умал  Барретт,  -
когда они вернутся сюда через несколько недель и узнают, что каждый  может
спокойно отправиться домой".
     Все это  было  очень  необычно,  и  Барретт  неожиданно  ощутил,  как
потяжелели его веки, почувствовал, что накатившиеся на глаза слезы вот-вот
польются совершенно открыто.
     Он повернулся к Ханну и Квесаде и тихо вымолвил:
     - Вы уловили все-таки, что я пытаюсь вам  втолковать?  Кто-то  должен
остаться здесь и облегчить участь больных,  которые  не  смогут  перенести
потрясение. Кто-то же должен обеспечить дальнейшую  работу  этой  станции.
Кто-то должен давать  необходимые  пояснения  тем  новым  людям,  например
ученым, которые придут сюда.
     - Естественно, - сказал Ханн.
     - Тот, кто это сделает...  тот,  кто  останется  здесь,  когда  уйдут
другие... мне кажется, должен быть человеком, который хорошо знает лагерь.
Кто-то,  кто  вполне  мог  бы  отправиться  туда,  наверх,  но   идет   на
добровольную жертву и остается здесь.  Вы  улавливаете  мою  мысль?  Нужен
доброволец.
     Теперь все улыбались, глядя на него. Барретт задумался, нет  ли  чего
покровительственного в этих улыбках, не слишком ли он  разоткровенничался.
Да нет, черт  с  ними  со  всеми,  подумал  он.  Втянул  в  легкие  воздух
кембрийской эпохи, пока грудная клетка не раздулась во всю ширь.
     - Я намерен остаться здесь, - громко объявил он  и  яростно  сверкнул
глазами на собеседников, чтобы они не вздумали возражать. Но он знал,  что
они не посмеют этого сделать. В лагере "Хауксбилль" он был  Властелином  и
совсем не думал слагать с себя полномочий.
     - Я буду этим  добровольцем,  -  повторил  он.  -  Я  буду  тем,  кто
останется здесь.
     Они продолжали улыбаться ему. Барретт не смог выдержать их  улыбок  и
отвернулся от них.
     С вершины холма он гордо озирал свои владения.