, козлы!
     Я почему-то обиделся на него.
     - Чего ты так на них?
     - А они чего?
     - Дурак ты! И дети твои будут ланцелотами!..
     - Стоп, машина! - Толечка замер на месте, как вкопанный. Посмотрел на
меня с ласковым пониманием. - Так у нас, паря,  не  пойдет.  Надо  принять
повторно. Чтобы точь-в-точь до нормы. Чтобы, значит, любить друг  друга  и
не лаяться.
     - И птиц чтобы тоже любить, - сварливо произнес я.
     - И птиц любить, - легко согласился Толечка.  -  Если  они,  конечно,
птицы.
     - А что потом? Пьяными отправимся к твоей царице? А если она нас и на
порог не пустит?
     - Тамара любит умных и добрых, - назидательно произнес Пронин. - И мы
такими сейчас станем. Уж ты мне поверь.
     Витиеватым движением он достал из внутреннего кармана  плоскую  флягу
из нержавейки. На заводе, где работал Пронин  с  заказами  было  туговато.
Чтобы не скучать, работяги выпаивали из металла фляги, а  после  продавали
на рынке. В этой фляге что-то звучно перебулькивало.
     - Снова портвейн? - я поморщился.
     - Медицинский спирт, - Толечка изобразил на  лице  восторженность.  -
Чистейший! Ровно семьсот граммов. Если без закуски, должно хватить.
     - Семьсот?.. Учти, я могу забыть твою фамилию. И даже имя.
     - Не страшно. Этим нас не запугать.
     Толечка  оказался  прав.  Без  закуски  действительно  хватило.  Даже
половины. Не прошло и пяти минут,  как  мы  "поплыли",  а  мир  не  просто
потеплел - мир прямо-таки закачался.
     - Летим! - заблажил Пронин. - Самум к  городу,  а  мы  от  него!..  -
раскинув руки, он засеменил  по  асфальтовой  дорожке,  словно  по  зыбкой
паутинке каната. Я поневоле залюбовался  им.  Несмотря  на  разгильдяйский
вид, Толик безусловно принадлежал к  категории  щеголей.  Щегольство  ведь
вещь условная. С одинаковым успехом можно щеголять "Мерседесом" на улице и
проездным билетом в трамвае. И то и другое вполне  оценят.  К  щеголеватым
людям я вообще отношусь с симпатией. Все равно как к декоративным  птичкам
или рыбкам. Они украшают этот мир, как могут. Потому что молятся  красоте.
Я в нее тоже верую. И Толик верует. Да ему и нельзя  не  веровать.  Он  не
выше метра шестидесяти и ровно половина женщин взирает на него свысока.  В
этом кроется один  из  парадоксов  природы.  Ущемленные  люди  досконально
разбираются в том, в чем ущемлены и обижены. Как  герань  за  стеклом  они
тщетно тянутся к  солнцу,  изощряясь  в  бесконечных  поисках,  доходя  до
удивительной  виртуозности.  Присмотритесь  к  малорослым   и   удивитесь.
Изящества в них на порядок больше, чем в длинноногих  и  великаноподобных.
Чувство независимости и осознания  собственного  достоинства  -  вот,  что
умудряются они втиснуть в свою неказистую осанку. И успех, как  говорится,
налицо. В отличие от сутулящихся верзил  они  прямы  и  свободны.  А  если
стоят, то только в императорских позах - горделиво  отставив  ножку,  если
шагают, то  вальяжно  и  неторопливо.  Вероятно,  жизнь  к  ним  не  столь
великодушна, зато и обучает большему.
     Чувствуя, что в голове расцветают индийские сады, и павлины, выйдя на
лужайку, начинают расправлять свои цветочные веера, я что-то  выкрикнул  и
осторожно, стараясь не горбиться, тронулся следом за Толиком. И в точности
как он распахнул руки. Я  тоже  хотел  казаться  щеголеватым  и  красивым.
Кажется, какому-то грузовику  пришлось  нас  объехать.  Мы  его  почти  не
заметили.
     - А вообще-то к пассиву я отношусь не-га-тивно! -  Толечка  по-птичьи
замахал руками, но взлететь не сумел. - Ну не нра он мне и все. Жить  надо
ак-тив-но! С любопытством и интересом!.. - он заскакал на одной ножке, как
девочка, играющая в классики. - То есть, звоню я, скажем, даме и приглашаю
в кафе. Скажем, в наш отечественный "Исе Креам". Само собой,  она  говорит
"да" и начинает собираться. А не позвоню, - не будет ни  "да",  ни  "нет".
Вообще ничего не будет.
     - Может быть, она будет ждать?
     - Возможно! А возможно, и не будет. Я вообще не  знаю,  ждут  ли  они
когда-нибудь.  Скорее,  живут,  как  живется,  а  уж  потом  называют  это
ожиданием... Но речь в общем-то о другом. О том, что  она  мне  не  желает
звонить. Я звоню, а она, видите ли, нет.
     - Почему нет-то?
     - Откуда я знаю! Такая вот, дескать, скромница. Приглашать, якобы,  -
на танго или там на тур вальса  -  обязаны  исключительно  мужчины,  а  не
наоборот. То есть, я, собственно, не против. Не уважаешь эмансипацию -  не
надо. Но если я болен? Если у меня лихорадка и температура под сорок? Если
мне нужна помощь и чтобы мягкая прохладная ладонь легла на мой воспаленный
лоб? Что тогда?.. Или я опять должен  первым  ползти  к  телефону?..  Она,
видите  ли,  ждет!   Стесняется   первой   проявить   инициативу!..   Нет,
братцы-кролики, это не любовь! Это пастбище! Нонсенс, как я это называю!
     - Почему пастбище-то?
     - Да потому что жуем! Жуем и вечно чего-то  ждем!  Не-е-е-т,  братва,
такая шара у вас не пройдет!
     Пронин погрозил пространству пальцем и принялся озираться, видимо, не
узнавая местности. Я тоже  ее  не  узнавал,  но  мне  было  и  неинтересно
что-либо узнавать.
     - Закурим? - Толик бодро принялся раскуривать пару сигарет - одну для
меня, другую для  себя.  Уже  окутанный  облаком  сизого  дыма,  он  вдруг
радостно замычал и, сорвав с головы шляпу, подкинул ее в воздух.  Головной
убор описал кривую и навечно осел в ветвях придорожной березы.
     - И пусть! Не жалко!..
     Мы бодро зашагали в неизвестность.
     - Может, в ней гнездо кто совьет. Соловей какой-нибудь или скворец...
     - Скворцы в скворечниках живут.
     - А чем моя шляпа хуже? - Толик обиделся. - Ничем, полагаю, не хуже!
     Он тут же и раскашлялся.
     - Ох, и крепок табачище!
     Дело было, конечно, не в табаке. С каждым шагом Толик становился  все
более рассеянным. Память просто песком просыпалась из его ветхих карманов,
но с двумя сигаретами в зубах он выглядел просто восхитительно.
     Мы шли, потому что не стояли на  месте.  Дорога  казалась  широкой  и
ровной.  Шагалось  бодро  и  с  настроением.  Энергия  Толика  мало-помалу
передалась и мне, о превратностях жизни думалось  уже  свысока,  с  этакой
долей снисходительности.
     И все-таки когда старенькую кирпичную  пятиэтажку  мы  окольцевали  в
третий или четвертый раз,  я,  памятуя  рассказ  Пронина,  решил  проявить
инициативу и поинтересовался у Толечки адресом царицы. В  ответ  он  снова
достал заветную флягу и, предварительно поболтав над ухом, протянул мне. Я
удивился, но принял  ответ,  как  должное.  Вероятно,  Толечка  знал,  что
делает, и два окурка в  уголках  его  губ  по-прежнему  смотрелись  весьма
значительно.
     Спирт был все так же горек, горек и зол. С ним не  произошло  никаких
волшебных изменений. Изменения происходили с нами. Третий глоток дался мне
с необыкновенным трудом. Что-то внутри отчаянно противилось и  всякий  раз
выталкивало огненную влагу обратно, отчего  я,  видимо,  добрых  полминуты
напоминал жабу, сдувающую и раздувающую щеки.
     После незамысловатого тоста, произнесенного вдогонку выпитому, Пронин
наконец-то уделил внимание моему вопросу.  А  может  быть,  созрел  ответ.
Спирт, стало быть, извлекался на свет неїзря. Пронин  действительно  знал,
что делал.
     - Адрес - не  математика.  Это  география.  Так  что  не  беспокойся.
Движемся точно по азимуту!.. - и Толечка тут  же  зашагал,  заставив  меня
молча ему позавидовать. Даже  после  второй  порции  спирта  вышагивал  он
по-прежнему бодро, почти  не  петляя,  а  слово  "беспокоиться"  выговорил
абсолютно членораздельно, пропустив только букву "п", что в сущности  было
полнейшим пустяком. Чтобы хоть как-то отыграться, я  злорадно  предупредил
Пронина:
     - Сейчас столкнешься с телеграфным столбом.
     - Сам ты... - ответствовал он и в  следующую  секунду  в  самом  деле
столкнулся с упомянутым мною препятствием, но, видимо,  не  очень  сильно,
потому что презрительно  хмыкнул  и  заканделял  дальше.  И  снова  я  ему
позавидовал. Надо думать, по-плохому, потому что Эльдар-Эдуард  утверждал,
что "по-хорошему" не бывает...
     Время шло, и вскоре с некоторым удивлением я обнаружил, что справа  и
слева у  меня  выросло  еще  по  голове.  Этаким  шварцевским  шестиглазым
драконом я перся по улицам родного города, и встречные прохожие не спешили
охать и ахать. Потом одна голова отвалилась, и пока я ее искал, потерялась
вторая. "Худо мне будет с одной головой",  -  я  дернул  себя  за  ухо  и,
кажется, оторвал и его. Испуганно взглянул на  преступную  руку,  но  ухо,
должно  быть,  успело  скатиться  на  землю  вслед  за   второй   головой.
Опустившись на корточки, я зашарил по тротуару.
     - Что ищем? - ко мне подполз на четвереньках  Толечка.  -  Что  ищем,
говорю? Не это? - он сунул мне под нос какой-то булыжник. Я принял находку
и шатко поднялся.
     - Со мной не пропадешь! Отыщу, что хочешь,  -  Толечка  воодушевленно
продолжал обыскивать дорогу. - Чертовы лужи!.. Ты на дне смотрел?
     Но мне было уже не до него. С ужасом я взирал,  как  ближайший  столб
кренится и заваливается на мостовую. Крикнув, я скакнул вперед и  обхватил
его руками. О, чудодейственный спирт! Возможность спасения мира... Падение
замедлилось. Я старался, как мог. Но при этом подумалось: "А если бы не я?
Если бы оно все-таки рухнуло? Вниз, на маленьких детишек, на  какую-нибудь
беспомощную старушку?.. Кругом бардак и беспризор!"
     Столб оказался страшно тяжелым.  Шумно  дыша,  я  напрягал  последние
силы. Кое-как ухитрился оглянуться.  Слева  от  меня  аналогичным  образом
пытался предотвратить падение Толечка, - правда, падение уже не столба,  а
дерева - тополя, метров  этак  восьми  росту,  без  ветвей,  по-богатырски
коренастого, изъеденного желтой городской оспой.
     - Чего это они все разом? - покряхтывая, осведомился я.
     Приятель не сумел ответить. Пот лил с него градом. Дерево Толику тоже
попалось не из легких.
     Мимо прошла женщина с коляской, прошмыгнул пацаненок на  трехколесном
велосипеде. Никто из них даже не  взглянул  в  нашу  сторону.  Говорить  о
какой-либо помощи и не приходилось. Минута прошла в терпеливом молчании, а
потом Толечка взорвался.
     - Мы им тут что? Даром нанялись?!  -  он  разжал  руки  и  решительно
отступил  на  полшага.  -  Хар-р-рашо!  Пусть   валится!   Пусть   крушит!
Па-асмотрим на них тогда!
     Дерево устояло. Толечка обошел  его  кругом  и  заинтересованно  стал
осматривать грубо обрезанную макушку.
     - Не дерево, а полено с листочками... - он вдруг озаботился.  -  Надо
бы проверить, как они ликвидируют ветки. В смысле - топором или пилой...
     Пока я размышлял над его  словами,  он  уже  с  молодецким  кряканьем
карабкался по стволу. Надо отдать ему должное,  полетел  он  вниз,  только
добравшись до самой  верхушки.  Кувыркаясь  в  воздухе,  успел  произнести
несколько горьких слов. Толя Пронин всегда был живчиком. Рухнув на  спину,
он тут же молодцевато вскочил.  Притопнув  ногой,  словно  что-то  в  себе
проверяя, во всеуслышание объявил:
     - Поверишь ли, враз протрезвел. Чудесная это штука -  высота!  Бросай
свой столб и пошли.
     Мы пошли, но добраться до цели нам суждено было еще не скоро.
     Несколько раз во время  пути  память  изменяла  мне,  проваливаясь  в
какие-то волчьи ямы. Спирт Толечки Пронина продолжал действовать, огненным
дыханием вырываясь через ноздри, опаляя сознание и на время  выключая  его
из жизни. Кое-что в этом городе я мог запросто подпалить, но  я  не  желал
этого делать, ибо помнил слова родителей, утверждающих, что несмотря ни на
что, в мире сохранилось еще очень много хороших людей. Родителям  хотелось
верить. И хороших людей не следовало лишать последнего крова.
     На четвереньки я больше не  вставал,  но  путь  мой  по-прежнему  был
тернист и переполнен надсадными объятиями. Кажется, некоторые из  деревьев
я даже целовал - судя по шелухе на губах и вкусовым  ощущениям  -  березы.
Вероятно, во мне пробудилось что-то есенинское. Не обошлось, конечно,  без
потасовок. В основным это  были  попутные  домишки.  Кирпичными,  жесткими
боками они поддавали мне справа и слева, совершенно  по-хамски  толкали  в
грудь. Я отбрыкивался, расчищая дорогу, но они были всюду, их было больше.
А после на помощь к ним заявился какой-то молокосос в модной "заклепистой"
курточке и сходу обозвал  меня  обидным  словосочетанием.  Я  ответил.  Он
засветил мне в ухо,  и  получилось  не  столько  больно,  сколько  обидно.
Осерчав, я ударил его  в  челюсть  и  попал  в  коленную  чашечку.  Парень
захромал  прочь,  обещая  привести  дюжину-другую  отважных  приятелей   -
возможно, в таких же куртках. Как можно презрительнее я  голосом  Папанова
загоготал ему вслед:
     - Тебя посодют, а ты не воруй!..
     Откуда ни возьмись примчался Толечка Пронин  и,  аккуратно  прислонив
меня к мраморным сапогам какого-то революционера, с грустью констатировал:
     - Вот и ты туда же... мало победить, важно - оскорбить и унизить.
     - Присоединяйтесь, барон, - пролепетал я. - Нечего марьяжиться...
     - Да будет тебе известно, что после взятия Нотебурга в тысяча семьсот
каком-то году на военном параде за каретой Петра Первого по земле волочили
вороха шведских знамен. Спрашивается, зачем?
     - Они первые начали, - пробормотал я.
     - Интересно! А кто же тогда мечтал прорубить окно в Европу? - Толечка
снисходительно потрепал меня по щеке. - Наши враги - тоже люди. Такой  вот
интересный парадокс!
     - Если человек - враг, его уничтожают, а если  враг  -  человек,  его
почему-то щадят. Абракадабра это, а не парадокс!
     Пронин со значением поднял указательный палец.
     - В том-то и дело, что не абракадабра. От перестановки неслогаемых...
     - Мест слагаемых!
     - Что?
     - Я говорю: мест слагаемых.
     - Да?.. А я не так учил,  -  он  недоверчиво  склонил  набок  голову,
медленно повторил: - От перестановки неслогаемых... Ну да,  точно!..  Чего
ты меня путаешь путаешь!
     - Ничего не путаю! Такое бывает. Мой дядя тоже  удивлялся,  когда  по
радио вдруг объявили,  что  в  космос  запустили  Юрия  татарина.  Он  был
маленький, но уже интернационалист и, никак не мог понять,  почему  вместо
фамилии с отчеством упомянули национальность. Так и  недоумевал  несколько
лет.
     - Славно! - Толечка Пронин  закивал.  -  Вот  и  в  Нотебурге  то  же
самое... Ведь это же знамена  -  честь  и  достоинство  нации!  Зачем  же,
спрашивается, по земле? По грязи да  по  болоту?..  Ан,  нет!  Это  у  нас
специально - рылом в грязь! Знай, мол, наших!  И  помни!..  Между  прочим,
калибр древних российских пистолетов был четырнадцать миллиметров. Позднее
его дотянули до семнадцати. А тот же  пулемет  Дегтярева  -  всего-навсего
двенадцать. Я это к  тому  говорю,  что  освенцимов  тогда,  может,  и  не
придумали, но времена тоже были крутые.
     Я кивнул, и память вновь оставила меня. Подчеркиваю - память,  но  не
сознание. Такое со мной тоже иногда случается.
     Запомнился такой колоритный кусок, - выбрели на площадь перед зданием
исполкома. Толечка засмеялся. Высеченный из камня Свердлов стоял почему-то
в меховой шапке.
     - Вот она моя шляпа!..
     Мы  приблизились,  и  шапка  взлетела,  рассыпавшись  стаей  голубей.
Толечка свистнул и замахал руками. Следуя его примеру, я вложил  пальцы  в
рот и снова потерял память.
     Ее вернул язык пса, энергично облизывающего мне лицо. Я поднял голову
и кое-как поднялся. Толечка довольно захохотал.
     - Видал-миндал! Вот что значит целебная сила слюны. Раз-два, и ожил!
     Я мутно поглядел на пса. Он был худющий и грязный, но смотрел на меня
радостно и приветливо. Моему оживлению он был рад не меньше Толечки.
     - Кто это?
     - Волк. А может, волчица, - Толечка взглянул  на  пса  чуть  сбоку  и
утвердительно кивнул. - Точно, волк... Дал ему, понимаешь, кусок  хлеба  и
вот никак теперь не могу отвязаться.
     - Пусть идет с нами.
     - К Тамаре? Не-е... Она его не  пустит.  Она  и  кошек-то  боится,  -
Толечка сделал вдруг страшное лицо и заорал на пса.
     - А ну иди домой, дурак! Домой! Слышишь?..
     Пес улыбнулся и завилял хвостом. Добрую шутку он уважал и ценил.
     - Вот кретин!  Пошли  от  него!  -  Толечка  махнул  рукой.  -  Пусть
остается.
     Мы двинулись по тротуару, и пес покорно затрусил следом.
     - Быстрее! - Пронин побежал, увлекая меня  за  собой.  Задыхаясь,  мы
одолели квартал, попетляв каким-то двориком, влетели под арку и затаились.
На всякий случай Толечка даже прижался к стене. Пару  секунд  спустя,  пес
сунулся мордой в арочную полумглу и, разглядев нас, успокоено  присел.  Он
тоже немного запыхался.
     - Вот гад! Я думал, не заметит, - Толечка расстроенно сплюнул.
     - У них же нюх.
     - А-а...
     Пока Толечка придумывал, как отделаться от докучливого четвероногого,
я по примеру пса присел, а потом и прилег. И сразу отключился.
     В следующее мое пробуждение  я  обнаружил,  что  мы  уже  в  каком-то
подъезде. Под ногами плыла гармонь лестницы. Кто-то раздувал и  сдувал  ее
обширные меха, но вместо музыки я слышал лишь собственное дыхание и  голос
Толика.
     - Земля -  это  космическая  тюряга,  понимаешь?  Правдолюбцы,  блин,
возмущаются, почему, мол, лучшие умирают раньше.  А  я  тебе  так  на  это
отвечу: а умирают ли они? Может, смерть - это вроде амнистии?  Каково,  а?
Возвращают тебе память - и бах! - ты совсем в другом мире - светлом, умном
и чистом. И живешь себе, значит, дальше. А Земля - она потому и  обречена,
что здесь все зэка. Даже самые-самые!..
     - И ты тоже?
     - И я! И все вокруг. Просто одни рецидивисты, другие - так себе...
     Глядя на ступени, я вспомнил ребра пса и оглянулся. Но никто за  нами
уже не бежал. Должно быть, Толечка все-таки  что-то  придумал.  Мне  стало
грустно. Тем временем сам Пронин стоял уже  где-то  наверху  и  костяшками
пальцев набарабанивал по дверной филенке какое-то  замысловатое  стаккато.
Щелкнули засовы, и без всякого предисловия Пронин горячечно зашептал:
     - Привел... Честное слово! Вот  увидишь,  золотой  парень.  Абсолютно
незамужний. Как и ты. Работает поэтом, чинит холодильники...
     Кого он имел в виду, я не понял. Мне было  не  до  того,  я  одолевал
последние лестничные ступени. Ступени-углы...  Кто  их  придумал  столько?
Может, насчет зэка Толик прав? Мальчики в хэбэ  стреляют  из  автоматов  и
превращаются в мужчин...
     Пронин действительно привел меня  к  царице  Тамаре.  Длинные  волосы
цвета  каштана,  молодцеватая  челочка.  Глаза  глядели  с   ожиданием   и
недоверчиво, излишне  полные  губы  были  поджаты.  Мне  подумалось,  что,
вероятно, многие ее считают красивой. Я ее таковой не считал. Ей-богу,  не
знаю почему. Бывает так: все на своем месте и вполне отвечает  стандартам,
а целовать не хочется. Может быть, только поговорить. Словом,  эталон,  да
не тот. А вернее сказать, не для тебя. Такая вот несуразная эклектика...
     - Мда... - произнесла она в сомнении.
     - Ммм... - промычал я.
     - Что ж, - она храбро протянула теплую ладонь.  -  Здравствуйте,  раз
пришли.
     - Простите, - я пожал руку и потупился.
     - Вот и познакомились! - оживленно защебетал Толечка. - Прихожу домой
с работы, ставлю рашпиль  у  стены...  Сейчас  кофейку  заварим,  отметим.
Томочка, может, в дом зайдем? Как-то оно неудобно на пороге.
     Хозяйка со вздохом посторонилась.
     Мы прошли в квартиру, и я услышал, как в  прихожей,  чуть  приотстав,
Тамара успела шепнуть Пронину:
     - Сколько ему лет? Он же моложе меня!
     - Возраст любви не помеха,  -  громко  ответил  Толечка.  Перейдя  на
шепот, осведомился. - Хочешь, он тебе холодильник починит? Прямо сейчас?
     - Зачем? Холодильник работает.
     - Жаль,  -  Толечка  расстроено  смолк.   -   Ладно,   может,   когда
сломается...
     Должно быть, хозяйка его щипнула, потому