Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
го дошла до сознания не сразу. Это оказалось
действительно ванной. Я нашарил чугунные края, ногами ступил на
эмалированную поверхность. Человек, сопевший впереди меня, куда-то пропал.
Я попробовал наклониться и ударился лбом о рукоятку крана.
- Лезь же! Чего топчешься!
- Куда?! - яростно огрызнулся я. Руки щупали по сторонам, но выхода
не находили.
- Куда-куда!.. В сливное отверстие, конечно!
- Дайте ему по ушам, чтоб не телился! - сердито зашипели во тьме.
Правая нога чуть надавила в том месте, где по моим расчетам находилось
сливное отверстие. "Что за чушь? Они издеваются?" Я силился понять, куда
же исчезли мои предшественники, но мысли тупыми бревнами крутились в
водовороте, на мгновения превращаясь в аллигаторов, раздражено покусывая
друг дружку зубками.
Однажды, когда пробка в доме куда-то подевалась, я мылся в ванной,
заткнув сливное отверстие пяткой. Было не очень удобно, но в общем все
обошлось и я покинул ванную чистым. Сейчас от меня хотели чего-то иного.
- Нашел отверстие?
- Ну?
- Баранки гну! - рявкнули за спиной, но советчик, оказавшийся рядом,
решил проявить терпение.
- Да не орите вы! Он же совсем растеряется... Послушай, вот в этот
сток и надо пролезть. Ты, главное, постарайся. Поначалу кажется узко, но
если поднажать да изловчиться, все получится.
Кто-то в темноте пошловато загыгыкал. Я постарался не обращать на
хихиканье внимания.
- Как же я пройду туда?
- Все прошли, и ты пройдешь. Главное, попробуй...
Я поднажал, я даже крякнул от натуги, и правая нога в самом деле
проскочила. Черт возьми! Я даже не сообразил толком, как это произошло.
Раз - и все. Колено еще торчало наружу, а все прочее было уже там.
- Ну как? Вышло?
- Точнее сказать, вошло...
И снова в спину зашипели.
- От, балагур! Тянет резину и не стесняется!.. Эй, удалец, за тобой
еще люди. И море вот-вот доберется.
Я не стал отвечать. Тем более, что дальше дело пошло бодрее. Я
просунул вторую ногу, поднатужился, втиснулся по пояс, а потом и по грудь.
Несколько хуже было с головой - все-таки череп - штука костяная, твердая,
но и тут я в конце концов справился. Чуть впереди меня кто-то мучительно и
медленно полз. Не крот и не крыса, - человек. Так же мучительно и медленно
полз за ним я. Должно быть, мы напоминали дождевых червей. Только с руками
и ногами, но таких же гибких, склизких и грязных. Перемещаясь по
хлюпающему тоннелю, я все еще пытался рассуждать. Море и время - ладно, но
как быть с водостоком? Труба от силы - сантиметров семь или десять в
диаметре. Одно мое предплечье куда толще. Я не говорю о туловище. Я не
говорю о животе! А тот генерал? Неужели и он ползет вместе с нами?
И снова я проморгал ответственный момент. Довольно грубо меня
ухватили за ногу и дернули.
- Наверх же, олух!
Труба разветвлялась, и, должно быть, дернувший меня за ногу был прав.
Во всяком случае я не стал спорить и решил поверить ему на слово. А через
пару минут я уже сидел в ванне. Перепачканное лицо, волосы, оскверненные
какой-то слизью, измятая одежда. И все равно я чувствовал огромное
облегчение. Все кончилось. Перебродив, компот трансформировался в вино. Я
сидел в собственной ванне, я слышал приглушенную ругань соседей. Мгла
окружала со всех сторон, но я не сомневался: события перебросили
незадачливого путешественника на родину, домой. В отличие от многих бродяг
я люблю путешествовать с одним непременным условием - всегда возвращаться.
В данном случае я перехитрил всех и даже самого себя. Холод, который я
предсказывал на завтра, уже миновал. Пространство, вобравшее меня,
причислялось уже к иному времени. Здешнее время еще хранило тепло. Еще или
уже...
ФА-ДИЕЗ
Разумеется, я отправился в гости. Выпасть из законного времени - в
каком-то смысле означает потерять себя. Если это происходит в коллективе,
можно укрыться в безлюдных пещерах, если потеря настигает в одиночестве,
значит, бьет час выходить в люди. Именно там - в вереницах необязательных
разговоров, среди пирамидальных салатных холмов и лениво-безучастных
тортов вдруг обнаруживаешь с удивлением свое крохотное "я". И возвращается
былая запальчивость, возрождается тяга к несбыточному, приходит знание
того, что ложка - существо одноклеточное и по роду своему мужское, а вилка
- напротив, обязательно дама - с грациозно изогнутой спинкой, всегда
вприщур и остро нацеленная, готовая прижать и ужалить. И только в гостях
взираешь на часы с оттенком снисходительности. То, что может все, не в
состоянии уничтожить таинство посиделок. Ради этого я хожу в гости. И по
этой же причине не беру с собой фотоаппарата.
Когда-то я любил снимать публику на дымчато-голубые ленты. Дырочки
перфорации вызывали во мне священный трепет. Я закупал бездну фотомелочей
и спешил запереться в своей крохотной, подсвеченной красным фонарем
лаборатории. Но с некоторых пор любовь моя несколько приувяла. Я
заподозрил, что дни рождений, на которых я без устали работал затвором,
мало-помалу превращаются в дни моих фотографий. Праздник претерпевал
странный перелом, и меня начинали таскать из угла в угол, желая
запечатлеть свои незамысловатые позы и улыбки. Иногда мне просто некогда
было поесть, зато и почести мне оказывались почти как имениннику. О нем,
кстати, успевали забыть. На слуху было только имя фотографа. Странный
азарт охватывал гостей, - в них пробуждались актерские качества, и каждый
в меру своей фантазии старался изобразить что-нибудь особенно вычурное.
Багроволицые кавалеры в тройках и галстуках становились на голову, кто-то
пытался садиться на шпагат, а в групповых снимках начиналось совсем
неописуемое. Зубастые оскалы лезли в объектив, люди лепились в ком и изо
всех сил кричали, желая озвучить кадр, зарядить его своей взбалмошной
энергией. Самое удивительное, что иногда это им удавалось.
Увы, именинами дело не завершалось. На следующий день начинались
звонки и расспросы. Все встречные и поперечные считали своим долгом
поинтересоваться, что там с фотографиями и как удалась проявка.
Спрашивали, когда можно ожидать презента. Когда же "презент" расходился по
рукам, начинались довольно странные воспоминания - воспоминания о том, как
все они _ф_о_т_о_г_р_а_ф_и_р_о_в_а_л_и_с_ь_.
Случались, разумеется, и обиды. Молодые девушки редко нравятся самим
себе. Фотография - не зеркало, к ней другое отношение, и порция неприязни
обязательно достается фотографу. Впрочем, может быть, вполне заслужено.
Чего-то он, значит, не уловил. Какого-то прекрасного момента. И не
оправдание, что такие моменты - редкость, что их караулят, как пугливую
синюю птицу. Вот и карауль, коли снимаешь! Выслеживай! И нечего
оправдываться и объяснять, что жизнь - не фотография. И что плакать
красиво не получается. Так уж оно принято. Вой и рыдания принято называть
плачем. А разудалое человеческое гавканье - смехом.
Словом, когда я хочу просто отдохнуть и развеяться, фотоаппарат
остается дома, на верхней полке моего специального фотошкафчика, а я
подставляю плечи под парадный пиджак и плетусь к зеркалу.
- Полезай, полезай! - говорю я своему упирающемуся костюму. Моему
костюму в зависимости от обращения дают самый разный возраст - от трех до
двадцати лет. То есть, после чистки и глажки - выглядит он года на три -
не больше, а вот после гулянки, дня рождения или еще хуже свадьбы - на все
двадцать.
По старой привычке все же заглянул в шкафчик, но в обществе
громоздкого проектора, пахучих реактивов, стопок фотобумаг и черных
рулонов отснятой пленки фотоаппарат чувствовал себя более комфортно, чем у
меня в сумке. Это было очевидно, и я удовлетворенно прикрыл дверцу.
В общем так или иначе я оказался в гостях - за столом, в пиджаке и
без фотоаппарата. Хозяина звали весело и просто: Василий Грушин. Он мне
нравился, я ему тоже, хотя друг дружку мы понимали с трудом. Он был
серьезен и верил в принципы, я тоже был серьезным, но, что такое принципы,
не знал. Он мечтал переустроить мир к лучшему и на собственном примере
неустанно доказывал, что это вполне возможно. Про переустройство мира я
опять же ничего не знал, но Васю Грушина за эту его мечту любил. Любил, но
не уважал, и за это он, кажется, уважал меня. Грушин был крупным
начальником, его баловали подарками, улыбками и комплиментами. Я ему
ничего не дарил и улыбался только когда мне этого хотелось. Но Грушин мне
нравился, и он про это знал. Судя по всему, ему было этого достаточно.
Однажды я зашел к нему на работу и застал за странным занятием.
Охрану из проходной он проверял на знание Пушкина. Здоровый малый
перетаптывался у него в кабинете и с туповатой растерянностью повторял:
- Мой дядя... Дядя самых чистых правил...
- Честных, - мягко поправлял его начальственный Грушин.
- Чего?
- Честных, а не чистых, хоть честь и чистота - тоже, конечно, в
некотором роде... Ммм... В общем продолжай...
Чуть позже в кабинет заходили секретари, водители, бухгалтера и тоже
бубнили заученные строчки. Знатоков Пушкина Грушин поощрял премиальными.
- Зачем им это нужно? - спросил я его.
- Ты спрашиваешь об этом меня?
- Ну да!
- Спрашиваешь, зачем людям нужен Пушкин?
- Да нет же! Но при чем тут они?
- Ты не считаешь их за людей?
- Тьфу ты!..
На этом наш разговор завершался. И чаще всего таким образом
завершалось большинство наших бесед. Но мы друг друга любили. Я считал,
что Грушины бессильны переделать мир, но я не сомневался, что он держится
на их плечах. Сам Грушин, должно быть, думал про меня, что я правдив и
сострадателен. Этих качеств ему вполне хватало, чтобы относиться ко мне с
симпатией. Вполне возможно, что причины своего неравнодушия мы просто
выдумали. На чем держится дружба и недружба? Наверное, как и любовь, на
чем-то смутном и по-человечески неразрешимом.
Словом, я сидел в гостях у Грушина и отдыхал от себя самого. Шел
второй час отдыха, и несмотря на гул заздравных тостов и бесед я
чувствовал себя немного окрепшим.
Пасюк, сосед Грушиных, парень с голосом, не нуждающимся в мегафоне,
тыкал меня кулаком в бок и радостно кричал в ухо.
- Вся жизнь - сплошное представление. Времена Ренессанса - театр. То,
что сейчас, - цирк. Мы, майн либер киндер, зрители, посасывающие леденцы.
Все, что от нас требуется, - сидеть на законном месте и не возбухать. К
кулисам, - желтый от табака палец Пасюка мотался перед самым моим носом, -
ни под каким видом не приближаться! Табу, майн либер! Что там за ними -
нас не касалось и не касается. Сиди и аплодируй.
- А если я не хочу?
- Чего не хочешь?
- Аплодировать.
- Значит, свисти. Ногами топай. Желаешь помидором порченным
воспользоваться, - пожалуйста! Хочешь спать, - тоже не возбраняется.
- Но допустим, я вознамерился узнать правду. То бишь, чуточку больше
того, что нам показывают на сцене. Как же возможно постигнуть правду,
оставаясь на месте?
- Только так ее и постигают! - палец Пасюка вновь пришел в
назидательное движение. - Кстати! Какой правды ты возжелал? Может,
закулисной?.. Так я тебе еще раз повторю: вселенная познается не круговым
обстрелом и не методом скверного сюрприза, вселенная познается погружением
вглубь. А если тебя интересует, к примеру, что там у тебя булькает и
пульсирует под кожей, так тут, паря, ничего занимательного: мозги, кишочки
и прочая неаппетитная размазня. Заглянуть, конечно, получится, но понять -
ты все равно ничего не поймешь. На людей надо глядеть извне! И то - лишь в
случае, если они прилично одеты, с носовым платком в карманчике и
капелькой дорогого одеколона на виске. Пойми, без всего этого мы -
довольно-таки невзрачные создания.
- Отнюдь, - сосед, сидящий напротив, тонко улыбнулся. - К некоторым
такие сентенции, вероятно, не подойдут.
- Сентенции... - Пасюк отмахнулся от тонкостей соседа и вновь задышал
над ухом. - К примеру, жрем мы с тобой говяжьи языки и хихикаем над
остротами застольных ораторов. Это нормально, это по-человечески. И в рот
друг другу мы при этом не заглядываем. Иначе тошно станет. Вот так по всей
жизни. Вместо одной правды обнаруживаем десять и тут же запутываемся.
Потому как, - на этот раз палец багроволицего Пасюка согнулся крючком и,
описав щедрый полукруг, постучал по голове хозяина, - здесь у нас, не
поймешь, что. Думаешь, думаешь, а находит все равно будто кто-то вместо
тебя.
- Ты игнорируешь энергетику, - снова возразил я. - Мы ищем не потому
что надо найти, а потому, что надо _и_с_к_а_т_ь_.
- Браво! - оценил Пасюк.
- И кроме того, пусть не все, но многие из нас желают быть героями.
- Ага, либидо-фригидо! Знаем... И вот, что тебе на это отрапортуем:
герой нашего времени, золотце, не супер из Чехословакии или Афганистана, а
дезертир - тот, кто наотрез отказывается мчаться на Ближний или Дальний
Восток сокрушать чужие дома и проливать чужую кровь.
- И свою собственную, не забывай!
- Не забываю, золотце. Зис импосибл! И все равно повторю: настоящий
герой нашего времени - дезертир! Дабы не убить он идет на плаху, на вечное
оплевывание и так далее. Как ни крути, это жертва. Не бунт, а именно
жертва. Так что давай, братец мой, дернем одну рюмашечку за него.
- Не знаю, - я покачал головой. - А Отечественная? А революция? Один
уходит, - тяжесть перекладывается на остальных.
- Во первых, не приплетай сюда Отечественную. Защищаться и
завоевывать - разные вещи. А во-вторых, если брать революцию, то здесь
дезертиры имели самый настоящий шанс спасти мир. Но не спасли. Потому что
совести предпочли присягу.
- Совесть - у каждого своя.
- Зато присяга - общая, - Пасюк сардонически захохотал, ядовито
подмигнул левым глазом. - Легко жить чужой волей, верно? Сказали - сделал.
Потому что долг! Потому что обязательство перед обществом! А зов сердца...
- что зов сердца?.. Муть и ничего более. И никому ничего не докажешь. Оно
ведь там внутри, под ребрами. Так просто не вынешь и не продемонстрируешь.
- Только если скальпелем, - хихикнул кто-то из соседей.
- Во-во! Скальпелем!.. - Пасюк мрачновато зыркнул в сторону шутника.
- Только для этого помереть надо. Как минимум. А каждый раз помирать,
когда кому-то что-то доказываешь... - он развел руками. - В общем давай за
терпеливых. На них мир держится.
- Только чтоб тебя успокоить, - я поднял рюмку на уровень глаз и с
неудовольствием убедился, что держать посудину ровно уже не получается.
Вино капало на скатерть, заливало пальцы. Чтобы окончательно не
опростоволоситься и не стать сахарно липким, я торопливо перелил алкоголь
в желудок.
- Вот теперь ты снова человек! - объявил Пасюк. - Когда кто-нибудь
начинает делить и классифицировать - знаешь, там жанры всякие, подклассы и
отряды, меня разбирает хохот. И все же... - те, кто не пьют... Как бы это
выразиться помягче...
Он подпер лобастую голову кулаком, и я приуныл, изготовившись слушать
его многословное и нелестное мнение о непьющих.
И все-таки минут через пять мне удалось взять тайм-аут. Совершенно
неожиданно Пасюку ударили во фланг, и он вынужден был отвлечься. Я занялся
жаренной картошкой, а моему собеседнику пришлось отбиваться от
обрушившегося на него противника - такого же громогласного Пасюка, но с
иной идейной платформой, иными претензиями к человечеству.
- Правда - она всегда правда, а ложь - всегда ложь! - красноречиво
надсаживался Пасюк номер два (звали его, если не ошибаюсь, не то Эльдар,
не то Эдуард и учился он, разумеется, на филфаке - кажется, уже восьмой
год).
- Кое-кому, разумеется, хочется взмутить водичку, - продолжал
Эльдар-Эдуард, - но историю не обманешь! В главном мир всегда диктовал
двуединое начало: мужчина и женщина, солнце и луна. То же и тут: есть
правда, а есть ложь. Правда - естественное благо, ложь - противозаконное
зло.
Морщась, Пасюк налил себе коньяка, а мне с отеческой заботливостью
плеснул клюквенного морса.
- Ну а как же тогда ложь во спасение? Или таковой нет вовсе?
- Нет и не было! - рубанул Эльдар-Эдуард. - Солгал, значит, предал.
Не кого-нибудь, так самого себя.
- Стало быть, если я вижу, что у мамзель кривые ноги, я обязан
объявить это ей в лицо, а не расточать комплименты? И про мужа излишне
ретивого не забыть, и про годы в виде морщин...
- Демагогия! Такая же демагогия, как пресловутые рассуждения про
черную зависть и белую! - Эльдар-Эдуард взмахнул вилкой, чуть-чуть не
зацепив соседа, тот вовремя вильнул плечом, с нервным хохотком отодвинулся
вместе со стулом подальше.
- Позвольте! Про зависть я ни единым звуком...
- Чушь! - Эльдар-Эдуард не позволил. Тема очевидно была ему близка,
ему настоятельно требовалось, чтобы кто-нибудь хоть как-то упомянул ее за
столом.
Каюсь, я злорадствовал. Пасюку приходилось несладко, и мне хотелось,
чтобы хоть раз в жизни почувствовал каково дышится его оппонентам.
- Не надо притворяться! - Эльдар-Эдуард переправил в рот громадный
кус пирога и яростно жевать. Голос его приобрел глуховато-коровий оттенок.
- Не надо обелять и маскироваться! Черная зависть, белая... Есть одно
единственное чувство - чувство нормальной человеческой зависти! И
завидовать по-хорошему это уже не завидовать.
- А что же это, по-вашему?
- Все, что угодно! Любоваться, восхищаться, быть мысленно рядом... Не
надо расщеплять этимологических связей. Когда у кого-то есть то, чего нет
у меня, и я сожалею об этом, имеет место зависть! Простая, человеческая,
без изысков.
- Но могут существовать градации.
- Могут. Кто-то завидует вяло, кто-то от души - и все равно и те, и
другие завидуют. Корень остается прежним. А когда начинается припудривание
- дескать то-то и так-то, прямо зло берет. Я, мол, завидую ему, но
исключительно по-хорошему... Ишь мы какие хорошие стали! Брут, может быть,
тоже завидовал. И тоже считал, что по-хорошему...
Пасюку не удавалось вставить ни словечка. Расстроенный, он продолжал
подливать себе коньяка, а мне морса. Он словно мстил мне за наскоки своего
нового оппонента. В споре их все чаще начинали мелькать подозрительные
словечки вроде монады и квиетизма. Философы принялись друг за дружку
всерьез, пробуя на зуб, испытывая на гибкость. Сосед с белесыми бровями и
такими же белесыми губами стеснительно наклонился ко мне.
- Я извиняюсь, люпмен - это что-то вроде ругательства?
- Вы хотите сказать "люмпен"? - я в очередной раз передвинул бокал с
морсом смуглокожей особе с голубоватой искоркой в глазах и золотистой в
уголке улыбки. Меня одарили кивком, морс благосклонно приняли.
- Люмпен - это когда показывают, например, по телевидению "Алые Розы"
Сергея Соловьева или "Механическое Пианино" Никиты Михалкова, а вы
переключаете на детектив или не подходите к телевизору вовсе.
Любитель интеллектуальных тонкостей, сидящий напротив, расслышал мою
тираду. Помимо всего прочего он обладал, по-видимому, и тонким слухом.
- Но тот же Соловьев умудрился снять чудовищный "Дом под звездным
небом". Стоит ли мне после этого подходить к телевизору?
Вероятно, сказывалось влияние Пасюка и Эльдара-Эдуарда. Я ответил с
нагловатой уве
Страницы:
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -