адочной спешке я лепил на стекле новую фразу, смеясь про себя  и
чуть не плача одновременно. Я  уже  не  верил  в  это,  я  знал,  что  все
напрасно, что ничего не получится - мистика это, смех сквозь слезы, чепуха
и нелепость! Новая фраза, против моих намерений, вышла забавно  галантной:
"Прошу поподробней". Едва я закончил, динамики выдали новую порцию знаков.
   - "Была человеком... стала..." - Коллега запнулся. - Грэг, мне  с  этим
текстом не справиться.
   Я подскочил и выхватил у него из рук бумагу. Потом карандаш. Машинально
прочел ему текст в английском переводе:
   - "Была человеком. Стала подводным кошмаром. Теперь я больше  животное.
Животный инстинкт побеждает. Я не могу. Не хочу. Верните безличность. Если
возможно. Боюсь невозможного. Лучше не быть. Хотелось быть. Искала способ.
Вернуться. К людям. Ошибка".
   Бумажный лист выпал из рук и лег на стол. Я рванул ворот свитера.
   - Без паники, Грэг!
   Я задыхался.  Закружилась  голова.  Сквозь  зеленую  дымку  надвигалось
что-то  большое,  ужасно  громоздкое  и  неуклюжее  -  сверху.  Как  днище
океанского корабля...
   Болл, словно откуда-то издалека, встревоженно:
   - У тебя слишком богатое воображение, Грэг.  Слишком.  Будем  работать?
Или будем друг друга пугать ненормальными взглядами?
   - Будем работать, Свен, будем...
   Я ободряюще похлопал его по спине и мужественно улыбнулся.  Моя  улыбка
почему-то испугала его еще больше.
   Разбрызгивая  глицерин,  накладываю  на  стекло  черную  мозаику  букв.
Верный, но дьявольски медленный способ. Придумай быстрый. Ну, не  сегодня,
завтра. И завтра новым способом ты сможешь выудить у этого спрута еще одну
порцию странного бреда. Ведь это  все-таки  животное.  Животное,  на  мозг
которого  влияет  (или  повлияло)  что-то   человеческое.   И   совершенно
естественно, что зверь испытывает  беспокойство  от  тяжести  чуждого  его
природе груза в мозговой коре. Беспокойство и, может быть, даже мучения...
В  одном  теле  -   по-своему   сильном   и   ловком   -   заключены   два
противодействующие друг  другу  начала:  интеллект  и  животный  инстинкт.
Интеллект не может победить, потому  что  он  должен  во  многом  уступать
звериному инстинкту самосохранения: тело спрута живет в  первобытно  диких
условиях борьбы за существование. Но разум не может и уступать бесконечно,
на то он и разум. В  конце  концов  возникает  дилемма:  либо  как  зверь,
либо... никак. "Хотелось быть. Искала способ вернуться к людям, но выбрала
этот способ ошибочно. Лучше не быть".
   Обрадовались: ах, какое удивление - мыслящий цефалопод! Дрессированный,
прирученный, разумный! Познакомились ближе - волосы дыбом... Ну кто из нас
способен измерить глубину его страданий, вызванных  какой-то  непоправимой
ошибкой?! Сколько дней,  месяцев,  лет  он  одиноким  призраком  бродил  в
холодных пучинах, пугая братьев по образу. Но только по образу! Он не  был
подобен ни одному из жителей бездны.
   Один...  Для  всех  чужак.  Ни  человек  -  ни  спрут...  Разум   хотел
возвращения к людям - спрут опасался. Разум настаивал - зверь бунтовал.  И
разум понял, наконец. И снял осаду. Но вот люди сами  пришли.  Из  тлеющей
искры выросло  пламя  надежды,  зверь  отступил.  До  поры.  Люди  грозили
квантаберами, травили Мантами - близко не подпускали.  Выдержал.  Вошел  в
доверие, добился дружбы, получил охранную грамоту - пеналы с радиоактивным
веществом... И все напрасно: все развеялось,  как  облако  чернил.  Пришли
другие - пугались, кололи ножами. Потом успокоились. Но ничего не  поняли,
как и те, которые были до них... Темный, было придавленный зверь  поднимал
голову, щетинясь инстинктами. Интеллект - на грани  поражения:  "Теперь  я
больше животное, чем мыслящее существо, -  животный  инстинкт  побеждает".
Заламывая щупальца,  молил:  "Верните  безличность.  Нет  равновесия!"  Не
понимали ни те, ни другие... Опять повторял:  "Верните  безличность,  если
возможно. Иначе, будет плохо зверю и мне. Я боюсь, что  погублю  и  его  и
себя. Я больше так не хочу, не могу!"
   И  погубит,  если  мы  не  сумеем  вернуть   хозяину   его   загадочную
"безличность". Но что говорить там о чем-то другом, если мы не знаем  даже
"хозяина". Тело одно, мозг, очевидно, один - и мы не в  состоянии  понять,
кто же кричит из кальмарьего мозга, требует и умоляет - вынь да положь ему
какую-то "безличность"... Да и возможно разве отделить  от  живой  материи
мозга мыслящую субстанцию! Ведь это  же  абсурд,  поповщина.  Нет,  что-то
здесь имеется в, виду иное...
   И, наконец, еще одна прелюбопытная деталь.  Эта  "мыслящая  субстанция"
говорит о себе в женском роде и даже называет  имя:  "Лотта".  (Да,  очень
знакомое и дорогое мне женское имя, но сейчас - ради всего святого!  -  не
стоит об этом...) Стало быть, Лотта-кальмар, так  сказать,  всеми  десятью
руками расписывается в  том,  что  она  есть  личность.  Но  "личность"  -
понятие, во-первых, неотделимое от совершаемых "личных" поступков. А этого
добра за Лоттой-кальмаром  числится  предостаточно!  Та-ак...  Теперь  она
возжелала "безличности". Выходит, она стремится каким-то образом (не будем
размышлять сейчас,  каким)  вернуть  себя  в  первичное,  предшествовавшее
теперешнему, состояние.  И  это  она  называет  "безличностью".  То  есть,
состояние, при котором не совершаются "личные" поступки!.. Вот и  попробуй
решить этот ребус... Поистине, чтобы  не  совершить  ни  одного  поступка,
нужно быть без рук, без  ног,  без  туловища,  без  головы!  Нет,  голова,
пожалуй, нужна даже при таких курьезных условиях - иначе не будет мыслящей
Лотты. Та-ак... Значит, понятие "безличность" деликатно отождествляется  с
понятием "обособленный мозг". Искусственный, естественный - безразлично, -
но обязательно отделенный от живого организма, вне его...
   Есть такая  игра:  кто-нибудь  что-нибудь  ищет,  а  другие  суфлируют:
"холодно", "тепло", "еще теплее",  "горячо".  Мы  начали  эту  игру,  едва
переступив порог станции. Мы прошли все этапы до "очень горячо". Теперь  я
почуял паленое... Я никогда не слышал, чтобы  искусственный  мозг  -  даже
самый совершенный, на молекулярной основе - мог подняться до высот понятия
"личность" или  "безличие".  Лотта-кальмар  поднялся.  Отсюда  сами  собой
напрашиваются  выводы,  предположения.  Начнем  с  предположения,  что  та
штуковина  на  эйратере   -   действительно   контейнер.   Для   перевозки
"обособленного мозга", а не детеныша спрута, как мне  подумалось  вначале.
Но это был какой-то супермозг. Не по размерам, а по  начинке,  разумеется.
Во время катастрофы  его  предоставили  самому  себе,  и  он  благополучно
затонул на двухкилометровой глубине. Но не разбился.  И  рассмеялся:  "Так
вот в чем прелесть полетов в небо..." Питательный физиологический  раствор
ему  заменила  морская  вода,  насыщенная   кислородом   и   органическими
веществами. Возможно, он и создавался с целью использования в какой-нибудь
биомашине для исследований океанских глубин. Возможно, он был даже оснащен
плавничками-ресницами. Но ползать на обломках эйратера скоро наскучило.  К
тому ж, привыкший к оживленным  сутолокам  в  громадных  лабораториях,  он
тяготился безлюдьем.  Поразмыслив  своими  синтетическими  извилинами,  он
решил  раздобыть  себе  что-нибудь  вроде  ездового  коня.  Выбор  пал  на
кальмара. Полонив детеныша гиганта-архитевтиса, супермозг "Лотта" каким-то
образом связал себя и развивающийся мозг кальмарчика нейронными канальцами
едва  ли  не  на  уровне   синапсов.   Своеобразный   симбиоз   живого   с
синтетическим. Кальмар "умнел" буквально не по дням, а  по  часам,  таскал
наездника по океанским безднам, и оба были довольны. "Наездник" перестроил
нервный аппарат "коня" по своему подобию, однако  в  зеркально  отраженном
виде,  отдал  ему  все  знания,  опыт,  перелил,  образно  выражаясь,  всю
информацию из своих хранилищ в чужие, и, самое главное, _передал ему  свою
индивидуальность_. Это и была та самая _ошибка_...  Кракен  превратился  в
мыслящее, но глубоко несчастное существо...
   - Грэг, - окликнул меня Болл. - Ты, кажется, решил переделать вопрос?
   -  Вопросов  не  будет.  Наоборот,  я  собираюсь  кое-что  посоветовать
кракену.
   - Вот как! - изумился Болл. - Сыщики-гангстеры нам никогда не  простят,
если мы не выпотрошим до конца говорящего спрута.
   - Он уже так выпотрошен, что мне  его  становится  жалко.  Я  хочу  его
успокоить. Или убить... Смотря, как он отреагирует на мой совет.
   - Грэг, я должен подробно записывать все, что  сейчас  происходит.  Это
очень любопытная вещь для науки.
   Я прилепил последнюю букву и вытер пальцы.
   -  Пиши,  Свен.  Диктую.  "Не  обманывай  себя:  теперешнее   состояние
необратимо".
   Динамики выдали несколько знаков и смолкли.
   - Ну, что там, Свен?
   Молчание.
   Я обернулся.  Болл  снимал  с  настольной  лампы  затемнение.  Наконец,
ответил:
   - Ничего. "Я ушла" - и больше ничего.
   - Как ушла?
   - А вот так и ушла. Пора бы знать, что женщины  не  любят  опрометчивых
советов.
   - "Бездна-Д-1010", вызываю на связь. Я - "Волна", я - "Волна",  вызываю
на связь. Прием...
   Я подошел к микрофону. Взял. В руках - неприятная дрожь.
   - Я -  "Бездна",  я  -  "Бездна"...  "Бездна-Д-1010"  слушает  "Волну".
Прием...
   - Доброе утро, ребята! - бодро приветствовал нас голос Дуговского.
   Я с тоской посмотрел на залепленный буквами акварин и дернул  рубильник
внешнего освещения. На фоне вспыхнувшего жемчужного  зарева  черные  буквы
казались траурной вороньей стаей.
   - Доброе утро, шеф. Что нового? Прием.
   - Четыре  года  назад  "Ладога"  совершала  спецрейс  из  Ленинграда  в
Мельбурн,  имея  на  борту  контейнер  для  транспортировки  биоаналоговой
системы  "Сенсолинг-4".  Кроме  сопровождавшей  контейнер  группы  научных
работников,   на   эйратере   находился   руководитель   отдела    высшего
моделирования Александр Кером...
   У меня зарябило в глазах, ноги подо мной ослабели,  и  я  вынужден  был
сесть в кресло. Больше я не слушал Дуговского. Я вспомнил...
   ...На песчаной дорожке колыхалась теневая сеть тополиной  листвы.  Парк
наполнен  мириадами  летающих  пушинок.  Без  устали  кружатся,  кружатся,
сбиваясь в рои и сугробы, срываются с места вдогонку за  легким  капризным
хозяином-ветром, несутся куда-то, не зная зачем.
   Я снимаю пушинку у Лотты с волос и сдуваю в общий хоровод.
   - О чем ты думаешь, Лотта?
   Помедлив, отвечает:
   - О тебе, о себе... О нас с тобой. И еще немножко об отце.
   Вздохнула... Она всегда почему-то вздыхает, когда говорит об отце.
   - Ты сегодня поссорилась с ним?
   Молчит. Значит, поссорилась.
   - В институте?
   Кивнула. Значит, расскажет.
   - Понимаешь, Игорь, у него опять неудача. Как только  биоаналог  -  так
неудача...
   - Если дело касается биоаналогов...
   - Нет, нет, погоди! Я и без тебя знаю, что бионетика  топчется  в  этих
вопросах на месте. Но отец предполагает, что только  он  и  Алан  Чэйз  из
Мельбурна близки к решению этой проблемы. Сегодня он предложил  мне  стать
прототипом своей пятой системы.
   - Но ты, я вижу, не согласна, - рассеянно заметил я.
   Меня  удивительно  мало  волновали  проблемы  бионетики  даже  мирового
значения. Особенно сегодня, когда пушинки тихо садились на волосы Лотты.
   - Да, я отказалась. Они так страшно молчат...
   - Кто?
   -  Биоаналоги.  После  наложения  матрицы   прототипа   они   почему-то
замыкаются в себе  и  отказываются  выполнять  задания  экспериментаторов.
Может быть,  оттого,  что  они  начинают  чувствовать  себя  живыми?  Отец
говорит, что это неправда, что искусственный мозг остается просто машиной,
но я уже не верю ему... Мне кажется, что сенсолинги - так называет их отец
- это совершенное подобие живого  мозга.  Три  года  назад  с  меня  сняли
матрицу для сенсолинга номер четыре... Сегодня я хотела взглянуть на него,
однако отец решительно воспротивился. И я не знаю, чем объяснить...
   Я посмеялся над страхами Лотты и закрыл ей рот поцелуем...
   - Прием,  прием...  -  выкрикивал  Дуговский.  -  "Бездна",  почему  не
отвечаете? "Бездна"... - Прием...
   - Конец передачи! - крикнул я и ударил по клавишам.
   Подбежал к акварину и с силой  смахнул  пропитанные  глицерином  буквы.
Едва взглянул поверх пустынного дна, бросился к пульту.
   Это было последнее, что я отчетливо помнил на станции...
   Микрофон раскачивался перед лицом, как воротник  огромной  кобры.  Быть
может, это не он раскачивался - я сам. Раскачивался и  кричал.  Дрожал  от
крика, безумствуя горлом:
   - Лотта-а-а, верни-и-сь!!! Лотта!!! Лотта-а-а!..
   И все нашаривал пальцами регулятор громкости.
   - Лотта-а! Лотта-а-а!!! Верни-и-сь!!!
   Кажется, плакал.
   Болл поволок в каюту. На диване я, уткнувшись в подушку, утих. А где-то
внутри - раскатами:
   "Ло-о-о... Го-го-о!!! Вернн-и-и-сь... Го-го-го!!!"
   Вскинулся пружиной, выскочил в салон. И - прямо в люк... Сорвал одежду,
растерзал пакет... Давление вминает ребра.
   Вода освещена прожекторами. Кружатся,  точно  хоровод  огней.  И  Манты
кружатся - пушинки тополиные... А я, как сорванный кленовый лист, падаю  в
темные бездны. И вокруг грохочет, не утихая:
   "Лотт-а-а-а!!! Верни-и-и-сь!!! Ого-го-о-о!!!"


   Будто бы голос Болла слышу. Не будто бы, а реально. Говорит кому-то:
   - Ничего страшного, за него я спокоен. Заработался, двое суток не спал.
   Ему резко ответили:
   - Я врач, и в ваших советах, мистер Болл, совершенно не нуждаюсь.  -  И
кому-то другому, тоном ниже,  но  повелительно:  -  Перенести  больного  в
изолятор!
   - А я сказал: оставьте здесь! И улетучивайтесь из моей каюты!
   Молодчина, Свен! По-товарищески...
   Я открыл глаза и, свесив ноги с койки, сел. Значит, он приволок меня  в
бункер, сделал усыпляющий укол и поднял в мезоскафе... Ну что ж, как будто
бы правильно. А вот и Дуговский... Я поднялся навстречу.
   Дуговский обнял меня и, не обращая внимания, на присутствующих, потащил
из каюты. Где-то крикнули:
   - "Роланд" подходит!
   Все заторопились на корму.
   Люди что-то кричали и махали огромному белому кораблю. А я стоял и,  не
отрывая глаз, смотрел себе под ноги. На  аккуратно  сложенные  щупальца  и
неживые тусклые глаза...
   Кто-то сказал:
   - Сегодня утром загарпунили. Всплыл под самым бортом. Тонны  полторы  -
не меньше...
   Я опустился на колени и погладил холодную, скользкую руку гиганта.
   - Это он... - сказал подошедший Болл.
   Нас обступили.
   - Интересуетесь?  -  спросил  высокий  синеглазый  человек.  -  Хороший
экземпляр. Препарировать будем.
   Болл крепко держал меня за запястье.
   Я высвободил руку, поднялся. Сказал синеглазому:
   - А мозг постарайтесь  не  повредить.  Передайте  его  в  Ленинградский
институт бионетики, Керому. Это мозг его дочери... Очень  любопытная  вещь
для науки.
   Повернулся и пошел прочь.



ВМЕСТО ЭПИЛОГА

   Отпуск я решил провести в  Ленинграде.  Хотелось  посетить  знакомые  и
очень памятные мне места. Рисовал в своем воображении, как я, уставший  от
одиночества, растворяюсь в толпе счастливых собственной жизнью людей, ни с
кем  не  заговаривая,  не  встречаясь,  бреду  по  набережным,  мостам   и
проспектам, перечитывая  строки  архитектурных  поэм  огромного  и  всегда
необычного города...
   Однако отпуск начался по-другому. В  первый  же  день  мой  гостиничный
номер был атакован отрядом наших и зарубежных корреспондентов. Я  отправил
Керому ампулы от регистраторов сенсолинга, сопроводив посылку  запиской  с
кратким перечнем обстоятельств находки, и переехал в  загородный  кемпинг.
Но тайна моего нового убежища была раскрыта журналистами так быстро, что я
пожалел: напрасно не принял приглашение Болла провести отпуск вместе с ним
на безлюдных озерах  северной  Канады.  И  совсем  неожиданно  в  кемпинге
появился Кером.
   Я вышел из палатки, повесил у входа табличку  "Свободно".  Обернулся  и
увидел его, идущего по хвойному насту, поставил у ног саквояж, подождал. У
меня в кармане был билет на самолет в Варшаву, до  отлета  оставалось  три
часа.
   Кером  приближался  неторопливо,  прихрамывая.  Высокий,   как   всегда
респектабельный, с горделивой осанкой. Ослепительно  белый  костюм,  белая
шляпа  и  неизменный  светло-розовый  галстук.  Пристальный  взгляд  серых
внимательных глаз, седина на висках, загорелые скулы... Обнял меня, тяжело
навалившись грудью. Сказал:
   - Прости, мой мальчик. Я за тобой. Самолет на Варшаву сегодня уйдет без
тебя.
   Я смотрел в его по-стариковски жесткие усталые глаза. Хотел  и  не  мог
ничего возразить...
   - Мы занимаемся этим не ради праздного любопытства,  -  говорил  Кером,
вышагивая по голубому ковру своего кабинета.  -  Мы  уверены,  что  поиски
молекулярных основ овладения процессами старения  человеческого  организма
вообще, и мозга  в  частности,  дадут  эффектный  результат.  Исследования
последних лет позволяют ожидать крупных событий в этом секторе знаний. Нам
удалось вырвать... да, вырвать проблему старения мозга из области эмпирики
и поставить ее на прочную фактическую основу. Изучение вредных  возрастных
изменений мозга  на  всех  этапах  его  индивидуального  развития,  поиски
средств, могущих влиять  на  этот  процесс,  -  генеральная  линия  нашего
института...
   По-утиному звонко закрякал гудок вызова. Кером нажал клавиш селектора:
   - Алевтина Ивановна, предупредите сотрудников, что я очень занят.
   - Александр Карлович, - возразил женский голос. - Прошу извинить, но  в
приемной вас дожидаются гости из Англии. Профессор Мерих...
   - Виноват, - перебил Кером. - Миллиард извинений, но даже для Мериха  я
сейчас не мог бы сделать исключение. Придумайте способ занять англичан  на
тридцать-сорок минут. И отключите, пожалуйста, все мои телефоны...
   - Так вот, - продолжал Кером, глядя куда-то в пространство поверх  моей
головы, -  именно  ради  этой  гуманной,  благородной  цели  мы  вынуждены
создавать в  своих  лабораториях  биоаналоги  мозга  реально  существующих
людей...
   - Да, - сказал я. - Существуют живые люди и существуют гуманные цели. И
еще существуют средства для достижения  этих  целей.  Кто  дал  вам  право
выбирать средства, руководствуясь лишь собственными,  возможно,  неверными
соображениями?
   - Никто. Занимаясь этой проблемой, мы вторгаемся в  бездну  неведомого,
идем впереди собственных знаний. Идем иногда почти  вслепую.  Естественно,
правовой аспект наших исследований пока скрыт в тумане неведения.  И  если
не  считать  философских  концепций,  поступающих  из  ведомства   научной
фантастики,  мы  не  представляем  себе,  какая  система  общечеловеческих
взглядов утвердится по результатам наших работ.
   Он прав... К сожалению, наверное, прав...
   - Результаты ваших работ уже ощущаются даже на дне океанов. Вас это  не
настораживает?
   - Очень  волнует.  Мы  получили  доказательство  того,  что  биоаналоги
организованы  на  порядок  выше  обычных  моделей  мозга,  построенных  на
белковой основе. Кто мог предполагать, что  они  способны  проявить  такую
самостоятельность в действиях!
   - Иными словами, случайно  вы  создали  нечто  такое,  что  выходит  за
пределы вашего разумения.
   - Положим,  не  совсем  случайно...  Как  это  часто  бывает  в  науке,
отвоеванные в борьбе с неведомым крупицы знаний не  только  не  становятся
решением проблемы в целом, но расширяют и углубляют ее. И  даже  открывают
перед исследователями одну или несколько новых проблем.  Вдруг  выясняется
способность  биоаналогов  самостоятельно  передавать  заложенную   в   них
информацию  другим  белково-мозговым  системам!..   Мы   это   обязательно
используем.
   Я вздрогнул.
   Возбужденно  лавируя  между  разноцветными  мягкими   креслами,   Кером
нечаянно задел и опрокинул одно из них - белое. Быть может,  Лотта  любила
сидеть именно в нем...
   - Вы, - сказал я, - уже собираетесь использовать то, чего еще не успели
толком