заглушил двигатель и поставил машину на ручной тормоз.
     - Я уже остановился.
     - Но они найдут нас! - В ее голосе звучало отчаяние. - Непременно найдут. В любую минуту.
     - Нет. Если они вообще еще в состоянии соображать после того, как попали в небольшую аварию, то подумают, что мы уже на полпути к Авигнону. Кроме того, им необходимо некоторое время, чтобы прийти в себя и снова захотеть вести машину при лунном свете.
     Они вышли из машины и взглянули на входы в пещеры. Дурное предчувствие охватило их: здесь было что-то зловещее, пугающее, ужас, который вселяло это место, не поддавался определению. Это было по-настоящему страшное место, и Боуман в душе согласился с той оценкой, что дал ему полицейский в отеле. Он ни на минуту не сомневался в том, что человек, родившийся в Ле Боу и выросший здесь под влиянием древних суеверий и предрассудков, не осмелится войти туда в ночное время. Ни один здравомыслящий человек не рискнул бы войти туда после захода солнца, у Боумана тоже не возникло желания идти туда. Но это был его долг.
     Он вынул фонарик из своего чемодана и сказал Сессиль:
     - Подожди меня здесь.
     - Нет! Ты же не собираешься оставить меня здесь одну? - В ее голосе слышалось отчаяние.
     - Возможно, внутри будет намного страшнее.
     - Мне все равно.
     - Ну как хочешь.
     Они отправились вместе. Прошли через самое большое отверстие, в которое свободно можно было бы протащить трехэтажный дом, если поставить его на колеса. Боуман осветил фонариком стены, покрытые рисунками и надписями представителей многих поколений, и направился направо, к арке, за которой находилась пещера еще более внушительных размеров. Сессиль, отметил он, несмотря на сандалии на плоской подошве, спотыкалась гораздо чаще, чем на полу встречались неровности. Боуман был абсолютно уверен, что ее зрение гораздо хуже, чем он предполагал; скорее всего именно поэтому она так стремилась пойти с ним.
     Следующая пещера не представляла для Боумана никакого интереса, так как ее своды были высокими, терялись в темноте, и только летучая мышь могла забраться туда. Еще одна арка смутно вырисовывалась во мраке.
     - Какое жуткое место, - прошептала Сессиль.
     - Да, мне не хотелось бы жить здесь постоянно. Через несколько шагов она сказала:
     - Мистер Боуман...
     - Нейл.
     - Можно мне взять тебя за руку? ?В наше время, - подумал он, - уже не задают таких вопросов?.
     - Возьми, пожалуйста, - вслух сказал он, соглашаясь. - Ты не единственный здесь человек, который нуждается в участии.
     - Я не об этом, я не боюсь, просто ты постоянно мигаешь фонариком, освещая разные места, и мне трудно поспевать за тобой.
     - А!
     Она взяла его за руку и больше уже не спотыкалась, зато ее затрясло, словно в приступе малярии. Вскоре она сказала:
     - Что ты ищешь?
     - Ты хорошо знаешь, что я ищу.
     - Возможно, они спрятали его.
     - Они могли спрятать его. Они не могли похоронить его, если не захватили с собой несколько шашек динамита, но могли спрятать его. Под обломками известняка. Их достаточно много вокруг.
     - Но мы прошли мимо множества куч известняка. Тебя они не волновали.
     - Когда мы найдем свежий холмик, ты поймешь разницу, - сказал он сухо. Сессиль снова охватила сильная дрожь, и он продолжил: - Зачем ты пошла сюда, Сессиль? Ты действительно не боишься? Я же чувствую, тебя просто трясет от страха.
     - Мне лучше трястись от страха здесь, с тобой, чем там, одной.
     В любой момент от страха у нее могли застучать зубы.
     - Возможно, ты и права, - признал он.
     На этот раз они прошли чуть-чуть выше и через другую арку вошли в следующую пещеру огромных размеров. Сделав несколько шагов, Боуман внезапно остановился.
     - Что с тобой? - прошептала Сессиль. - Что случилось?
     - Не знаю. - Он помолчал. - Нет, пожалуй, знаю. Впервые и его охватил озноб.
     - Тебя тоже трясет?
     - Меня тоже. Но это совсем другое. Я дрожу как осиновый лист.
     - Так в чем же дело?
     - Здесь. Это то место. Когда ты будешь такой же старой и грешной, как я, ты сможешь определять это по запаху.
     - Смерть? - Теперь ее голос дрожал. - Люди не могут чувствовать смерть.
     - Я могу. - Он выключил фонарик.
     - Включи его. - Ее голос звучал на самой высокой ноте, близко к истерике. - Бога ради, включи его! Пожалуйста!
     Боуман отстранил руку Сессиль, обнял ее и прижал к себе. Еще немного - и их дрожь достигнет определенной степени синхронности, возможно, не такой, как у пары танцоров, выступающих по телевидению, но достаточной, чтобы успокоиться. Когда они действительно немного успокоились, Боуман сказал:
     - Видишь, чем эта пещера отличается от остальных?
     - Свет! Сюда откуда-то проникает свет!
     - В самом деле.
     Боуман и Сессиль медленно двинулись вперед и подошли к огромному нагромождению камней. Они скользили взглядом по куче обломков все выше и выше, до самого потолка, пока не увидели большой квадратный кусок звездного неба. По каменной осыпи, от вершины до самого основания, сбегала узкая дорожка растревоженных камней, дорожка, которая, очевидно, появилась недавно.
     Боуман включил фонарик; у него не возникло никаких сомнений: дорожка действительно образовалась недавно. Он осветил фонариком подножие осыпи, и вдруг луч фонаря, словно по своей воле, замер, осветив холмик из известняковых обломков приблизительно восьми футов длиной и трех высотой.
     - Этот холмик сделан недавно, - сказал Боуман. - Вот в чем разница.
     - Вот в чем разница... - машинально повторила Сессиль.
     - Пожалуйста, отойди немного.
     - Нет. Наверное, это звучит странно, но сейчас я успокоилась.
     Боуман верил ей, но не думал, что это странно. В человеке все еще живет первобытный инстинкт: больше всего на свете он боится неизвестного, а здесь сейчас все стало абсолютно ясно.
     Боуман наклонился над холмиком и начал отбрасывать камни в сторону.
     Цыгане даже не удосужились запрятать несчастного Александре достаточно глубоко, и Боуман почти сразу наткнулся на остатки когда-то белой рубашки, пропитанные кровью. Серебряный крестик на цепочке, тоже покрытый пятнами засохшей крови...
     Боуман расстегнул цепочку и снял ее вместе с крестиком.
     Боуман остановил машину на том же месте, где раньше подобрал Сессиль с чемоданами, и вышел из нее.
     - Оставайся здесь, - сказал он Сессиль. - На этот раз я этого требую.
     Она не кивнула в знак согласия, но и не возразила: возможно, его методы воспитания стали более эффективными. Джип, что не вызвало удивления, находился там же, где Боуман последний раз видел его: чтобы вытащить машину из кювета, требовался автокран.
     Вход в передний дворик казался безлюдным, но у Боумана по отношению к Кзерде и его славным товарищам возникло такое же чувство, как к клубку кобр или скопищу черных ядовитых пауков, поэтому он вошел в передний дворик медленно и осторожно, скрываясь в темноте. Его нога наткнулась на какой-то твердый предмет, раздался слабый металлический звук. Боуман замер на месте, но не заметил ничего опасного. Он наклонился и поднял пистолет, который случайно задел ногой и который отлетел к бензоколонке. Вне всякого сомнения, это был пистолет Ференца. Случившееся с Ференцем при их последней встрече говорило за то, что вряд ли пистолет скоро понадобится ему, но он сможет воспользоваться им когда-нибудь. Боуман решил обязательно вернуть ему пистолет. Он знал, что ничто не помешает ему сделать это, так как в кибитке Кзерды все еще горел свет, струясь через окна и приоткрытую дверь. В других кибитках света не было. Боуман подошел ко входу в кибитку, бесшумно поднялся по ступенькам и заглянул в нее.
     Кзерда с перевязанной левой рукой, ушибами и синяками на лице и большим куском пластыря на лбу выглядел неважно, но не так плохо, как Ференц, за которым он ухаживал, перебинтовывая его раны. Ференц лежал на койке в полуобморочном состоянии, время от времени вскрикивая от боли, пока отец снимал пропитанную кровью повязку с его головы. Когда повязка наконец была снята, он снова вскрикнул и почти сразу потерял сознание. Боуман увидел глубокую рваную рану на его лбу, страшные ушибы на лице; если у молодого цыгана были такие же ушибы и на теле, то он действительно в тяжелом состоянии. Но Боуман знал: если бы Ференцу удалось осуществить свои намерения в отношении его самого, то он находился бы сейчас в состоянии, в котором уже никогда и ничего бы не почувствовал. Ференц сел, покачиваясь, на кровати, в то время как его отец готовил свежую повязку, затем нагнулся вперед, оперся локтями о колени, закрыл лицо ладонями и застонал:
     - Бога ради, что случилось? Моя голова...
     - Все будет хорошо, - сказал Кзерда ласково. - Порез и синяк. Вот и все.
     - Но что случилось? Почему моя голова...
     - Автомобиль. Помнишь?..
     - Автомобиль... Конечно. Этот дьявол Боуман! - простонал Ференц; Боуману очень понравилось, как его назвали. - Он... Он...
     - Черт ему в душу, да! Он ускользнул и разбил наш джип. Видишь это? - Кзерда указал на свою руку и лоб. Ференц безразлично взглянул и отвернулся. Он думал о другом.
     - Мой пистолет, отец! Где мой пистолет?
     - Здесь, - сказал Боуман. Он направил пистолет на Ференца и вошел в кибитку. В левой руке он держал покрытые пятнами засохшей крови цепочку и крестик. Ференц в ужасе уставился на Боумана. Он смотрел на него, как смотрит на палача с занесенным топором человек, чья голова лежит на плахе. Кзерда, который стоял спиной к двери, повернулся и застыл в оцепенении так же, как и его сын.
     Он, как и Ференц, был явно не рад появлению Боумана.
     Боуман сделал два шага вперед и положил покрытый пятнами крови крестик на маленький столик.
     - Возможно, его мать обрадуется этому, - сказал он. - Правда, мне следовало бы сначала вытереть кровь. - Он подождал реакции, но ее не последовало, и продолжал: - Я намереваюсь убить тебя, Кзерда. Я должен это сделать. Ведь никто не может доказать, что это ты убил молодого Александре? Но мне не нужно доказательств. Все, что мне нужно, - это абсолютная уверенность. Пока ее нет. Пока я не могу этого сделать. Но позже, позже я убью тебя. А затем я убью Гэюза Строма. Скажи ему об этом, хорошо?
     - Что ты знаешь о Гэюзе Строме? - прошептал Кзерда.
     - Достаточно, чтобы вздернуть его на виселицу. И тебя тоже.
     Кзерда внезапно улыбнулся, но когда заговорил, то смог сделать это только шепотом:
     - Ты сейчас сказал, что пока не можешь убить меня. - Он сделал шаг вперед.
     Боуман ничего не ответил. Он повернул пистолет и прицелился точно между глаз Ференца. Второго шага Кзерда делать не стал. Боуман посмотрел на него и указал на стул возле маленького столика.
     - Садись, - приказал он. - Лицом к сыну.
     Кзерда выполнил приказание. Боуман сделал шаг вперед, и по реакции Ференца стало очевидно, что тот находится в очень плохом состоянии: ужас, отразившийся на том месте, которое когда-то было его лицом и которое еще могло выражать какие-либо чувства, а также открытый для предупреждения рот были слишком запоздалыми и не смогли вовремя предупредить Кзерду об опасности. Он рухнул на пол от удара по затылку пистолетом, который был в руке у Боумана.
     Ференц оскалил зубы и грязно выругался. По крайней мере, так подумал Боуман, так как Ференц перешел на свой родной язык. Но он успел только начать свою злобную тираду, когда Боуман, ни слова не говоря, сделал шаг вперед и взмахнул пистолетом еще раз. Реакция Ференца была на этот раз еще медленней, чем ожидал Боуман: тот повалился головой вперед поперек тела своего отца и затих.
     - В чем все-таки дело?.. - раздался голос позади Боумана.
     Он метнулся в сторону, бросился на пол, одновременно развернувшись к двери, и направил на говорящего пистолет... Затем медленно поднялся. Сессиль стояла в дверях, ее зеленые глаза были широко раскрыты, на лице застыл ужас.
     - Ты дура, - сказал Боуман в ярости. - Ты чуть не стала покойником. Ты что, не понимаешь?
     Она кивнула, еще не оправившись от шока.
     - Входи. Закрой за собой дверь. Ты идиотка. Почему, черт возьми, ты не сделала так, как я тебя просил, и не осталась там?
     Почти в трансе Сессиль вошла внутрь и закрыла за собой дверь. Она уставилась на двух лежащих мужчин, затем взглянула на Боумана:
     - Ради всего святого, скажи, почему ты оглушил этих людей?
     - Потому что сейчас еще не время убивать их, - ответил Боуман холодно.
     Он повернулся к Сессиль спиной и начал обыскивать кибитку тщательно и методично. Когда подобным образом проводится обыск в каком-либо месте, будь то цыганская кибитка или дворец, приходится все ломать и крушить. Следуя этому правилу, Боуман приступил к планомерному и обстоятельному превращению кибитки Кзерды в руины. Он ломал кровати на куски, вспарывал матрасы ножом, позаимствованным у лежащего на полу Кзерды, выбрасывая их содержимое, чтобы убедиться, что там ничего не спрятано, а также взламывал с помощью все того же ножа шкафы, закрытые на ключ. Он перешел в кухню, разбил всю посуду, в которую можно было что-то спрятать. Высыпал содержимое целой дюжины продуктовых банок в раковину; разбил все кувшины и винные бутылки незатейливым способом, ударяя их друг о друга, и закончил, высыпав содержимое ящиков для ножей и ложек на пол, чтобы убедиться, что ничего нет под подкладочной бумагой. Нигде ничего не было.
     Сессиль, которая наблюдала за его работой будучи еще в шоке, вдруг спросила:
     - Кто этот Гэюз Стром?
     - Долго ты находилась здесь, подслушивая?
     - Все время. Так кто такой Гэюз Стром?
     - Я не знаю, - искренне сказал Боуман. - Никогда не слышал этого имени до сегодняшней ночи.
     Он повернулся к бельевым ящикам и принялся за них. Поочередно вываливал их содержимое на пол и раскидывал его. Ничего, что заинтересовало бы его, не было, только тряпки.
     - Чужое имущество ничего не значит для тебя, не так ли?
     К этому моменту состояние шока, в котором находилась Сессиль, перешло в состояние человека, пытающегося взять себя в руки.
     - У него все имущество застраховано, - сказал Боуман успокаивающе.
     Он начал атаку на последние, еще не тронутые предметы обстановки - красиво инкрустированный дорогой письменный стол красного дерева, открывая запертые ящики с помощью ножа Кзерды, незаменимого в этом деле. Боуман вывалил содержимое двух ящиков на пол и хотел уже открыть третий, как вдруг что-то привлекло его внимание. Он нагнулся и вытащил пару тяжелых шерстяных носков, внутри которых, стянутые резинкой, находились новые хрустящие банкноты с последовательными серийными номерами. Боуману потребовалось не более тридцати секунд, чтобы сосчитать их.
     - Восемьдесят тысяч швейцарских франков банкнотами по тысяче, - подытожил Боуман. - Мне очень интересно, где мой друг Кзерда взял восемьдесят тысяч франков банкнотами такого достоинства? Ну хорошо. - Он сложил пачку банкнотов, сунул их в задний карман брюк и возобновил поиски.
     - Но... но это же грабеж!
     Нельзя сказать, что Сессиль выглядела испуганной, но и восхищения не было в ее больших зеленых глазах; однако Боуман был слишком возбужден.
     - Заткнись! - бросил он.
     - Но ты же взял деньги!
     - Может, это мой способ их добывать.
     Он взломал еще один ящик, исследовал его содержимое носком ботинка, затем повернулся, услышав шум слева. Ференц, шатаясь, пытался встать на ноги. Боуман взял его за руку, помог подняться, сильно ударил в челюсть и снова опустил на пол. Потрясение опять отразилось на лице Сессиль, потрясение, переходящее в отвращение. Возможно, она была нежным созданием, воспитанным на опере, балете и театре, посещение которых считала идеальным вечерним развлечением. Боуман взялся за следующий ящик.
     - Скажешь, бездельник ломает и рушит все кругом? Забавно, не правда ли?
     - Нет. - Она поджала губы, как строгая, педантичная учительница старых времен.
     - У меня нет времени. А!
     - Что там такое? - Даже у пуритански воспитанных женщин антипатия уступает любопытству.
     - Вот.
     Он показал ей искусно сделанную шкатулку красного дерева, покрытую лаком, инкрустированную черным деревом и перламутром. Она была заперта и сработана так тщательно, что невозможно было вставить кончик отточенного как бритва ножа Кзерды между корпусом и крышкой. Казалось, Сессиль злорадствует над тем, что у Боумана возникла кратковременная проблема: она сделала выразительный жест, показав на невообразимые обломки, покрывающие практически каждый квадратный дюйм пола кибитки.
     - Может, поискать ключик? - спросила она ехидно.
     - Не надо.
     Он положил шкатулку из красного дерева на пол и прыгнул на нее, с силой ударив каблуками. Она сплющилась, как спичечный коробок. Боуман вытащил из-под обломков запечатанный конверт, вскрыл его и извлек лист бумаги, на котором крупным шрифтом был напечатан беспорядочный и, как казалось, бессмысленный набор букв и цифр. На листке также было напечатано несколько странных слов, смысл которых был абсолютно непонятен. Сессиль заглянула через его плечо. Она прищурилась, и Боуман понял, что ей трудно разобрать написанное.
     - Что это? - спросила она.
     - Вероятно, код. Некоторые слова можно разобрать. Понедельник, дата - двадцать четвертое и название места - Гро-дю-Руа.
     - Гро-дю-Руа?
     - Рыбацкий порт и курорт на побережье.
     - Но зачем цыганам понадобилось везти закодированное сообщение?
     Боуман немного подумал над этим, но без успеха. Он смертельно устал, и, хотя еще держался на ногах, ум его работал уже плохо.
     - Дурацкий вопрос. Пошли, пошли скорей.
     - Что? Два красивых ящика оставишь неразбитыми?
     Он взял Сессиль под руку, чтобы она меньше спотыкалась на пути к двери. Она вопросительно взглянула на него:
     - Уж не хочешь ли ты сказать, что умеешь раскалывать коды?
     Боуман огляделся:
     - Мебель - да. Посуду - да. Коды - нет. Пошли в отель.
     Они вышли. Перед тем как закрыть дверь, Боуман в последний раз взглянул на двух избитых мужчин, все еще лежавших в бессознательном состоянии среди обломков мебели, когда-то создававшей недурной интерьер кибитки. Он почти почувствовал угрызения совести по отношению к этой кибитке.

Глава 4

     Когда Боуман проснулся, пели птички, небо было безоблачным и прозрачно-голубым и лучи солнца струились в окно. Но не в окно комнаты в отеле, а сквозь стекла голубого ?пежо?, который перед рассветом он отвел с дороги под прикрытие группы больших деревьев: в темноте ему показалось, что они надежно укроют машину от любопытных взглядов. Но теперь, при свете дня, он понял, что это совсем не так, наоборот, каждый проезжавший по дороге, бросив случайный взгляд в их сторону, мог их заметить. А так как совсем недалеко от этого места находились те, объектом случайных взглядов которых Боуман не хотел бы стать, он решил, что пора ехать.
     Ему не хотелось будить Сессиль. Она, казалось, провела относительно спокойную ночь, вернее, то, что осталось от ночи, положив свою темноволосую головку на его плечо, чем он был немного недоволен, потому что сам провел очень неспокойную ночь; он не хотел шевелиться, боясь потревожить Сессиль, кроме того, непривычные физические упражнения прошедшей ночи оставили болезненные ощущения во всех его мускулах, которые долгое время не подвергались такой нагрузке. Боуман опустил стекло со своей стороны, вдохнул свежий, холодный утренний воздух и зажег сигарету. Щелчка зажигалки было достаточно, чтобы заставить Сессиль пошевелиться, сесть прямо, затуманенным взором осмотреться вокруг и понять, где она находится. Она взглянула на Боумана и сказала:
     - По сравнению с отелем здесь достаточно дешево.
     - А что мне еще нравится, - подхватил Боуман, - так это ощущение первооткрывателей.
     - Я похожа на первооткрывателя?
     - Честно говоря, нет.
     - Я хочу принять ванну.
     - Ты ее примешь, и очень скоро. В лучшем отеле Арля. Как Бог свят.
     - Ты оптимист. Все комнаты в отеле забронированы еще несколько недель назад в связи с проведени