "Дуэль  Пушкина"  в
витринах  и  "Смерть  Пушкина"  на афишах. Пушкинский  кипарис  в Гурзуфе  и
Пушкинское  "Михайловское2  (где  собственно?),  партия  Германа   и  партия
Ленского  (обыватель  Пушкина действительно  знает  с  голосу!),  однотомный
Пушкин-Сытин с Пушкиным-ребенком - подперев скулу - и 500 рисунками в тексте
(метод  наглядного  обучения  поэзии.  Стихи  -   воочию  Обыватель  Пушкина
действительно знает - с  виду!) - не забыть, в гостиной (а то и в столовой!)
-  Репина  -  волочащуюся  по  снегу  полу  шинели!  -  вся  это  почтенная,
изобилующая юбилеями, давность, - Тверской бульвар, наконец, с лжепушкинским
двустишием:
   И долго буду тем народу я любезен,
   Что чувства добрыя я лирой пробуждал,
   Что прелестью  живых  стихов я был полезен.*  ______________________  *
Несмытый и несмываемый  позор. Вот с чего  должны  были начать большевики! С
чем покончить! Но лже-строки красуются. Ложь царя, ставшая ныне ложью народа
(примеч. М Цветаевой).

   По  наслышке  (тенора и баритона), но наглядке  (уже упомянутое издание
Сытина), по либретто  и по  хрестоматиям  - и по  либретто  больше,  чем  по
хрестоматиям! - вот  знакомство русского обывателя с Пушкиным. И вот, против
всего и вся - Пушкин и русский язык.
   - Что  вы любите у Пушкина? -  Все.  - Ну,  а больше  всего?  - Евгения
Онегина. - А из лирики? - Пауза. - Иногда -  хрестоматическая реминисценция:
"Зима. Крестьянин торжествует". Иногда - ассоциация по смежности - "Парус".
   (Обыватель  перед  памятником Гете: "Wer  kennt Dich nicht,  o  grosser
Goete!    Fest    gemauert   in    den    Erden!..."*   Шиллер.    Колокол.)
_______________________  *  "Кто  же   не   знает  тебя,  о   великий  Гете!
Замурованного в землю" (нем.).

   Из  прозы, непреложно,  "Капитанская  дочка".  Пушкинского Пугачева  не
читал никогда.
   В  общем, для такого читателя Пушкин  нечто вроде  постоянного юбиляра,
только  и  делавшего, что умиравшего (дуэль,  смерть,  последние слова царю,
прощание с женой и пр.).
   Такому  читателю имя - чернь.  О нем  говорил и его  ненавидел  Пушкин,
произнося "Поэт  и чернь".  Чернь,  мрак, темные силы,  подтачиватели тронов
несравненно  ценнейших царских. Такой читатель - враг, и грех его -  хула на
Духа Свята.
   В чем  же этот  грех?  Грех  не в  темноте, а  в нежелании света,  не в
непонимании, а в сопротивлении пониманию, в намеренной слепости и в злостной
предвзятости.  В злой воле к добру. К  читателю-черни я  отношу всех впервые
услыхавших   о  Гумилеве   в   день  его  расстрела  и  ныне   беззастенчиво
провозглашающих его  крупнейшим поэтом  современности. К  ним я отношу всех,
ненавидящих  Маяковского за  принадлежность  к партии коммунистов  (даже  не
знаю, партийный ли. Анархист -  знаю), к имени  Пастернака прибавляющих: сын
художника? о Бальмонте знающих, что он пьянствует, а о Блоке, что "перешел к
большевикам". (Изумительная осведомленность в личной жизни  поэтов! Бальмонт
пьет, многоженствует  и блаженствует, Есенин тоже пьет, женится на  старухе,
потом на внучке  старика, затем  вешается. Белый расходится с женой (Асей) и
тоже пьет,  Ахматова влюбляется в  Блока, расходится  с Гумилевым  и выходит
замуж за - целый ряд вариантов. (Блоковско - Ахматовской идиллии, кстати, не
оспариваю, -  читателю видней!) Блок не живет  со своей  женой, а Маяковский
живет с чужой. Вячеслав - то-то. Сологуб - то-то. А такой-то - знаете?)
   Так, не осилив и заглавия - хоть сейчас в биографы!
   Такой читатель не только не чтит - он не читает. И, не читая, не только
относится - судит. К нему и только к нему слово его Пушкина:
   "И не оспаривай  глупца!"  Не  оспаривать, а выбрасывать  за  дверь при
первом суждении.

   Есть и критик-чернь.  С  легкой  поправкой в степени  безграмотности, о
критике-черни то же, что и о читателе-черни.
   Критик-чернь  - тот же читатель-чернь, но  -  мало  -  не  читающий!  -
пишущий.

   О двух типах критиков, являющих современность. О первом - дилетанте - в
эмиграции, о втором - справочнике - в Советской России.
   Кто в  эмиграции не  пишет критики?  "Дать отзыв", "написать рецензию".
(Дать отзыв,  как  будто бы  -  отозваться? Увы! Дают отзыв, зачастую, вовсе
безотзывные, дают то, чего не дано, ничего не дают.) Пишут адвокаты, молодые
люди без  профессий,  немолодые  - профессий посторонних, пишут  все,  пишет
публика. Так, на вопрос: кто в эмиграции  пишет критику? Ответ: да кто ее не
пишет?
   Отцвела статья,  цветет  заметка.  Отцвела  цитата, цветет  голословие.
Читаю, предположим, о никогда не читанном мною, совсем новом авторе: фигляр.
Что порукой? Имя в конце столбца. Но я его никогда не слышала! Или слышала -
в другой  области.  Где же оправдательный матерьял  к фигляру или пророку  -
цитата? Ее нет. Должна верить на слово.
   Критик-дилетант  - накипь на поверхности сомнительного котла (публики).
Что в нем варится? Темная вода. Темна и накипь.
   Все вышесказанное  - о  критике  безымянной,  не  выдвинувшей, пока, ни
одного имени. ("Имя" - не протекция, а дар)  Не  много радости и от  критики
именной, бывает даже - именитой.
   Прискорбная статья академика Бунина "Россия и Инония", с хулой на Блока
и  на  Есенина и  явно  - подтасованными цитатами (лучше  никак,  чем так!),
долженствующими явить безбожие и хулиганство всей современной поэзии. (Забыл
Бунин  свою  "Деревню",  восхитительную,  но  переполненную  и  пакостями  и
сквернословием.)  Розовая  вода,  журчащая  вдоль  всех статей  Айхенвальда.
Деланное  недоумение 3. Гиппиус, большого поэта,  перед синтаксисом поэта не
меньшего - Б. Пастернака (не отсутствие доброй  воли, а наличность  злой). К
статьям  уже непристойным  отношу  статьи А.  Яблоновского  о  Ремизове,  А.
Яблоновскогоо  моей "Германии" и А. Черного о Ремизове*. Не  сомневаюсь, что
перечислила не все. ____________________________-  * "Ремизов и эмигрантская
критике"  Статья, которая еще будет  написана.  Не  мной -  так  другим.  Не
сейчас- так через сто лет. (примеч. М. Цветаевой)
   Примечание Редакции "Благонамеренного":
   Мнения  о  писателях  не заказаны.  Но  если  признать тон статьи  А.А.
Яблоновского о Ремизове не исключительным по своему цинизму,  то где и в чем
наше отличие от проводников марксистской идеологии?

   Резкое и радостное исключение - суждение  о поэтах  не по политическому
признаку (отсюда -  тьма!) - Кн.  Д.  Святополк-Мирский.  Из журналов - весь
библиографический отдел "Воли России" и "Своими Путями".

   Об  одном  частном  случае,  для  меня   загадочном.  Критик  (наиболее
читаемый, любимый и признанный) говорит о чехословацком сборнике "Ковчег".
   "...Лучше отметим наиболее интересные  страницы сборника. К  сожалению,
для этого надо  пройти мимо "Поэмы конца" М. Ц.-  поэмы, которой, по крайней
мере, пишущий  эти строки, просто не понял;  думается однако,  что  и всякий
другой  будет ее  не  столько читать,  сколько  разгадывать, и  даже если он
окажется счастливее и догадливее нас, то свое счастье он купит ценою больших
умственных усилий".
   Первое, что меня поразило в этом отзыве - кротость. Критик не судит, он
только относится.  "Я  не понял", что это, -  суждение?  Признание. В чем? В
собственной  несостоятельности. "Непонятно"  - одно, "я не понял"  - другое.
Прочел и не одобрил - одно. Прочел и не  понял -  другое. В ответ на первое:
почему?  В  ответ  на  второе: неужели? Первое  - критик. Второе -  голос из
публики.  Некто  прочел  и не  понял,  но  допускает возможность -  в случае
другого читателя  -  большей  догадливости  и большего  счастья. Правда, это
счастье  будет куплено  ценою "больших умственных  усилий...". Показательная
оговорка. Потрудишься - добудешь, по мне - не стоит. В этом уже не кротость,
а,  если  не злая воля,  то явное отсутствие воли  доброй. Так может сказать
читатель, так не должен говорить  критик. Поскольку  "не понимаю" - отказ от
прав, поскольку  "и не пытаюсь  понять" - отказ  от  обязанностей.  Первое -
кротость, второе - косность.
   Натыкаясь  на  известную  трудность,  критик  просто  минует вещь.  "Не
столько  читать,  сколько  разгадывать..."  А  что  есть  чтение  -  как  не
разгадывание,  толкование, извлечение  тайного, оставшегося за  строками, за
пределом  слов  (Не говоря уже о "трудностях" синтаксиса!)  Чтение  - прежде
всего  -  сотворчество.  Если читатель лишен воображения,  ни  одна книга не
устоит. Воображения и доброй воли к веши.
   Мне  зачастую приходилось  слышать такие отзывы от работников в  других
искусствах: - "Трудно.  Хочется отдохнуть, а тут доискивайся, вдумывайся..."
Отдохнуть от  чего?  От труда  в своем искусстве. Стало быть,  труд  в своем
искусстве ты признаешь. Ты  только не хочешь того же - в моем. Что ж,  может
быть  по-своему и  прав. Делай свое, а  я буду делать свое. В таких случаях,
кстати, всегда сражала реплика "А  если  я  у  Вас, серьезного музыканта,  в
ответ на сонату  -  трудна!  - попрошу вальса, вы что скажете?  Я  ведь тоже
устала от своей работы и тоже хочу отдохнуть". (Чистейшая педагогика!)
   Человек понимал и,  если не читал моих стихов, то во крайней  мере чтил
мой  труд и не просил от меня  "легкой музыки". Но это музыкант,  работник в
звуке. Что же сказать о критике, работнике в том же слове, который, не желая
затраты умственных усилий, предоставляет понимать другим? О человеке слова у
меня, человека слова, просящем "легких стихов".
   Формула  есть  - и  давняя.  Под  ней,  со  спокойной  совестью,  может
подписаться данный:

   Тебе поэзия любезна,
   Приятна, сладостна, полезна,
   Как летом вкусный лимонад.

   Лимонада,  именно лимонада,  хочет от меня (и  вообще от поэзии) данный
критик.  В подтверждение своих слов приведу  еще  один  оборот, уже о другом
писателе:  "...если бы такой-то делал то-то и то-то, он бы и сам не оказался
усталым, и своего читателя ты не утомил, а напротив порадовал бы его кое-где
красивыми переплесками слова" (курсив мой).
   Радовать читателя красивыми переплесками слова не есть цель творчества.
Моя цель,  когда я сажусь за  вещь, не есть  радовать  никого, ни  себя,  ни
другого,  а дать  вещь возможно совершеннее. Радость -  потом, по свершению.
Полководец, открывая бой, не  думает ни о лаврах, ни о розах, ни о толпах, -
только  о бое, и меньше о победе, чем о той  или иной позиции, которую нужно
взять.  Радость потом - и  большая.  Но и большая  усталость.  Эту усталость
свою, по завершении вещи, я чту. Значит было что перебороть и вещь далась не
даром. Значит - стоило давать  бой. Ту же усталость чту и в читателе.  Устал
от моей вещи  - значит хорошо читал и - хорошее читал.  Усталость читателя -
усталость не опустошительная,  а  творческая. Сотворческая.  Делает честь  и
читателю и мне.
   К  эмигрантскому критику-любителю (этот - не любитель) мы  еще вернемся
на   разительном   образце.  Обратимся  теперь  к   другому   типу  критика,
утвердившемуся в Сов"етской" России и,  естественно, обратному эмигрантскому
-  критику-справочнику.  Такого  критика  я  бы   назвала   певцом   дурного
избранничества.
   Когда в ответ на мое данное, где  форма, путем черновиков,  преодолена,
устранена,  я  слышу: десять а, восемнадцать  о, ассонансы (профессиональных
терминов не знаю), я думаю о том,  все мои черновые -  даром, то  есть опять
всплыли, то  есть созданное опять разрушено. Вскрытие, но вскрытие не трупа,
а живого. Убийство.
   "Г-же  Ц.,  чтобы достичь такого-то эффекта, пришлось  сделать то-то  и
то-то..."  Во-первых:  как  часто  -  мимо!  Во-вторых:  кому  это  нужно  -
"пришлось", когда  это сделано? Читателю?  Как внимательный и любознательный
читатель отвечу: нет. Писателю? Но раз я это сделала и, предположим, сделала
хорошо, зачем мне из чужих уст то, что я знаю из собственного опыта труда? В
лучшем  случае   -  повторение,  подтверждение.   Проверка  задачи,  которая
бесспорно решена. То есть - проформа. Молодым поэтам, может быть? Рецепт для
получения известных эффектов? Но назовите мне хотя бы одного крупного поэта,
писавшего  по  чужим  (всегда  единоличным!)  рецептам. (Не  единоличных,  в
творчестве, нет.) Кроме того  - "что  русскому здорово, то немцу -  смерть".
Теория у поэта -  всегда  post factum, вывод  из  собственного опыта  труда,
обратный  путь  по следу. Я  это  сделал. Как я  это  сделал?  И вот,  путем
тщательнейшей  проверки  черновиков,  подсчета гласных и согласных, изучения
ударений (повторяю, с этим делом  не знакома) поэт получает известный вывод,
над  которым потом  и работает  и который  и преподносит в виде той или иной
теории. Но, повторяю, основа каждой новой теории - собственный опыт. Теория,
в данном случае, является проверкой,  разумом  слуха,  просто  -  осознанием
слуха.  Теория,  как  бесплатное приложение  к  практике. Может  ли  таковая
послужить  другим? Может,  как  проверка. Слуховой путь  (того  же  Белого),
подтвержденный  уже готовым выводом Белого. Отпадает только труд  осознания.
Все остальное - то же. Короче:  писать по- белому - а не по  Белому.  Писать
по- белому, и,  если нужно (?)  подтверждать Белым.  Но это все, что  я могу
сказать одобрительного о школах стихосложения и методе формального разбора в
применении к  газетному  рынку. Либо труд  ученого  - и  для ученых  (теория
стиха), либо живое слово - о живом - к живому (критика).

   Критик-справочник,  рассматривающий  вещь  с точки  зрения  формальной,
минующий что и только видящий как, критик,  в поэме не видящий ни героя,  ни
автора  (вместо  создано - "сделано") и отыгрывающийся  словом  "техника"  -
явление если не вредное, то бесполезное. Ибо: большим поэтам готовые формулы
поэтики  не  нужны,  а не больших -  нам  не  нужно.  Больше  скажу: плодить
маленьких поэтов  грех и вред. Плодить чистых ремесленников поэзии - плодить
глухих музыкантов. Провозгласив поэзию ремеслом, вы втягиваете  в нее круги,
для  нее не созданные, всех тех, кому не дано. "Раз ремесло -  почему не я?"
Читатель   становится   писателем,   а   настоящий   читатель,   одолеваемый
бесчисленными  именами  и  направлениями  (чем  меньше  ценность,  тем  ярче
вывеска), отчаявшись, совсем перестает читать.
   Поэтические  школы (знак века!)  -  вульгаризация поэзии,  а формальную
критику я бы сравнила с "Советами молодым хозяйкам". Советы молодым хозяйкам
- Советы молодым поэтам. Искусство - кухня. Только бы уменье! Но, для полной
параллели, и там и здесь жестокий закон неравенства. Равно тому как неимущий
не  может вбить  в  ведро  сливок двенадцати  дюжин  желтков, залив  все это
четвертной ямайского рома,  так и неимущий в поэзии не может  выколдовать из
себя неимеющегося у него матерьяла - дара. Остаются пустые жесты над пустыми
кастрюлями.
   Единственный справочник: собственный слух и, если уж  очень нужно (?) -
теория словесности Саводника: драма, трагедия, поэма, сатира, пр.
   Единственный учитель: собственный труд.
   И единственный судья: будущее.

VII АВТОР И ВЕЩЬ

   Часто, читая  какую-нибудь  рецензию  о  себе  и узнавая  из  нее,  что
"формальная задача  разрешена  прекрасно", я задумываюсь: а  была ли у  меня
"формальная  задача". Г-жа Ц.  захотела дать народную сказку,  введя  в  нее
элементы те-то и те-то, и т. д.
   Я (ударение на я) этого хотела? Нет. Этого  я хотела? Нет, да нет же. Я
прочла у  Афанасьева  сказку "Упырь" и задумалась, почему  Маруся, боявшаяся
упыря, так  упорно  не  сознавалась  в  ею  виденном,  зная,  что назвать  -
спастись. Почему  вместо  да  - нет? Страх?  Но ведь  от  страха  не  только
забиваются в постель  -  и в окно выбрасываются.  Нет,  не страх.  Пусть - и
страх,  но еще что-то. Страх  и что?  Когда  мне говорят:  сделай то-то и ты
свободна, и я того-то не  делаю, значит я  не очень хочу свободы, значит мне
несвобода -  дороже. А что  такое  дорогая  несвобода между  людьми? Любовь.
Маруся упыря любила, и потому не называла,  и теряла, раз за  разом, мать  -
брата - жизнь. Страсть и преступление, страсть и жертва...
   Вот - моя задача, когда я бралась  за  "Молодца".  Вскрыть суть сказки,
данной в костяке. Расколдовать вещь. А