на    поющие    блесны    для
рыболовов-любителей?


   -  Вдруг.  Но  это  уже  без  меня.  После  того,  что  я  сделал,   не
размениваться же на  такие  мелочи!  Поеду  доживать  век  в  какой-нибудь
"ниверситет"  попроще,  где  не  дела  обделывают,  а  вразумляют   юношей
посредством философских бесед на манер Сократа. Посотрудничав  с  вами,  я
гожусь для этого в самый раз.


   Ах, какая достойная поза! Я разок  пробовал,  могу  поделиться  опытом.
Много перемолоть в себе надо, прежде чем привыкнешь на конном заводе. И не
дай вам бог, доктор,  чтобы  вас  оттуда  извлекли,  как  Мазепп  меня,  и
поднесли вам братину с пустой тщетой, как поднесли мне. У вас не будет сил
еще раз вернуться туда, как нет их у меня. Я тоже человек Ренессанса. Меня
не учили жить сообща. Мазепп, вы, я - мы просто мини-ферстмэны  и,  только
ставши на свой лад ферстмэнами, имеем  возможность  добраться  до  правды,
которую, стесняясь, шепчем на ушко  тем,  кто  карабкается  следом:  добра
нельзя купить, а возня с перепадами зла  доставляет  удовольствие,  только
запыхавшись от самовнушения.


   В:
   Вешать собак на других, кивая  на  справедливость  и  нежно  выводя  за
скобки собственную персону, - если б какая-нибудь крыска  занималась  этим
делом под моим сторонним взглядом, я улыбался  бы  презрительно  и  томно.
Поэтому не надо, не будем. Люди Ренессанса, каждому свое.
   Часы свободы от Анхеля-хранителя слишком дороги для того, чтобы тратить
их на блаженство в шлепанцах. Тем более что это подарок та-акой персоны!
   Закон есть закон: при въезде в каждый крупный город на справочном  щите
среди   прочих   выписан   код   вызова    специального    уполномоченного
международного контрольного органа  Организации  Объединенных  Наций  -  в
просторечии "офицера доверия". Код простой, чтобы легко запоминалось.  Вот
я и запомнил.
   - Офицер доверия двадцать три пятнадцать. Слушаю вас.
   Говорит по-нашему почти чисто, но как-то чуждо. Или  это  мои  домыслы?
Возможно.
   - У меня срочное дело. Очень срочное. И я не  располагаю  временем.  Не
могли бы вы прислать за мной транспорт?
   Не добираться же было мне к нему с ведома людей любезного "ферст мэна"!
А у самого в кармане ни шиша, один "Кадуцей", который мигом  вывел  бы  на
меня томящегося в неведении битюга.
   - Не уверен, что могу. Уставом не предусмотрено.
   - Но и не запрещено. Поверьте на слово, дело того стоит.
   Он подумал и согласился. Очень нехотя. И я его понимаю.
   -  В  соответствии  с  "Уложением"   предупреждаю   вас,   что   каждое
произнесенное здесь слово записывается. Я обязан принять вас и выслушать в
присутствии представителя местных властей.  Он  вызван.  Ваша  личность  и
свободная воля сделать заявление представителю международного контрольного
органа должны быть удостоверены  при  нем.  После  того  как  вы  сделаете
заявление, вы вправе  потребовать  от  меня  гарантий  вашей  безопасности
впредь до окончания расследования. Но если будет доказано,  что  заявление
ваше ложно,  вам  грозит  обвинение  в  государственной  измене  и  прочие
довольно крупные неприятности. Ознакомьтесь, пожалуйста, - он протянул мне
брошюрку.  -  Там  обо  всем  сказано.  И  прошу:   впредь   до   прибытия
представителя местных властей больше ни слова. Можете оставаться здесь, но
лучше перейдите в комнату ожидания. Пока все. Ждите.
   - Но у меня очень мало времени.
   - К сожалению, могу лишь повторить то, что сказал.
   Само собой. Я ему не сват и не брат. На психопата не похож, и то  слава
аллаху. Сидит себе чинно министерский племянничек из Великозапечии и уютно
мшеет за большие деньги. Два-три раза в  год  звонят  ему  большей  частью
любители розыгрышей или вообще подозрительные типы,  гнать  их  с  порога.
Держава ни против какой иной державы не замышляет, весь его опыт за это  и
против меня, черт знает, кто я, откуда и что все это значит!
   Жду.
   Заявилась местная власть. Рекомендуется. Уполномоченный губернатора  по
особым вопросам в ранге заместителя начальника управления. Удовлетворен ли
я? Да, я удовлетворен. Ты мне без разницы.
   Оба смотрят на меня,  как  на  скорпиона.  Со  страхом  и  гадливостью.
Сказать не могут, но смотреть могут и умеют. Дипломаты. Ну, я вас заставлю
попотеть.


   Выкладываю все. Как в омут головой. Полтора часа. Кратко, деловито, без
эмоциональных выражений. Образцы на стол.


   Я говорю, а местная власть при каждом моем  слове  расцветает.  Ликует:
никаких нарушений международных обязательств,  держава  чиста  и  невинна,
речь идет о мелкой браконьерской афере, так что вообще не  очень  понятно,
при чем здесь офицер доверия. Ну, да это чужая забота.
   -  Э...  Простите,  э...  Дело  вполне  в   компетенции   национального
следственного ведомства, хотя, э... Не берусь, конечно, судить  о  степени
его серьезности, но почему э... Вы обратились с этим к офицеру доверия,  а
не к губернскому прокурору?
   - Потому что это дело, по моему мнению, относится  к  области  действия
международных  соглашений  по  эксплуатации  внеземных  источников  сырья,
как-то: Аддис-Абебской конвенции от такого-то года, Мадридского соглашения
от такого-то года, Джезказганского протокола, Лос-Анджелесского  протокола
и т.д.
   Все эти священные преамбулы у меня от зубов  отскакивают  до  сих  пор.
Выучка есть выучка.
   И полковничек запечный приободрился. Верно рассудил  дьявол;  дельце  -
пустяк пустяком, но дает возможность выставиться - грудь колесом,  встречи
на высоком уровне, честной протокольный трезвон. А может, и следующий чин,
кто его знает?
   - Согласно "Уложению", с которым вы ознакомлены,  я  обязан  обеспечить
вашу безопасность как лица, обратившегося  с  заявлением  в  международный
контрольный орган. В частности, до момента рассмотрения  вашего  заявления
вы можете получить убежище в любом иностранном посольстве...
   - Отказываюсь от охраны и защиты.
   Если начистоту, жалею об этих словах. Но у меня не было другого способа
добиться, чтобы они перестали смотреть на меня, как на мелкого  доносчика.
Уж очень мне было противно, и я взыграл.
   - Конечно, как хотите... -  протянул  великозапечец  разочарованно.  Не
очень-то убыло брезгливости в выражении его лица, так что зря я корчил  из
себя...
   - Минуточку, э...
   Это местная власть.
   - Со своей стороны, э... Если будет позволено, я, э... Все же  не  вижу
смысла, то  есть  особого  смысла,  э...  Занимать  высокую  международную
инстанцию делом такого рода...
   И все же мне повезло с великозапечцем - включается с полуоборота.
   - Оценивать поступающий материал не входит в мою компетенцию. Я  обязан
принять и передать  руководству.  И  одновременно  вручить  вам  копию,  с
которой вы вольны поступать, руководствуясь местными законоположениями...
   Ай да молодец, все шнуры тебе и банты  плюс  мои  Плеяды  с  петлиц  за
булыжную твою верность уставу! Мне же публикация нужна. И не где-нибудь, а
в "Ежегодном своде документов,  поступивших  в  учреждения  ООН".  Здешних
прокуроров да уполномоченных битюжина покупать пойдет, если уже не  купил.
А до ооновской гильдии добраться - дело пропащее. К ним  не  подступишься.
Бывал,  знаю  тамошние  порядки.  И  какая  бумажка  к  ним  ни   поступи,
обязательно  будет  опубликована.  И  конец  битюгову  шествию  по   тихим
лужайкам.
   Вот. А теперь выходит, что совался-то я  зря.  Великий  магистр  ордена
проб и ошибок Недобертольд фон Кулан торжественно завел дело в тупик. Само
собой, не навсегда - на годы. Но  этих  годов  хватило  бы  мне  на  тихую
разлуку с УРМАКО и финальную пастораль на конюшне. Увернулся  бы  я  тихой
сапой и хихикал бы злорадно  в  уголку.  Вот  какой  расклад  готовил  мне
благородный доктор, а я и не знал. Без пяти до срока выставился, полез сам
и теперь, что там ни вещай доктор Муфлон, хорошо  огребу  по  затылку  при
общем мирном расставании. Такого не прощают.
   Мило.
   Это при том, что существует "Национальная программа защиты  свидетелей"
и я в самый раз  под  нее  подхожу.  Переменили  бы  мне  имя,  физиономию
пересобачили бы, росточку поубавили, и жить бы мне да жить.
   А чего это я особенно торжествую? Кто сказал, что прав я, а  не  Шварц?
Мало ли что могло помститься обезьянке со счастливым билетом  в  вечность,
как изволит выражаться Недобертольд? Ну, как там будет  у  вечности,  меня
это  мало  касаемо,  а  вот  что  на  подходе  к  ней  меня  ждут  крупные
неприятности, когда можно бы и без них, - это факт.
   И вот что смешно: ведь решился я на  эти  неприятности  сам,  и  сейчас
выводит меня из себя только то, что на фоне Кулаковых успехов они выглядят
не так красиво, как мне хотелось. Черт, обидно, мужики!


   В:
   Вернулся Мазепп, притопал, битюжина.
   И большие новости привез.
   Будь это три года тому назад, я, наверное, даже выслушать его не  сумел
бы - тут же полез  бы  со  своими  полицейскими  откровениями,  мол,  чего
тянуть. Но что-то случилось со мной за этот срок,  и  я  сидел,  слушал  и
думал.
   И не о том я думал, что мне говорено, а о том, какие слова сгодятся мне
описать услышанное. Представлял, как будут  они  являться  мне  в  зеленых
ореолах  на  дисплейчике,  как  я  буду  одни  собирать  в  ряды,  отжимая
предложения, а другие разворачивать обратно в мирный сон в сотах памяти.
   Но не суждено было мне нынче  добраться  до  процессора.  И  схватил  я
карандашик, и начал им по бумаге,  по  бумаге  шуршать,  выводя  букву  за
буквой, как писали сотни лет  тому  назад.  И  оказалось,  что  это  очень
трудно: рука медлит, не поспевает за быстрой мелодией, на которую  я  весь
настроен, и  мелодия  рассыпается,  глохнет,  и  нужно  почти  болезненное
усилие, чтобы, не потеряв внутреннего биения мысли,  еще  держать  и  саму
мысль, которая дробится на сотни проток,  как  речная  дельта,  и  хочется
сразу писать о тысяче действий и вещей, не заботясь, какие  из  них  более
главные, а какие нет и могут быть посажены на ожидание.
   И так я могу сидеть и писать, писать - вовсе не о том, о чем  собирался
и что почитал главным, когда садился.  И  вдруг  понимаю:  так  получается
потому, что вначале метушливый инстинкт отвел, выдал за главное  вовсе  не
главное, а медленная рука и без него знала и знает, что главное, да  ей-то
писать об этом не позволяю я сам.
   Не позволяю и тужусь на  усилие  уговорить  себя,  что  есть  щелка,  в
которую можно нашептать будущему мелкие подробности вместо  главного,  что
эти подробности совершенно необходимы будущему, что именно из них  оно  на
лету и с благодарностью выдернет истину происходящего.
   И оказывается, не так уж трудно уговорить себя, что это так и  есть,  и
можно блаженно строчить  подряд  хоть  стометровый  список  известных  мне
названий городов и местностей. Я-то знаю, что в действительности стоит  за
этим списком, и верится, что  будущее  тоже  не  собьется,  не  спутается,
отбросит словесность этого списка, как кожуру, и взволнуется главным, тем,
что укрыто мною под ней даже от самого себя.
   Да, мы это, кажется, умеем - сказать не говоря. Как и наоборот умеем  -
говорить, говорить, ничего не сказывая. Даже битюг умеет, как ни  странно,
и поэтому все, что я дальше пишу, есть самая настоящая правда, которая  не
только что не вытекает из произнесенных им слов, но от имени их может быть
в любую минуту убежденно объявлена ложью.
   МАЗЕПП РАСПРАВИЛСЯ СО "ЗВЕЗДОЙ".
   Через некоторое время после его отлета со "звезды"  в  залитый  доверху
бак ударит шальной небесный камень. "Звезда" в этот момент,  к  несчастью,
окажется в перигелии, и малейшей добавки орбитальной скорости, которую она
получит от аварийного нерасчетного истечения пара из бака, достанет на то,
чтобы сбить планетку с известной дороги во тьму, где ее найдут не найдут -
неведомо. И чтоб уж точно не нашли, через полгода или  год  сработает  еще
одно "столкновение" и вышибет "звезду" из плоскости  эклиптики  в  путанку
прецессий. Еще  полгода  -  и  оставшийся  за  нею  ледяной  трек  развеет
солнечным ветром - сыскать "звезду Ван-Кукук" можно будет только случайно,
если какому-нибудь еще  одному  Мазеппу  коварно  улыбнется  старательская
фортуна.
   А  сам  Мазепп  в  сокрушении  всех  надежд,  которое  обнаружится  при
следующем его маршруте в расчетную точку встречи, обратится  к  страховому
пулу  за  суммой  в  сто  пятьдесят  миллионов.  Именно  на  такую   сумму
застрахована "звезда Ван-Кукук".  Само  собой,  вся  эта  сумма  уйдет  на
расплату по кредитам, не будет Мазепке ни островов с золочеными причалами,
ни райских гурий по беседкам. Но "Семья"  останется  "Семьей",  отторгнув,
как ящерица, слишком наросший хвост, лишавший ее верткости.
   Вон оно  как  мы,  люди,  обходимся  с  небесными  дарами!  И  вряд  ли
заслуживаем за это похвалы.
   А вот на месте  "ферст  мэна"  я  счел  бы  такое  решение  гениальным,
окончательно зауважал бы Мазепку и закатил бы в его честь  роскошный  пир:
десяток перепелиных яиц всмятку и бокал шампанского.
   На своем месте я даже не имею права  огорчаться.  Ведь  я  сделал  все,
чтобы отнять "звезду" у битюга. И насколько понимаю, по неведению  здорово
подпортил ему, потому что простое и ясное дело о выплате страховой  премии
теперь будет ненужным образом осложнено действиями Верховного комиссариата
по моему доносу - будем, наконец, называть вещи своими именами. Глупо  все
вышло, ну, да что уж...
   На месте Недобертольда я просто пожал бы плечами. "Звезда" как  таковая
его уже не интересует. Его успехам откроется желанная лазейка к гласности,
образцов "снулого урана" для доказательства его правоты и публику дивить -
на Земле больше, чем достаточно, во все "ниверситеты" раскатаны ему теперь
ковровые дорожки. Надеюсь, что до поры: пока,  покорпев  над  "Ежегодником
ООН", какой-нибудь  воструша  не  призадумается  над  моим  доносом  и  не
сообразит, в чем фокус. И не оповестит  мир  о  том,  какое  сокровище  мы
потеряли.
   Со мной все ясно. Если не вмешается "ферст мэн". Но с какой стати  ему,
чистюле, вмешиваться? Он и знать не знает о наших событиях.  А  я  его  не
извещу. Даже если захотел бы, вряд ли успею.
   Завтра  в  десять  утра  Недобертольд  официально  доложится   Мазеппу.
Возможно, при том буду присутствовать  я.  Потом  мы  останемся  вдвоем  с
битюгом и настанет час моей исповеди. Устал я тянуть  и  не  желаю  больше
юлить перед битюгами.
   Очень противно. Я не думал, что будет так противно. Но три шага  вперед
из строя сделаны, надо тянуть ручки по швам и говорить,  зачем  вышел.  Не
плестись же молча обратно в строй.
   Оформить, что ли, отвлеченья ради какую-нибудь Элизину болтовню?


   В:
   Имею возможность запечатлеть концовку нашей беседы с битюгом.
   Очень странное чувство: будто меня уже здесь нет.  Или  я  не  по  полу
ступаю, а в то же время вот он, я. Могу стульями швыряться, орать - только
никто не услышит, не увидит, не удивится, не спросит, чего это со мной.


   - А знаешь, мне легче стало, - сказал Мазепп. - Там, на "звезде",  руки
делали, а душа вон просилась. Из-за Науки да из-за тебя, что я  с  вами  в
молчанку сыграл. Будто я вас обижаю. Сам в дело не спрося втащил и сам  не
не спрося вышибаю. А так - легче. Ты ведь сделал мне то же, что я тебе.  И
решил, по сути, то же, что и я, и так же без меня, как я без тебя.
   - Мазепп, ты подумай: мы все трое, каждый сам  по  себе,  сделали  все,
чтобы закрыть лавочку. Как по-твоему, это что-нибудь значит или нет?
   - Может, значит, может, нет, да я сейчас не про то. Ты закрыл - и линял
бы сразу под жилет к губернатору. Или там в посольство, или к "ферсту".  А
ты ко мне явился. Зачем? Чтоб  ты,  значит,  был  святой,  а  я,  трудящий
человек, смотрелся бы как последний гад? Вот это нехорошо, светик, вот тут
у меня к тебе претензия, вот тут обидел ты меня. Но и я тебя обидел, пусть
по-другому, но обидел. Стало быть, в расчете мы и сдавай дела.
   - Нечего мне сдавать, Мазепп.
   - А и то. Мордой об стол у нас дела. Только  скажи,  как  на  духу,  ты
веришь, что Наука прав?
   - Думаю, что прав, - утешил я его ложью в своем последнем слове;  гадко
стало, и я поправился: - Верней - нам с тобой здесь, в подполе, снуленький
не дастся, это уж всяко так.
   - Поторопился ты. Но ты же от любви, а не от злобы. Я понимаю. По  мне,
так на тебе миллион за службу-дружбу с доставкой за мой счет туда,  откуда
тебя вынул. И я так и скажу, можешь верить. Но ведь я там не один, светик,
там голов много, и в каждой мысля своя. Уж как решат, светик.
   - Я без претензий, Мазепп, и суетиться не буду. Убрал бы только от меня
Анхеля, уж так он надоел, мочи нет.
   - Не могу, светик. Не поймут.


   На том и расстались. Все. Всем доброго утра, а мне спокойной ночи.


   С1 - 3:
   Прошел осел по потолку,
   И было начихать ослу,
   Что он ПРОШЕЛ ПО ПОТОЛКУ,
   А не по луже на полу.

   (Проведя поиск по ОИП, процессор отказал приравнять эти стихи к  стихам
кого-либо из ХИ-ОП или ХИ-ИП, включенных в стек для опознания.
   Поскольку это последний стихотворный  текст  из  включенных  алгоритмом
связности в отобранную последовательность, время и место подвести итог:
   -  во  всей  полноте  продемонстрирован  объем  работы  по  определению
авторства приведенных стихотворных текстов;
   - вывод о принадлежности стихотворных  текстов  самому  автору  записок
представляется обоснованным в достаточно высокой степени.
   Не считая себя специалистом в данной области, не беру на себя  смелости
высказывать    суждение    о    качественных    показателях    приведенных
стихотворений.)


   В:
   Я это прочел. Это и неправда, и правда,  но  за  них  вместе  заплачено
ценой, лишающей меня, живого, права бить себя в  грудь,  требуя  отделения
одного от другого. Тем более что единственный свидетель противной  стороны
не в силах сказать большего или иначе, чем сказал.
   Так пусть это ждет, пока мы не сравняемся в немоте. А потом пусть  идет
в мир, и единственное, чего я хотел бы, так только того,  чтобы  наш  суд,
если он когда-нибудь состоится, не сделался очередным посмешищем суеты.

   Подпись

   (Поскольку приведенная выше подпись не вызвала сомнений у  рецензентов,
не вижу оснований для ее снятия, а заодно подтверждаю ее подлинность.)

   1983, Ленинград