ории   энцефалярной   диагностики    института
нейрохирургии, где мне  довелось  проходить  студенческую  практику.  Нас,
студентов, называли там "букварями"...  Белые  халаты,  пляска  изменчивых
графиков на экранах, виварий с подопытными обезьянами, шумные  диспуты  на
ученых советах, рабочая тишина операционных, сверкающих стеклом и никелем,
- где все это теперь?.. Я мечтал остаться работать в "обители белых богов"
- как часто  полушутя-полусерьезно  называли  институт.  Но  жизнь  решила
иначе: я попал в число участников  двенадцатой  меркурианской  экспедиции.
"Ты правильно выбрал - космос послужит тебе хорошей школой, - напутствовал
меня руководитель лаборатории профессор Шкловский.  -  Там,  на  Меркурии,
тоже нужны специалисты-диагносты, и  наверняка  даже  нужнее,  чем  здесь.
Работай, учись, обогащайся опытом, и ты вернешься к  нам  с  грузом  новых
идей. Наблюдай, сопоставляй, думай, проявляй любопытство, ибо только очень
любопытный человек сможет  стать  настоящим  ученым".  Ты  оказался  прав,
старик, в моей голове созрел замысел. Когда я вернусь, я подарю его вам...
Но это не все, мой старый,  мудрый  учитель.  Ты  говорил,  что  космос  -
хорошая школа, которая обогащает? Да, именно так ты и говорил, считая  эту
фразу наиболее точным и полным мерилом всей работы  в  пространстве.  Экое
благопристойное и вполне педагогическое определение! Прости, старик, но ни
черта ты в этом не смыслишь... Нет, я сохранил к тебе  мое  уважение,  мою
любовь. Но ты перестал быть моим кумиром.  И  это  потому,  что  я  прошел
эту... не  школу,  нет,  -  академию  мужества,  романтики,  товарищества,
страха, боли и долга, и знаю, что это такое. Это - жизнь, которой  отдаешь
частицу себя... Космос не любит шутить, и если мы побеждаем его, то платим
за это тяжелым трудом, сверхнапряжением мысли, лишениями,  кровью  и  даже
собственной жизнью... Мы, космонавты, часто бываем веселыми, но никогда  -
беззаботными, здесь ценят шутку, но не могут терпеть слабодушия, мы бываем
суровы, но нам чужды жестокость и злоба,  мы  мечтаем  о  дивных,  далеких
мирах, но и знаем тоску по Земле.
   "Обогащайся опытом!" Милый, наивный учитель! Произнося эти слова, ты не
мог себе  даже  представить,  насколько  мал  их  размер,  чтобы  вместить
действительное содержание. Наш опыт - это миллионы километров межпланетных
трасс и миллионы метров магнитной  пленки  с  ценнейшими  астрофизическими
данными,  это  колкие,  холодные  лучики  звезд  и  всепожирающий  пламень
огромного Солнца, надежные плечи друзей и мертвые тела погибших товарищей.
Наш опыт - это не отступать там, где, казалось бы, идти вперед невозможно,
проходить там, где до нас не проходил  никто,  распутывать  сложные  тайны
пространства и уметь постигать то, что кажется непостижимым...
   - Хороший режим, - сказал командир. - Акопяновский...
   - Вы это о чем? - не понял я.
   - Об электронном лоцмане.  Каждые  десять  минут  увеличивает  мощность
пространственных двигателей на  пять  тысячных.  Можно  подумать,  что  за
пультом сидит Акопян... Вот что, Алеша: сходи в салон и посмотри, что  там
поделывает Веншин. Про Акопяна - ни слова, нечего расстраивать его  раньше
времени.
   Шаров тяжело поднялся  и  вышел.  Несмотря  ни  на  что,  он  старается
казаться спокойным. Идол чугунный...
   Я привел в действие движущий механизм  щита.  Пока  нагнетался  воздух,
отнес закованное в панцирь тело Акопяна ближе к стене. Глотаю застрявший в
горле комок.
   Откинув крышку люка, я шагнул в салон... и остолбенел.
   "Мало вам космических девушек".
   В кресле пилота сидел Акопян.
   Веншин, как ни в чем не бывало, копошится у приборного стенда.
   Акопян поворачивает голову в мою сторону.
   - Ты, Алешка?.. Командир не пришел?
   Не помню, как я вернулся в переходную камеру. Помню только, что с силой
захлопнул за собой крышку люка. С недоумением и страхом гляжу на скафандр,
лежащий у стены, на громадную вмятину. Меня колотит озноб.
   "Мало вам космических девушек..."
   Шарова я нашел в десятом секторе. Увидев  меня,  он  опустил  сварочный
пистолет и с тревогой в голосе спросил:
   - Что-нибудь... случилось?
   - Да...
   - Говори.
   Но я не мог говорить.
   Шаров встряхнул меня за плечо:
   - Говори же!
   - Вы... вы не поверите мне.
   - Веншин?.. Он жив?
   - Нет, - верчу я головой в скафандре. -  То  есть  да,  но  не  в  этом
дело!.. Не трясите меня, я скажу. Там, в кресле пилота, сидит Акопян.
   Шаров выключил пистолет и швырнул в сторону.
   - Повтори.
   Я повторил.
   - Тебе померещилось...
   - Не знаю. В переходной камере лежит скафандр...
   Я стою и жду, что скажет командир. Озноб не проходит.
   - Так-так... - произносит командир. - Так-так...
   В переходной камере Шаров заставляет меня  вскрыть  скафандр.  Огромная
вмятина мешает откинуть замки.
   На нас  смотрело  мертвое  лицо  Акопяна.  Бледное,  горбоносое,  такое
знакомое...
   В салон командир не вошел. Он только приоткрыл крышку люка и заглянул в
образовавшуюся щель. Молча захлопнул люк.
   - Ну и что ты обо всем этом думаешь, Алеша?
   Могу ли я о чем-нибудь думать сейчас? Я  в  изнеможении  прислонился  к
стене. Потом, собравшись с духом, сказал:
   - Алитора.
   - Чушь! - говорит командир. - Впрочем... Ну а Веншин?
   - Веншин тот же. Я заметил на его левой щеке  кровоподтек,  который  он
имел до нашего ухода.
   - И он никак не реагирует на появление второго Акопяна?
   - Он поглощен работой и, верно, даже  не  заметил,  что  Акопян  вообще
уходил из салона.
   - Н-да...
   Шаров  долго  ходит  вокруг  распростертого  тела  пилота.  Наконец  он
останавливается и спрашивает:
   - Она утверждала, что алиторы абсолютно неразличимы между собой?
   - Да, так она говорила. Люди двойных алитор обретают различие только со
временем. Это легко проверить - тот, второй, Акопян не должен знать о  нас
ничего, начиная с того самого вечера, когда рассказывал про джед-джедаков.
   - Я видел ее, - вдруг признался Шаров.
   У меня перехватило дыхание.
   - Я видел ее в тот момент, когда она уходила, - продолжал командир. - Я
думал, это померещилось мне...
   - Нет, не померещилось, - подтверждаю я.
   - Что же нам делать? Тот, в салоне, должно быть,  и  не  подозревает  о
существовании своего мертвого двойника...
   - Должно быть, - соглашаюсь я.
   - В таком случае я предлагаю устроить погибшему почетные  похороны.  Но
второй ничего не должен знать об этом.
   - Не должен. А чем мы докажем там, на Земле?
   Шаров махнул рукой:
   - Зачем нам доказывать? Мне, например, наплевать.
   Мы уносим тело к шахте подъемника. Командир склоняется над скафандром и
долго смотрит в темную щель перископа.
   - Ладно, давай... - говорит он дрогнувшим  голосом  и  нажимает  сигнал
общей тревоги.
   Пронзительный крик сирены разносится по  всему  кораблю.  И  снова  мне
чудится в этом крике жалоба и прощание. Я закладываю блещущее броней  тело
пилота в пневматическую камеру и нажимаю рычаг.
   Мы поднимаем правые руки - прощальный салют космонавтов...
   Рядом с нами появляется фигура в  скафандре.  Она  отключает  сирену  и
голосом Акопяна спрашивает:
   - По какому  случаю  вы  устроили  здесь  шумный  праздник?  Что-нибудь
произошло?
   - Заткнись, - строго говорит Шаров. - Помолчи немного.
   - С какой стати? Я хочу знать, что случилось?
   - Случилось то, чего уже  не  поправишь.  -  В  голосе  Шарова  скрытая
неприязнь. - Пришлось выбросить в космос твой скафандр.
   - Это еще зачем?! - удивляется голос Акопяна.
   - Так, ерунда... Заражен радиоактивностью.
   -  Ха!  А  я-то  ломаю  голову:  куда  мог  деваться  мой  персональный
скафандр?! Что ж, буду пользоваться скафандром Веншина. Тесноват,  правда,
но ничего, терпимо. А что это у тебя с рукой, дорогой?
   И столько  неподдельной  тревоги  слышится  в  этом  вопросе,  что  мне
становится не по себе. Не по себе и Шарову - я чувствую, он смущен.
   - Да так... ничего особенного, - буркнул он.
   - Хитришь, командир!.. Работа есть? Зачем вызывали?
   - Иди заканчивай. В девятом секторе.
   Некоторое время мы с командиром внимательно следим, как двойник Акопяна
ловко орудует сварочным пистолетом. Накладывая ровные швы на  поврежденные
части теплоприемника, он не перестает удивляться:
   - Эй, ребята, и когда вы успели развести здесь такое  свинство?  Стоило
мне проспать свою вахту, и вот, пожалуйста!.. Кстати, всю ночь сегодня мне
снились джед-джедаки. К письму, наверное.
   - Пойдем, Алеша... Все в порядке.
   Мы с Шаровым отправились в переходную камеру. За всю дорогу командир не
произнес ни слова. Я тоже молчал. Но думали мы об одном и том же...
   С рукой  Шарова  я  провозился  около  часа.  Фаланги  указательного  и
среднего пальцев были раздроблены. Удивляюсь, как  он  мог  терпеть  такую
боль!.. Я извлек осколки костей и сделал  все,  что  мог,  чтобы  кисть  в
дальнейшем не потеряла гибкости движений. Хирург  из  меня,  прямо  скажу,
никудышный, но рентгеновский снимок показал, что операция прошла  довольно
удачно.
   - Будет работать? - коротко спросил командир.
   - Лучше, чем прежде, - поспешил я его успокоить.  Я  знал,  что  значит
рука для такого человека, как Шаров. - Впрочем, теперь все зависит от вас.
Покой и отдых.
   -  Покой  и  отдых...  -  задумчиво  проговорил  командир,   поглаживая
подбородок здоровой рукой.
   Только  теперь  я  заметил  на  его  подбородке  розовый  шрам.   Шаров
перехватил мой взгляд и усмехнулся бледными губами:
   - Это память о Марсе, Алеша. Поиски экспедиции Снайра проходили не  так
весело, как об этом рассказывал Акопян...
   Командир  направился  к  пульту  навигационной  машины.  Я  хотел  было
протестовать, но подошел Веншин и тронул меня за плечо:
   - Оставьте, доктор, это все равно ни к чему не приведет. Такие, как он,
покидают свой пост только мертвыми. Простите меня.
   - Не понимаю, за что?!
   - Гелиана... Я вам не поверил тогда.
   Значит, он тоже пережил  внезапность  появления  второго  Акопяна...  А
может быть, даже он видел ее?..
   Звякнула крышка люка переходной камеры.
   - Ни слова при нем! - умоляюще прошептал я. - Ведь он такой же?
   - Знаю, - кивнул Веншин. - Иначе я не допустил бы его к пульту. Куда вы
дели того?..
   Я махнул рукой в сторону шахты подъемника. Веншин понял.
   - Это вы, пожалуй, напрасно. Впрочем...
   Я с благодарностью пожал ему локоть.
   Живой и невредимый Акопян - у меня не поворачивается язык  назвать  его
по-другому, - весело насвистывая, выбрался из скафандра.
   - Ку-ку, а вот и я! Готово, все последствия аварии  ликвидированы.  Вам
надо было разбудить меня раньше.
   Он подошел к Шарову сзади и тронул его за плечо:
   - Уступи мне место, дорогой... Ну, как рука?  Отлично?  Ай  да  Алешка!
Док, профессор - или как вас там? - примите искренние поздравления!
   Шаров пересел в кресло слева.  Он  поправил  руку  на  перевязи  и,  не
оборачиваясь, объявил:
   - Приказываю: экипажу "Бизона" занять свои места. Стартовое ускорение -
три с половиной "же". Через восемь часов - разгон на полной тяге.  Курс  -
двадцать девятый сектор эклиптики. Цель - Меркурий!
   - Готов! - первым откликается Акопян. Голос его звучит  торжественно  и
строго.
   - Готов! -  тихо  произносит  Веншин.  Он,  как  всегда,  занят  своими
мыслями.
   Я тоже произнес это слово - "готов!"  Собственное  спокойствие  удивило
меня. Почему я так непривычно спокоен?  Наверное,  страшно  устал...  Нет,
скорее всего я просто повзрослел за это время, возмужал...
   Окидываю взглядом салон, устраиваюсь  в  кресле  поудобней  и  закрываю
глаза. Где-то в глубинах сознания бродит в поисках выхода легкая грусть...



ЭПИЛОГ

   Сейчас вокруг меня тихо кружит голубоватый шарик величиной с  апельсин.
Нет, это не тот загадочный шарик, который мне подарила девушка с неземными
глазами, это плазменный ретранслятор биоизлучений, модель двадцать  вторая
- гордость нашего института. В шутку я отмахиваюсь от него рукой -  ПРБ-22
пугливо отскакивает в  сторону,  мгновенно  покрываясь  яркими  блестками.
Видно, как он ритмично пульсирует: в таком ритме бьется сейчас мое сердце.
   Я  подхожу  к  окну  и  поднимаю  штору.  В  кабинет  врывается   гомон
белоснежного облака чаек,  ветер,  пропитанный  запахом  моря  и  солнцем.
Хорошо!..
   Невдалеке  виднеется  главный  корпус  института,  ослепительно  белый,
сверкающий стеклами крытых галерей.
   Там, в лабораторной тиши, десятки-биофизиков сейчас внимательно следят,
как послушные лучики выписывают на  экранах  замысловатые  частоколы  моих
биотоков. И среди наблюдателей - мой старый учитель профессор Шкловский. Я
выполнил обещание - я принес ему свой замысел.
   Возвращаюсь к столу. Ветерок шевелит исписанные листки, покачивает куст
олеандра.
   Я посмотрел на часы и сильно ущипнул себя за руку.  Шарик  побледнел  и
заметно увеличился в размерах.
   Прозвучал  гудок   контрольного   вызова:   мои   коллеги   встревожены
неожиданным всплеском "физиологического фона".
   - Все в порядке, ребята! - кричу я в тонфоны переговорного устройства и
не могу сдержать счастливого смеха, наблюдая, как ПРБ-22 выравнивает  свой
полет.
   Делаю запись  в  дневнике  испытаний:  "Пятнадцать  ноль-ноль.  Болевые
ощущения в области левого предплечья..."  Далее  следуют  несколько  строк
специальных терминов  врачебной  диагностики,  а  в  конце  -  заключение:
"Реакция ПРБ последовала немедленно".
   Мое внимание привлекают гулкие удары по мячу и  женский  смех.  Это  на
спортплощадке оздоровительного сектора...  Люди  смеются.  А  ведь  совсем
недавно они, беспомощные, лежали в больничных палатах, и сотни врачей вели
нелегкий поединок со смертью. За их жизнь, за их сегодняшний смех.  Многие
из них не знают, что опасность еще не миновала. И наверняка никто  из  них
не догадывается о том, что  коллектив  огромного  института  занят  сейчас
решением проблемы непрерывного контроля за состоянием больных  -  контроля
дистанционного,  который  сделает   ненужными   обременительные   датчики,
постоянные врачебные осмотры и надоедливую опеку диагностических машин.
   Стражем здоровья станет прирученная шаровая молния - голубоватый шарик,
послушно следующий  всюду  за  своим  "хозяином".  Да,  теперь  они  могут
смеяться: ПРБ будет непрерывно передавать в Следящий центр сигналы о любых
изменениях биотоковых характеристик организма.
   "Вы оказались настоящим ученым, Морозов, - сказал мне Шкловский  вчера.
- Решением ученого совета института вы назначены  руководителем  Следящего
центра лаборатории врачебной диагностики. Будем работать вместе".  Спасибо
за признание, старик, спасибо за то,  что  ты  так  горячо  отстаивал  мою
кандидатуру на совете, но сам я еще ничего не решил...
   Месяц назад я разговаривал с Шаровым по телетарному каналу связи "Земля
- Луна". Внешне он ничуть не изменился.
   - Летишь? - спросил он меня.
   Я перевел взгляд на его белый свитер, украшенный алым контуром бегущего
оленя; на рукаве, чуть ниже плеча, красовалась  буква  "С".  Носить  такую
букву имели право только четверо землян: Шаров, Акопян, Веншин и я...
   - Мне нужно закончить работу в институте, - сказал  я  так  неуверенно,
что сразу почувствовал неловкость.
   Шаров знакомым жестом потер подбородок:
   - Добро. Тридцать восемь дней на размышления. На  Меркурий  вылетаем  в
прежнем составе. Там к нашей группе  присоединяются  еще  четверо.  Ты  их
хорошо знаешь - железные ребята. Да, кстати, в  Совете  космонавтики  твоя
кандидатура  была  принята  единогласно.   "Олень"   укомплектован   более
совершенным оборудованием, мы разработали новую систему энерговыброса.  На
днях будем испытывать моторы в Пространстве. Ну, жду вызова... Салют!
   - Салют!..
   Я запросил по телетару информационный центр Луны и  долго  рассматривал
на объемном экране громадный купол "Оленя". Ну и махина!
   Купол оканчивался шестью исполинскими  лучами.  Отведенные  назад,  они
создавали впечатление стремительного полета. Вокруг вспыхивали  изумрудные
молнии  -  монтажники  пространственных  сооружений  торопились  к   сроку
завершить оставшуюся часть работы.
   Шарову было легче задать вопрос, чем мне ответить на него. И не потому,
что страх сковывал мой язык, - меня тяготило другое...
   Земля... Я ведь твой сын, Земля. Я не забыл тоску по  тебе  там,  возле
Солнца. Ты ласково встретила меня после долгой разлуки -  я  тронут  твоей
добротой и вниманием. Исполнились мои мечты: я  работаю  там,  где  хотел,
делаю то, что задумал. Мне хорошо  и  вольно  на  твоих  просторах,  здесь
никогда не чувствуешь себя одиноким, вокруг дорогие и  близкие  мне  люди,
товарищи, друзья. Мне трудно покинуть тебя, не зная, вернусь ли опять...
   Нет,  Солнце  больше  не  пугало  меня  чудовищным  жаром,  клокотанием
взбешенной плазмы: я ведь знал, что это такое, - я побывал в его  огненных
лапах, убедился своими глазами, что его загадочная деятельность, да и само
его существование, - всего лишь результат безумной щедрости природы.
   Люди издавна поклонялись лучезарной короне огненного бога. Я тоже обрел
это древнее, земное чувство благоговения. Но не потому, что побывал там, а
потому, что понял, узнал, что настоящая его корона - это мы. Человечество.
   Мне известно, почему  туда  летит  Веншин:  на  основе  астрофизических
данных, полученных в прошлом полете, он доказал, что вещество, из которого
состоят солнечная луна и "пепловые  поля",  -  отличный  полуфабрикат  для
изготовления ценного топлива,  питающего  двигатели  космических  кораблей
транспланетного класса. Мне понятно, почему  летят  Акопян  и  Шаров.  Они
просто не могут иначе. А я?.. Ведь у  меня  нет  обоснованных  причин  для
участия в экспедиции - тропа моих научных исканий в стороне от космических
трасс. Значит, в первую очередь я должен спросить свои чувства...
   Я и Шаров рассказали о необычных встречах  в  Пространстве.  Это  нужно
было сделать для тех, кто пойдет по нашим следам,  хотя  не  было  никакой
надежды, что нам поверят. И нам, конечно, не поверили.
   Мы  добились  лишь  того,  что  в  медицине  появился   новый   термин:
"нейтринный  синдром".  Итак,  у  меня  все  же  есть  кое-какие  счеты  с
Пространством...
   Было, все было: и Гелиана, и девушка, которую зовут Майя,  и  маленькая
лань. И поцелуй тоже был... Но почему разумный представитель другого  мира
скрывается в лучах короны, почему она до сих пор не появилась на Земле?
   Тысячи "почему" кружили мне голову, не давали покоя. Я успокаивал  себя
предположениями и догадками, но тщетно - ни одна из них  не  казалась  мне
приемлемой с точки зрения нашей, человеческой логики.
   Может быть,  Повелители  Времени  исповедуют  правила  какой-то  своей,
космической этики? Может быть, они  на  основе  какого-то  прошлого  опыта
считают  нетактичным  вторгаться  в  чужие  миры   с   целью   навязывания
знакомства, которое неизвестно как будет воспринято инопланетянами? Случай
с алиторой Хейделя заставил их насторожиться?..
   Но ведь мы уже не такие!  Человечество  покончило  с  безумием  войн  и
раздоров. Миновала эпоха  атомных  бомб  и  наступила  эра  созидательного
труда. Мы готовы пожать руку дружбы  представителям  других  миров.  Мы  с
открытым сердцем научим вас тому,  что  умеем  сами,  и  с  благодарностью
примем те  знания,  которые  вы  сможете  дать  нам!..  Мы  еще  не  умеем
преодолевать   межзвездные   пространства,   наши   ракетные   корабли   -
полновластные хозяева Солнечной Системы, но они бессильны перед просторами
Большого Космоса. И мы еще не знаем способа преодолевать сотни парсеков за
разумно короткие сроки, лежащие  где-то  в  пределах  человеческой  жизни.
Нужно смотреть правде в глаза: наши мечты  о  фотонных  звездолетах,  увы,
оказались  несбыточными,  наука  решительно  отвергла  эту  крылатую,   но
абсолютно  безнадежную  идею.  И  все-таки  мы  полетим!  Помогут  ли  нам
обитатели других ми