процентном отношении,
по-видимому, не меньше, чем в "обычной" литературе, и вот тут-то бы и
побеспокоиться нам, родителям, о доброкачественной духовной пище для наших
детей!) - заряда гражданственности и социального оптимизма хватит им едва
ли не на всю оставшуюся жизнь.


  Вслед за Жюлем Верном

  "Что бы я ни сочинял, что бы я ни выдумывал - все это будет уступать
истине, ибо настанет время, когда достижения науки превзойдут силу
воображения..."
В связи с недавним юбилеем Жюля Верна (сто шестьдесят лет со дня рождения
писателя исполнилось в феврале 1988 года) эти его слова знакомы, вероятно,
многим. Что ж, выраженная в них позиция характерна прежде всего, конечно
же, именно для великого французского фантаста. Писателя, по нынешним
меркам крайне "осторожного", сознательно стремившегося писать о том, что
находится "на грани возможного" и практически осуществимо в самом иногда
близком будущем. Это именно позиция, ведь существуют и другие высказывания
Жюля Верна, вполне аналогичные приведенному. Вот что писал он, скажем,
незадолго до выхода в свет романа "20 000 лье под водой" своему отцу:
"...мне приходят в голову самые неправдоподобные вещи. Но на самом деле
это не так. Все, что человек способен представить в своем воображении,
Другие сумеют претворить в жизнь".
  Сходные мысли о воображении, о конечной судьбе фантастических гипотез
высказывали (да и сейчас высказывают) и многие другие писатели-фантасты.
Причем вовсе не только представители "школы Жюля Верна", сторонники сугубо
научной (технологической, как ее теперь называют) фантастики!
  Эти последние, безусловно, солидарны с Жюлем Верном.
  "Можно с полным основанием предположить, что то, что будет фактически
достигнуто... далеко превзойдет описанное в этой книге", - писал,
например, "отец" американской фантастики Хьюго Гернсбек о своем романе
"Ральф 124C 41+", действие в котором отнесено на семь с половиной столетий
в будущее.
  "Все, что теоретически возможно, обязательно будет осуществлено на
практике, как бы ни были велики технические "трудности", - утверждает и
знаменитый наш современник Артур Кларк, также тяготеющий в своем
творчестве к традиции Жюля Верна.
  При желании можно, очевидно, найти подобные мысли и в статьях А. Р.
Беляева и В. А. Обручева, и, несомненно, в работах основоположника
космонавтики К. Э. Циолковского; вероятны они и у И. А. Ефремова-фантаста,
который и в попытках своих заглянуть на тысячелетия вперед опирался и на
глубокую и разностороннюю свою эрудированность большого ученого.
  Но вот два высказывания, авторы которых, на наш взгляд, для многих
любителей фантастики будут неожиданны.
  "Я ограничиваю себя исключительно тем, что считаю возможным. Я не
хватаюсь за любую смелую идею, какая мне придет в голову, и я не ищу
сенсаций. Я рисую будущее таким, каким, насколько я могу судить, оно и
будет. Я отлично сознаю слабость своего воображения и готов допустить, что
могу ошибаться, изображая картины будущего, но утверждаю, что перемены,
мною предсказанные, - ничто по сравнению с тем, что действительно
произойдет в течение ближайших двух столетий".
  Эти слова принадлежат... Герберту Уэллсу, которого по традиции мы и
сейчас еще продолжаем считать "антиподом" французского "технологиста" Жюля
Верна.
  "Я не знаю, какие из моих догадок и предположений более правдоподобны.
Среди них нет неуязвимых, и бег времени перечеркнет многие из них".
  А это - Станислав Лем, любитель парадоксов, характернейший - в нашем
восприятии - представитель современной фантастики, всецело отрешившейся,
казалось бы, от "приземленной" технологии и не скованной вроде бы никакими
научными "табу"!
  Что ж, вывод тут может быть, пожалуй, один.
  Рядясь в самые немыслимые свои - инозвездные, иногалактические - одежды,
фантастика всех направлений тем не менее по-прежнему отнюдь не склонна
отказываться от столь приятной ей роли провидца будущего, пророка грядущих
перемен, проводника человечества в необозримых океанах пространства и
времени.


  1000 ликов мечты

  Фантастика - многообразна. Сегодня это утверждение принадлежит к разряду
аксиом.
  Роман, повесть, рассказ, очерк, трактат, эссе, зарисовка, пьеса, поэма,
стихотворение - каких только жанров не встретим мы в фантастике (это если
речь идет о литературе; ведь есть еще и живопись, и скульптура, и кино, и
театр, и музыка, и цирк... скажите, если сможете: какой из этих видов
искусства изначально чужд фантастике, несовместим с нею?). А у самой
фантастики - масса подвидов. Фантастика познавательная, техническая,
утопическая, предупреждений, антиутопическая, философская, памфлетная,
политическая, сатирическая, юмористическая, приключенческая, детективная,
психологическая, лирическая, сказочная, мистическая... ничего не упустили?
  А ведь можно попытаться разложить фантастику по полочкам и тематически:
космическая, историческая, экологическая, путешествия во времени, роботы,
пришельцы, антимиры, Атлантида... и несть им числа - и темам крупным, и не
так чтобы очень (вроде фигурировавшего у нас Северного полюса, к примеру).
  И исторически поделить на периоды - тоже можно. Сегодняшняя фантастика,
завтрашняя, вчерашняя... послевоенная, довоенная, дореволюционная...
  И географически: по странам. И лингвистически: по языкам. И, наконец,
идеологически: советская - и западная, прогрессивная - и реакционная.
  И так далее...
  Не поспоришь - воистину так: 1000 ликов у фантастики! А между тем...
  В пору моей юности (в пятидесятые годы) и даже позже писателей-фантастов,
этих искателей завтрашнего дня, нередко весьма надолго загоняли в угол,
приклеивая почти не смываемый ярлык на их продукцию: "антинаучная". Чашу
сию сполна испил, к примеру, старейшина нашей фантастики Георгий Гуревич,
первую свою повесть опубликовавший более сорока лет назад...
  Известный популяризатор науки Я. Перельман, в 1914 году введший у нас в
употребление термин "научно-фантастический рассказ", думал лишь о том,
надо полагать, как отделить зерна от плевел: фантастику жюльверновского
плана - от фантастики религиозно-мистической. Но свершилась революция,
церковь была отделена от государства. В печатной продукции, исходящей из
государственных издательств, стала невозможной пропаганда, религии, да и
мистика оказалась в литературе вне закона.
  Но термин-то - научная фантастика - остался! Окреп, набрал силу. Забылось
постепенно его происхождение и назначение... Как забылось и прежнее
многообразие фантастики. Добросовестно следовать установившимся в науке
положениям, если и заглядывать в будущее, то лучше всего не дальше опытных
цехов и испытательных полигонов - такое вот пожелание стало вкладываться в
понятие "научная".
  И поскольку еще оставшимся авторам становилось неуютно и тесно, не
хватало воздуха в этом сурово ограниченном пространстве - уходили они
постепенно из фантастики, исчезали кто куда, оставляя ее на откуп...
Кому?! В том и беда, что некому было ее оставить.
  Полистайте, скажем, журнал "Техника-молодежи" полувековой давности.
Кое-что из фантастики, разумеется, в нем все-таки печаталось (бесспорной
заслугой редакции была, например, публикация в самый канун войны
антифашистского "Генератора чудес" Ю. Долгушина), но в целом - как вид -
она фактически выродилась в единственную свою разновидность -
полуочерки-полузарисовки для рубрики "Окно в будущее". Впрочем, даже и не
зарисовки. Сугубо технические проекты и прожекты, изложенные немудрящим
газетным Языком, снабженные схемами и цифровыми выкладками, - вот во что
превратилась, за редкими исключениями (романы А. Беляева, Г. Адамова, А.
Казанцева), наша фантастика. В подраздел научно-популярной литературы...
  С этого же начинала она и после войны, поскольку ничего другого уже (или
еще) не умела. На тогдашнем фоне и незамысловато-очерковая повесть В.
Захарченко "Путешествие в Завтра" еще в 1952 году казалась событием (хоть
и техническая, а утопия же!), фигурировала едва ли не во всех тогдашних
обзорах (благо, обозревать было практически нечего) и тут же была
переиздана...
  Ясно, что пришедшее в фантастику три десятилетия назад новое поколение
(А. и Б. Стругацкие, Д. Биленкин, В. Журавлева, Г. Альтов, А. Днепров, В.
Савченко...) отнюдь не было встречено восторженным "ура!". Иные из старших
коллег, может быть и уловив свежие веяния, да не сумев перестроиться,
приложили максимум усилий, чтобы не впустить в литературу этих "выскочек",
явно посягавших на их монопольное положение. Многогранность фантастики?
Нет, не дозволялась в те годы эта роскошь! Разве что И. Ефремову сходила
она с рук, поскольку был он и независим, и сам достаточно мастит: доктор
наук, лауреат высокой премии! Впрочем, доставалось и ему. "Писатель И.
Ефремов в "Академии схоластики"; "Туманность Андромеды" или бедуин перед
верблюдом"... Непривычные заголовки для статей о знаменитом романе, не
правда ли? Критикам из "Промышленно-экономнческой газеты" еще и в 1959
году хотелось бы видеть фантастику в устоявшемся амплуа оракула ближайшей
пятилетки...
  Словом, вопрос о многообразии, многожанровости НФ всего лишь двадцать с
небольшим лет назад был куда как неясен! Это сегодня никому и в голову не
придет требовать, скажем, от сказочной фантастики столь же строгого
обращения с фактами науки, какое обязательно для фантастики, к примеру,
технической.
  Истина рождалась в спорах горячих и, увы, не слишком-то продуктивных.
Самая бурная из дискуссий была косвенно связана с появлением повестей А. и
Б. Стругацких "Трудно быть богом" и "Хищные вещи века". Статьей В. Немцова
"Для кого пишут фантасты?" ее начали "Известия", а участие в ней приняли
"Комсомольская правда", "Литературная газета", "Труд", "Юность",
"Иностранная литература", "Детская литература", "Советский экран"...
Правда, и эта дискуссия мало что дала: слишком много сил отнимал у
спорящих злополучный эпитет "научная", перечеркивавший добрую половину тех
разновидностей фантастики, что были перечислены в начале этих заметок.
  Пожалуй, лишь к концу шестидесятых годов восстановилось у нас постепенно
право фантаста на самую дерзкую выдумку, рассеялся туман вокруг
диаметрально, казалось бы, противоположных требований к фантастике.
Наконец-то сошлись на том, что и у писателей-фантастов каждое конкретное
произведение следует судить по тем законам, по которым оно написано...
  Надо сказать, утверждению тезиса о многожанровости НФ немало
способствовал и бакинский фантаст Г. Альтов, будораживший умы коллег то
остропроблемной статьей, то таблицей сбывшихся и не сбывшихся идей Ж.
Верна, Г. Уэллса, А. Беляева, то очередным вариантом "Регистра".
  Об этом последнем хочется сказать особо.
  Полное его название - "Регистр современных научно-фантастических идей и
ситуаций".
  Первый вариант появился в 1963 году и был невелик - 19 страниц на
машинке. Через три года Г. Альтов прислал в редакцию "Уральского
следопыта" пятый вариант своего "Регистра", еще через год - седьмой, в нем
было уже 328 страниц...
  Идеи и ситуации, включенные в "Регистр", строго классифицированы. В
седьмом варианте они разбиты на 10 классов, 73 подкласса, 326 групп и 2034
подгруппы.
  Допустим, вас заинтересовали разумные инопланетяне, способные принимать
любую форму, на память же ничего не приходит... Вы открываете "Регистр",
просматриваете указатель классов: "Класс 1. Космос... Класс 2. Земля...
Класс 3. Человек... Класс 4. Общество... Класс 5. Кибернетика... Класс 6.
Инопланетные разумные существа..." Ага, это уже то, что нужно! "Подклассы:
1. Человекоподобные; 2. Нечеловекоподобные". Находите второй подкласс,
среди включенных в него групп обнаруживаете: "3. Необычные формы". И уже в
этой группе отыскиваете нужную вам первичную ячейку. "5. Разумные
существа, способные принимать любую форму". А в ячейке - список
произведений: К. Саймак "Однажды на Меркурии"; Р. Шекли "Форма"; А.
Бердник "Сердце Вселенной"; И. Росоховатский "На Дальней"; Д. Буццати "И
опустилось летающее блюдце"; О. Ларионова "Планета, которая ничего не
может дать"... И так далее. У каждого произведения в скобках указан год
публикации на русском языке (если оно у нас переведено); в приложенной к
"Регистру" библиографии вы сможете найти и сведения о месте публикации.
Дело теперь за немногим - отыскать сами тексты.
  Как видите, работать с "Регистром" несложно - и очень интересно!
  Но "Регистр" задуман вовсе не в качестве заурядного путеводителя по
Стране Фантазий (хотя вполне справляется с этой ролью). В том убеждаешься,
едва начав перелистывать его страницы. Листаешь их, листаешь, и постепенно
закрадывается в голову крамольная мысль: а ведь фантастика-то наша...
бедновата. На хорошие свежие идеи бедновата. Повторы, повторы - сколько же
их... С пришельцами, к примеру, явное "перепроизводство" у фантастов.
  Задумываешься: да так ли уж обязательна она - новизна НФ идей, новизна
ситуаций? Главное-то в нынешней фантастике - были бы люди живые!
Характеры! Образы!..
  Потом вспоминаешь из своего читательского опыта:
  одну книгу - не дочитал, отложил... другую - бросил на середине... в
третью - лишь заглянул... Не потому ли, что слишком похожи они одна на
другую? Идеи - те же, ситуации - почти неотличимы... И художественным
совершенством наша фантастика - в массе своей - пока не блещет...
  На невеселые мысли способно настроить знакомство с "Регистром"... А
позиция его автора?
  В предисловии Г. Альтова к одному из вариантов читаем:
  "...Я отнюдь не считаю идеи главным (и, боже упаси, единственным) в
фантастических произведениях. Просто новые идеи, новые ситуации, новые
приемы являются, на мой взгляд, одним из необходимых компонентов. Как атом
серы в молекуле серной кислоты: нужны, конечно, другие атомы и нужен
синтез, чтобы получить продукт".
  Действительно, мало сказать в фантастическом романе (повести, рассказе),
что герой - крупный ученый и живет, допустим, в двадцать втором веке.
Нужно и показать это. А показать можно только при помощи соответственно
крупных (и обязательно свежих, не из популярной брошюры позаимствованных,
и обязательно не заведомо абсурдных) идей, этим ученым выдвигаемых. И -
достаточно убедительной обрисовки тех новшеств (именно по ним судить мне,
читателю, о развитости общества, не так ли?), что окружают героя в его
двадцать втором веке.
  В противном случае поверю ли я, читатель, в героя, будь он даже "дважды
лауреатом Нобелевской премии"? Не уверен, что и вам тоже, но мне такой
дважды лауреат уже встречался на страницах фантастики и, увы, только этим
двойным лауреатством и запомнился...
  И все-таки видеть в "Регистре" лишь "обвинительное заключение", уличающее
писателей-фантастов в сбоях воображения или даже откровенном нежелании
фантазировать самостоятельно, - значит слишком утилитарно подходить к
делу. Да, "Регистр" может быть использован и как оружие критики, оружие
грозное и действенное. Но к мысли о "Регистре" Г. Альтов пришел вовсе не
из злокозненности - им руководило стремление быть обстоятельным и в
фантастике, вполне понятное для человека, профессионально занимающегося
изобретательством, разработавшего алгоритм (а позднее и теорию) решения
изобретательских задач. Четвертое из правил знаменитого философа Рене
Декарта прямо рекомендует составлять настолько полные обзоры сделанного
предшественниками, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено...
  Альтовский свод идей и ситуаций призван, словно таблица Менделеева,
отражать реальное состояние фантастики. И - как Менделеевская таблица - он
не только открыт для постоянного пополнения новым (и пропущенным старым)
материалом. Давая богатейшую пищу для размышлений, "Регистр" наводит на
сопоставления, помогает выявлению закономерностей в развитии
фантастических идей, прямо способствует дальнейшему их генерированию...
  Искренне жаль, что, до сих пор существуя лишь в виде рукописи, "Регистр"
недоступен для широкого читателя. У нас, увы, нет ни одной, даже самой
краткой энциклопедии НФ, которая отражала бы поистине невероятную
многоликость этого популярного вида литературы. "Регистр" Г. Альтова
разносторонне и чрезвычайно убедительно как раз и демонстрирует эту
неохватную многоликость.


  Задержавшееся знакомство

  Неохватная многоликость... Да, за потоками фантастики, выпускаемой
тысячами издательств земного шара, не уследить, не угнаться даже самым
рьяным знатокам и ценителям НФ литературы. Конечно, в этих потоках много
откровенно ремесленных, а то и просто бульварных поделок - о них и жалеть
не приходится. Но вдвойне обидно, когда читатели не имеют доступа к книгам
больших, талантливых писателей, когда запретительские рогатки, - мол, как
бы чего не вышло, -преграждают путь выстраданным мыслям, наболевшим словам
тревоги и предостережения... К сожалению, так нередко случалось у нас еще
в недавние годы. И, пожалуй, особенно не везло книгам, относимым к жанру
антиутопии. Считалось, что такие произведения выходят из-под пера во всем
разуверившихся пессимистов-скептиков и, дескать, ничему хорошему эти
мрачные картины будущего научить не могут.
  Но так ли уж четка грань между антиутопией и "фантастикой предупреждений"?
  Вспомним, что сам термин - фантастика предупреждений - утвердился у нас в
середине 60-х годов. Весьма активно его пропагандировали, обосновывая в
своих статьях, Е. Брандис и В. Дмитревский.
  Что привело к рождению этого термина? Что помогло ему выжить?
  Восходит он, очевидно, к выражению "утопия - предостережение" из книги
английского критика А. Мортона "Английская утопия", переведенной у нас еще
в 1956 году. Причиной же достаточно широкого его распространения явился,
по-видимому, тот негативный оттенок, который закрепился в нашей литературе
и - шире - в общественном нашем сознании за термином "антиутопия".
  Впрочем, что-то похожее произошло в свое время и с освященным веками
словом "утопия". Попытки осуществления идеального общественного устройства
никак не удавались даже в малых масштабах изолированных фаланстеров - и
даже ярым приверженцам Утопии сама ее идея начинала представляться
несбыточной, заведомо нереальной. Словно бы скомпрометированной неудачными
попытками... И эта скомпрометированность как бы наложилась и на само
слово. Сошлемся на Джека Лондона: "...Магическую силу имело тогда слово
"утопия". Произнести его значило перечеркнуть любое экономическое учение,
любую теорию преобразования общества, как бы она ни была разумна..."
Это свидетельство взято нами из романа "Железная пята" (1908), где оно
приведено в виде примечания историка 27-го века к событиям первых
десятилетии века 20-го. Но его - это свидетельство - вполне можно
распространить и на весь 20-й век: неприязнь к "утопиям" проскальзывает
еще и сегодня.
  В конце 60-х годов была даже - с благими, естественно, целями -
предпринята попытка ввести для нашей, советской утопии иной термин:
"эвтопия". И тем самым с помощью древнегреческою дифтонга "эу" (придающего
значение осуществления, успеха) заменить наконец обидное, по-видимому, для
нас "место, которого нет" (таков буквальный перевод слова, придуманного в
1516 году Томасом Мором) на место, которого еще нет, но которое
обязательно будет...
  Что ж, специалисты знают довольно много терминов, производных от
"утопии": негативная утопия (изображает нежелательные варианты будущего),
контрутопия (полемизирует с предшественниками), дистопия и какотопия
(смысл в обоих случаях - "плохое место"), практопия (рисует не самый
лучший из вариантов будущего, но и не самый худший: приемлемый, одним
словом) и даже - ухрония ("хронос" - время, и термин этот относится к
утопиям, помещаемым не в пространстве, а во времени). Правда, почти все
эти обозначения малоизвестны даже среди больших любителей НФ.
  Не прижилась покамест и "эвтопия" - хотя и употребляется отдельными
энтузиастами. А вот "фантастика предупреждений" - живет... хотя кто нынче
поручится за долгую жизнь этого не менее искусственно рожденного
контртермина? Ведь сегодня, пересматривая содержимое тех запасни