ир, Джонсон, приказал всем занять свои места, чтобы не нарушать правильную загрузку воздушного корабля.
     - И вы не сочли нужным сообщить мне об этом? - внушительно произнес я.
     - На ваш взгляд, это не существенно?
     - Прошу прощения. Тогда это обстоятельство показалось мне действительно несущественным. Ни с чем не связанным. Ведь все произошло за несколько часов до аварии, поэтому...
     - Неважно. Кто мог зайти в это время в кухню-буфет? Наверное, кто-нибудь из сидевших в передних креслах?
     - Да. Мне показалось, что они все устремились к центральной части самолета.
     - Они? А кто эти "они"?
     - Не помню. Но почему вы меня об этом спрашиваете?
     - Зная, кто находился в центральной части, мы можем установить, кто отсутствовал.
     - Прошу прощения, - беспомощно произнесла девушка. - Я немного растерялась. Командир корабля оказался впереди меня, стал требовать, чтобы пассажиры вернулись на свои места. Из-за него я почти ничего не видела.
     - Допустим, - согласился я. - Насколько я понимаю, туалет был мужской?
     - Да. Женский на левом борту.
     - Вы не помните, кто туда заходил? За час до происшествия или меньше того.
     - За час? Но ведь окурок...
     - Как вы считаете, пожар был устроен преднамеренно? - спросил я.
     - Разумеется, - ответила Маргарита, широко открыв глаза.
     - Ясно. Выходит, мы имеем дело с опытными, закоренелыми преступниками.
     План их состоял в том, чтобы создать панику. Неужели вы допускаете хотя бы на минуту, что злоумышленники полагались на случайность, на то, что от брошенного окурка загорятся бумаги, причем в нужный момент?
     - Но как?..
     - Очень просто. Вы запасаетесь пластмассовой трубочкой с перегородкой, разделяющей ее на две части. Одна из них наполнена кислотой, в другой находится ампула с кислотой иного состава. Остается сжать в руках трубочку, чтобы раздавить пробирку, бросить ее туда, куда нужно, и отойти в сторону.
     Разъев через определенное время перегородку, оба состава соединятся и вспыхнут. Такое устройство не раз использовалось диверсантами, особенно во время войны. Сущая находка для поджигателя, желающего заручиться железным алиби: когда начнется пожар, он окажется за пять миль от места происшествия.
     - Я действительно почувствовала какой-то странный запах... - начала неуверенно Маргарита Росс.
     - Еще бы. Не вспомнили - кто туда заходил?
     - Бесполезно. - Она покачала головой. - Почти все время я находилась в кухне-буфете, готовила еду.
     - Кто сидел в двух передних креслах, тех, что ближе всего к буфету?
     - Мисс Легард и мистер Корадзини. Вряд ли вам это поможет. Мисс Легард вне подозрений. А что касается мистера Корадзини, то он был единственным, кто не вставал с кресла до ужина. Это точно. Сразу после взлета он выпил джин, выключил настенную лампу и, закрывшись газетой, уснул.
     - Вы в этом уверены?
     - Совершенно уверена. Я несколько раз выглядывала из кухни-буфета.
     - Выходит, его следует исключить, - произнес я в раздумье. - Таким образом, число подозреваемых сужается. Хотя он мог оказаться одним из тех, кто бросил в урну зажигательное устройство. - Внезапно меня осенило. Скажите, мисс Росс, кто-нибудь спрашивал у вас, когда будет ужин?
     Прежде чем ответить, девушка посмотрела на меня долгим взглядом.
     Несмотря на скудное освещение, я заметил, что лицо ее оживилось.
     - Миссис Дансби-Грегг. Это точно.
     - Такая всюду сунет свой нос. Кто еще?
     - Сейчас вспомню, - деловито проговорила стюардесса. - Полковник Гаррисон, но он не в счет. И мистер Зейгеро.
     - Зейгеро? - взволнованно спросил я, наклонившись так, что едва не касался лица девушки. - Вы уверены?
     - Уверена. Помню, я еще заметила ему: "Проголодались, сэр?" А он ответил: "Милая девушка, я всегда голоден".
     - Так, так. Весьма любопытно.
     - Вы думаете, мистер Зейгеро...
     - Не знаю, что и подумать. Я столько раз попадал впросак. И все-таки это уже зацепка. Такая зацепка дорогого стоит... Когда упала рация, он находился поблизости? Скажем, сзади вас, когда вы, поднимаясь, задели стол с приемником?
     - Нет, он стоял возле выходного люка, это точно. А может...
     - Нет, все было иначе. Мы с Джоссом прикинули. Кто-то успел подогнуть одну ножку стола, а вторая оказалась в состоянии неустойчивого равновесия.
     Когда вы встали, он толкнул эту самую вторую ножку. Находясь в отдалении.
     Там валялась швабра с длинной ручкой, но в тот момент мы не придали этому значения... Услышав грохот, вы обернулись. Так ведь? - Девушка молча кивнула. - Что же вы увидели?
     - Мистер Корадзини...
     - Знаю. Он кинулся, чтобы подхватить рацию, - произнес я нетерпеливо. Но кто-нибудь стоял тогда у стены?
     - Действительно, там кто-то стоял, - едва слышно проговорила Маргарита.
     - Нет, нет. Этого не может быть. Он сидел на полу и дремал. Когда раздался грохот, вскочил и до смерти перепугался.
     - Ради Бога! - оборвал я ее. - Кто это был?
     - Солли Левин.
     Взошла, затем исчезла луна, температура неуклонно понижалась. Было такое впечатление, словно мы находимся на борту этой раскачивающейся из стороны в сторону, грохочущей машины всю свою жизнь.
     В продолжение бесконечного дня мы разрешили себе всего две остановки в четыре часа пополудни и в восемь вечера. Сделал я это Преднамеренно. Мы с Джоссом условились, что я попытаюсь выйти на связь с ним в часы, кратные четырем. Мы вынесли рацию из кузова наружу, пока Джекстроу заправлял топливный бак горючим. Десять минут кряду Корадзини крутил педали динамо-машины, а я выстукивал ключом позывные, но даже намека на ответ не последовало. Иного я и не ожидал. Если бы даже Джосс каким-то чудом сумел отремонтировать рацию, из-за помех в ионосфере, обусловленных северным сиянием, нам не удалось бы услышать друг друга. Но я обещал Джоссу наладить связь и поэтому должен был сдержать слово.
     Когда я предпринял повторную попытку выйти на связь, у всех, даже у нас с Джекстроу, зуб на зуб не попадал из-за лютого холода. В нормальных условиях мы не должны были ощущать его: при низких температурах мы надевали два меховых костюма - нижний мехом внутрь и верхний мехом наружу. Но мы отдали запасные комплекты меховой одежды Корадзини и Зейгеро. Без них в кабине трактора, где холодно, как в морозильной камере, не обойтись. Поэтому теперь мы страдали от стужи в такой же степени, как и все остальные.
     Время от времени то один, то другой из пассажиров спрыгивал с трактора и бежал, чтобы согреться. Но все были так измучены бессонницей, голодом, холодом, непрестанной тряской, что спустя считанные минуты вновь забирались в кузов. Когда же несчастные путешественники оказывались на борту вездехода, то пот, образовавшийся на разгоряченном теле, мгновенно превращался в ледяную влагу, отчего люди еще больше мерзли. Поэтому мне пришлось категорически запретить подобные вылазки.
     Решение, которое предстояло принять, далось мне с трудом, но иного выхода не было. У нас не осталось сил бороться с усталостью, стужей и бессонницей, и я приказал сделать привал.
     Часы показывали десять минут первого ночи. Мы находились в пути, если не считать кратких остановок для дозаправки горючим и сеансов связи, в течение уже двадцати семи часов.

Глава 8

СРЕДА

С ЧЕТЫРЕХ УТРА ДО ВОСЬМИ ВЕЧЕРА

     Несмотря на то что у всех слипались веки от усталости и непреодолимого желания уснуть, не думаю, чтобы в ту ночь кто-то сомкнул глаза. Каждый понимал: сон в лютый мороз - это смерть.
     Такого холода мне еще никогда не приходилось испытывать. Хотя в тесный кузов, рассчитанный самое большее на пятерых, нас набилась добрая дюжина, а в камельке всю ночь пылал огонь, даже выпив по две чашки обжигающего кофе, в ту долгую темную ночь мы испытывали адские муки. Зубы клацали, как у эпилептиков; о тонкие деревянные борта стучали коленки и локти. То один из нас, то другой растирал обмороженное лицо, руку или ногу, чтобы восстановить кровообращение. Так продолжалось всю ночь. Диву даюсь, как немолодой Марии Легард или больному старику Малеру удалось тогда остаться в живых. Не знаю, как мы пережили ту ночь. Я взглянул на светящийся циферблат часов. Было уже около четырех утра. Я решил, что дальше бездействовать ни к чему. Включив плафон, при тусклом его свете я убедился, что у Марии Легард и Теодора Малера сна ни в одном глазу. И прежде не очень яркая лампочка едва мерцала.
     Это был дурной признак. Это означало, что аккумуляторы почти "сели" от мороза. Однако и при слабом желтом свете можно было разглядеть следы обморожения на посиневших лицах моих спутников; клубы пара, вырывавшиеся у них изо рта; слой льда, образовавшийся на стенках кузова и потолке. Лишь небольшой участок вокруг трубы камелька оставался свободным ото льда. Видеть этих страдающих, несчастных людей было невыносимо.
     - Не спится, док? - стуча зубами, спросил Корадзини. - Или забыли воткнуть в розетку плед с электроподогревом?
     - Просто не привык подолгу нежиться в постели, мистер Корадзини! - как можно бодрее ответил я. - Ну что, поспал хоть кто-нибудь?
     В ответ все молча замотали головами.
     - Кто-то еще надеется уснуть?
     И вновь качнулись из стороны в сторону головы.
     - Тем лучше. - Я с трудом поднялся на ноги. - Сейчас только четыре часа. Но если нам суждено замерзнуть, то пусть уж это случится в пути. Кроме того, стоит нам замешкаться на час-другой, двигатель прихватит, и нам никогда не удастся завести его. Каково ваше мнение, Джекстроу?
     - Схожу за паяльными лампами, - произнес он вместо ответа и, отодвинув полог, полез наружу. И тотчас зашелся в сухом мучительном кашле: морозный воздух обжег ему легкие.
     Следом за Джекстроу выбрались из кузова мы с Корадзини. И сразу словно очутились в ледниковом периоде. Холод, перехватив дыхание, полоснул по легким. Чтобы спрятать лицо от стужи, мы надели очки и снежные маски.
     Поравнявшись с кабиной водителя, я направил луч фонаря на спиртовой термометр (ртуть замерзает при -38ё). Не веря своим глазам, посмотрел на него еще раз. Красный столбик, опустившись на дюйм ниже колбы, застыл на отметке -68ё, обозначавшей ровно 100ё мороза. Конечно, это не температура -85ё, о которой сообщал Вегенер, и уж тем более не -125ё, отмеченные русскими на станции "Восток" в Антарктиде. Тем не менее более низкой температуры мне в жизни своей не приходилось испытывать. Надо же было такому случиться именно теперь, за две сотни миль от ближайшего жилья! Мы с Джекстроу оказались в обществе двух убийц, старика, одной ногой стоящего в могиле, и семерых других спутников, теряющих с каждой минутой силы от холода, усталости и недоедания. Да еще в довершение всего на борту допотопного трактора, готового остановиться в любую минуту.
     Час спустя именно это и произошло. Я уже давно догадывался, что нам еще предстоят неприятности. И в самом деле, после того как я включил зажигание и нажал на кнопку звукового сигнала, послышался только жалкий писк.
     Аккумуляторы настолько "сели" на холоде, что с их помощью нельзя было бы завести и теплый двигатель. А уж о холодном и говорить нечего: в картере, коробке передач и дифференциале смазка утратила свои свойства, превратившись в густую, вязкую, как животный клей, массу. Вдвоем с Джекстроу мы попытались завести мотор вручную, но не сумели провернуть коленвал и один раз.
     Мы решили пустить в ход паяльные лампы, но выяснилось, что керосин, замерзающий при -50ё и загустевающий уже при -40ё, превратился в лед.
     Пришлось прибегнуть к бензиновым паяльным лампам. Поставив их на деревянные ящики и закрыв двигатель брезентом, мы расположили две лампы под картером, две под коробкой передач и одну под дифференциалом. Примерно через час коленвал можно было провернуть без особого труда. Установив на место аккумулятор, отогретый у камелька, мы снова попытались завести двигатель. Но все было тщетно.
     Никто из нас, в том числе и Корадзини, чья компания изготавливала дизельные трактора, не был специалистом по обслуживанию бензиновых двигателей. Отчаяние готово было овладеть нами. Однако мы понимали, что поддаваться ему нельзя ни в коем случае. Не выключая паяльных ламп, мы снова притащили аккумулятор к камельку, вывернули и зачистили свечи зажигания, отогрели щетки генератора, сняли, прогрели и продули бензопроводы, удалили лед из приемного патрубка карбюратора. Затем все поставили на место. Работа была тонкой, поэтому пришлось снять перчатки. При соприкосновении с металлом слезала кожа, на пальцах образовывались волдыри, из-под ногтей сочилась кровь, свертывавшаяся на морозе. Губы, соприкасавшиеся с холодным металлом бензопровода, распухли. Мы выносили поистине адские муки. Хотя мы то и дело грелись у камелька, у нас постоянно мерзли руки, ноги и лица. И все же наши старания были не напрасны. В шесть пятнадцать, два с лишним часа спустя, двигатель зачихал, закашлял, ожил. Снова заглох, закашлял опять и застучал ровно и уверенно. С усилием раздвинув в улыбке губы, я хлопнул по спине Джекстроу и Корадзини, на мгновение позабыв о том, что тот вполне может оказаться одним из преступников, а потом повернулся и пошел завтракать. Если только можно было назвать завтраком нашу скудную трапезу: кофе, галеты да пара банок мясных консервов на всю компанию. Причем львиную долю получил Теодор Малер. После этого у нас осталось всего четыре банки корнбифа, столько же банок овощных консервов, фунтов десять сухофруктов, немного мороженой рыбы, коробка галет, три пачки овсянки и более двадцати банок сгущенного молока без сахара "Несл". Этого продукта, как и кофе, у нас было в избытке. Разумеется, была у нас и тюленина для собак: пока мы завтракали, Джекстроу положил несколько кусков на камелек, чтобы мясо оттаяло. Мясо молодого тюленя в жареном виде вполне съедобно, но главное, чтобы собаки были сыты. Выйди двигатель из строя, единственная наша надежда - это собачья упряжка.
     Позавтракав и накормив собак, перед самым заходом луны мы тронулись в путь. Трактором управлял Корадзини. При тусклом свете луны было видно, как поднимается ввысь плотное облачко выхлопных газов. Мы договорились, что водители будут меняться каждые четверть часа: находиться в неотапливаемой, продуваемой насквозь кабине дольше невозможно. Рассказывали, что в Антарктике произошел такой случай. Водитель, которому пришлось долго сидеть в открытой кабине, так отморозил пальцы, что для того, чтобы разжать их и отогреть в теплом помещении руки, пришлось отсоединять баранку от рулевой колонки. Я не хотел, чтобы такое же случилось и с нами.
     Как только вездеход тронулся, я взглянул на Малера. Внешний вид старика оставлял желать много лучшего. Хотя он лежал в спальнике из гагачьего пуха, застегнутом до самого подбородка, да еще под несколькими одеялами, осунувшееся лицо старика посинело от холода. Чтобы не стучать зубами, он сунул в рот носовой платок. Я пощупал запястье больного. Пульс был учащенный, но достаточно наполненный. Правда, за последние два-три часа я так сильно, поморозил себе пальцы, что мог утратить их чувствительность.
     Изобразив на лице бодрую улыбку, я спросил:
     - Как себя чувствуете, мистер Малер?
     - Уверен, доктор Мейсон, не хуже любого из вас.
     - Ну, это еще не предел. Сыты?
     - Сыт ли я! - воскликнул больной. - Благодаря этим щедрым людям я сыт по горло.
     Иного ответа и нельзя было ожидать от деликатного старика. Хотя порция, которую получил диабетик, была солидной, он проглотил ее в мгновение ока.
     Конечно же он был голоден: при отсутствии инсулина, регулирующего содержание сахара в крови, его организм постоянно требовал пищи.
     - Хотите пить?
     Он кивнул. Старик, видно, не подозревал, что это еще один симптом обострения болезни. Значит, Малер начал слабеть. Скоро он начнет терять в весе. За прошедшие полтора суток он спал с лица, скулы у него обострились.
     Правда, то же произошло и с остальными, в особенности с Марией Легард.
     Несмотря на ее стойкость и мужество, решимость и жизнерадостность, бедная женщина старела на глазах. Выглядела она больной и измученной. Но я ничем не мог ей помочь.
     - Как ваши ноги? - спросил я у Малера.
     - Вы думаете, они у меня имеются? - улыбнулся старый еврей.
     - Позвольте взглянуть, - решительно произнес я и, несмотря на протесты, осмотрел больного. Одного взгляда на мертвенно-бледную, холодную как лед плоть было достаточно.
     - Мисс Росс, - обратился я к стюардессе, - отныне вы сиделка мистера Малера. На санях у нас есть две грелки. Как только вода нагреется, наполняйте их по очереди. К сожалению, растопить этот окаянный снег удастся не скоро. Прикладывайте их к ногам мистера Малера.
     Старик снова запротестовал. Заявил, что не желает, чтобы с ним нянчились. Но я не стал обращать внимание на его слова. Я не решался сообщить ему, что обмороженные ноги означают для диабетика гангрену или, в лучшем случае, ампутацию. Обведя медленным взглядом людей, находящихся в кузове, я поймал себя на мысли, что знай я, кто виновник всех этих несчастий, то убил бы подлеца на месте.
     В этот момент появился Корадзини, которого сменил Джекстроу. Хотя за рулем он просидел всего пятнадцать минут, вид у него был ужасный. На синеватом лице появились желтые пятна - признаки обморожения, губы потрескались, ногти побледнели, руки покрылись волдырями. Мы с Джекстроу и Зейгеро выглядели не лучше, но именно Корадзини пришлось управлять трактором в самую сильную стужу. Будто больного малярией, его била страшная дрожь.
     Бедняга едва переставлял ноги, так что нетрудно было догадаться, что они у него обморожены. Я посадил его возле камелька.
     - Ноги ниже колен чувствуете? - поспешил я спросить у Корадзини.
     - Ни черта не чувствую. - Он попытался улыбнуться, но на потрескавшихся губах выступила кровь. - Холод собачий, док. Пожалуй, надо растереть свои ходули снегом, верно? - Наклонившись, он принялся было развязывать шнурки окоченевшими кровоточащими пальцами. Но Маргарита Росс, опустившись на колени, своими нежными руками уже снимала с него башмаки. Глядя на закутанную в громоздкую одежду хрупкую фигурку девушки, я в сотый раз обругал себя за мои нелепые подозрения в отношении нее.
     - Выражаясь вашим языком, мистер Корадзини, пусть дурные снегом растираются, - возразил я. - Это все равно что пустить в ход наждачную бумагу. - Дело в том, что при температуре ниже 70ё снег приобретает жесткую кристаллическую, как у песчаника, структуру. Если его потереть, он рассыпается, превращается как бы в белый песок. - Кивнув на одно из ведер, стоявших на камельке, я продолжал:
     - Когда температура воды достигнет восьмидесяти пяти градусов, суньте туда ноги. Подождите, пока кожа не покраснеет. Ощущение будет не из приятных, но делу поможет. Если появятся волдыри, завтра я их проткну и продезинфицирую.
     - И так будет продолжаться все время, док? - удивился Корадзини.
     - Боюсь, что да.
     Я оказался прав. Во всяком случае, так продолжалось часов десять.
     Температура опускалась. Затем, достигнув без малого 80ё, столбик термометра замер и начал мало-помалу подниматься. Все это время на плите стояли ведра со снегом, а миссис Дансби-Грегг, ее горничная Елена, а затем и Солли Левин горящими паяльными лампами помогали поскорее растапливать лед. И все это время водители испытывали адскую боль, когда отогревали окоченевшие руки и ноги. За эти десять часов у нас появилась почти патологическая боязнь минуты, когда нужно будет опускать обмороженные ноги в горячую воду.
     Малер с каждой минутой слабел, а Мария Легард, впервые замолчавшая, легла в уголок, закрыв глаза, словно мертвая. Прошло десять часов. Десять долгих, как вечность, часов, в течение которых мы претерпевали адские муки.
     Но задолго до того, как эти десять часов кончились, обстановка коренным образом изменилась.
     В полдень мы остановили вездеход. Пока женщины разогревали суп и с помощью паяльных ламп растапливали две банки с фруктами, мы с Джекстроу наладили передатчик, натянули антенну и принялись выстукивать свои п