ду  и
арестовала шестерых  человек.  Все  они  принадлежали к  одной  организации,
занимавшейся поставкой наркотиков,  а  во  главе ее  стоял человек по  имени
Димитриос.  Судя  по  количеству захваченного героина,  этот человек ворочал
миллионами.  В конце 1931 года полиция получила анонимное письмо,  в котором
приводился полный  список членов организации и  данные о  каждом из  них,  а
также сообщались улики,  благодаря которым их можно было арестовать. Полиция
считала,  что  это  письмо написано самим  Димитриосом,  который решил таким
образом со всем этим развязаться. Как бы там ни было, но в декабре 1931 года
вся  банда была уже за  решеткой.  Большинство дало показания:  руководитель
этой организации,  оказывается,  спокойно проживал под фамилией Макропулос в
17-м округе Парижа.  Разумеется,  ни квартиру,  ни самого Димитриоса полиции
так и не удалось найти.
     В комнату вошел секретарь и остановился возле стола.
     - Ага, - сказал полковник, - уже отпечатали. Берите, месье Латимер, она
ваша.
     Латимер, поблагодарив, взял рукопись и, не удержавшись, спросил:
     - Больше о Димитриосе вы уже ничего не слышали?
     - Спустя примерно год в  Югославии на  одного политического лидера было
совершено покушение.  Покушавшийся утверждал, что пистолет он получил в Риме
от  человека по  имени Димитриос.  Как  видите,  этот грязный тип вернулся к
своему старому ремеслу.
     - Вы говорили,  что в досье нет фотографии.  Как вы установили, что это
его труп?
     - За  подкладкой пиджака было  зашито удостоверение личности,  выданное
год  назад  лионской полицией на  имя  Димитриоса Макропулоса,  человека без
определенных занятий.  Трудно сказать,  что это значит,  но, разумеется, там
есть  его  фотография.  Французский  консул  утверждает,  что  удостоверение
подлинное.
     Полковник отложил в сторону желтую папку и встал.
     - Завтра  должно  состояться дознание,  поэтому  мне  надо  обязательно
побывать в морге. Я могу подвезти вас до отеля.
     Всю   дорогу   полковник   расписывал   достоинства  "Залитого   кровью
завещания". Латимер заверил его, что непременно напишет, как будет двигаться
работа над книгой.  Они обменялись рукопожатием,  и Латимер,  открыв дверцу,
собирался уже выйти из машины, как вдруг что-то остановило его. Волнуясь, он
сказал:
     - Извините, полковник. Вероятно, моя просьба покажется вам странной, но
мне хочется увидеть своими глазами труп этого человека, Димитриоса. Не могли
бы вы взять меня с собой? Дело в том, что я никогда в жизни не видел убитого
и не был в морге.  Вот пишу детективы,  а ничего такого не видел -  я думаю,
надо обязательно посмотреть.
     - Дорогой мой,  -  лицо полковника прояснилось, - разумеется, надо. Кто
же пишет о том,  чего он никогда не видел.  - Он что-то сказал шоферу, и они
поехали дальше.  -  Быть может, мы вставим сцену в морге в вашу новую книгу.
Надо будет все хорошенько обдумать.
     Морг  представлял собой небольшое здание из  рифленого железа во  дворе
полицейского участка  недалеко от  мечети  Нури  Османа.  Их  уже  дожидался
полицейский и,  когда они вышли из машины,  повел через двор к моргу. Солнце
так нагрело бетонные плиты двора,  что Латимеру вдруг расхотелось глядеть на
убитого, лежащего внутри раскаленной железной коробки.
     Полицейский отпер дверь,  и  они  вошли внутрь.  У  Латимера было такое
ощущение,  будто его сунули в печь.  Ужасно воняло карболкой.  Полковник шел
впереди. Латимер, сняв шляпу, - за ним следом.
     Под  низким  потолком висела  мощная электрическая лампочка,  бросавшая
вниз ослепительно яркий конус света. Справа и слева от прохода стояли четыре
высоких стола. Три из них были накрыты брезентом, под которым что-то лежало.
Латимер почувствовал, как по его спине и ногам побежали ручейки пота.
     - Ну и жара, - сказал он.
     - Им теперь все равно,  -  сказал полковник,  кивнув в  сторону столов,
покрытых брезентом.
     Полицейский подошел  к  первому  из  этих  столов  и  сдернул  брезент.
Полковник сделал два  шага и  склонился над  столом.  У  Латимера ноги будто
приросли к полу, но он заставил себя сделать три шага.
     На  столе лежал невысокий плечистый человек,  которому на  вид было лет
пятьдесят.  Латимер с трудом различал черты его лица -  они сливались в одну
желто-серую массу с торчащими над ней черными с проседью волосами. Возле ног
лежала кучка белья:  рубашка,  носки, подштанники, цветастый галстук, костюм
из   голубой  саржи,   поблекший  от  морской  воды.   Рядом  стояли  сильно
покоробившиеся узконосые туфли. Никто не догадался закрыть мертвецу глаза, и
было  неприятно  видеть  бессмысленно  вытаращенные  белки.  Нижняя  челюсть
отвалилась,  щеки обвисли, толстые губы оттопырились, и Латимер подумал, что
он представлял себе Димитриоса совсем иначе.  Тот,  чей труп лежал на столе,
вряд ли был умным человеком,  скорее всего рабом своих страстей и  привычек.
Но ведь лицо умершего сильно меняется...
     - По словам доктора,  убит ударом ножа в солнечное сплетение,  - сказал
полковник, - вероятно, был уже мертв, когда его сбросили в воду.
     - Интересно, откуда одежда, которая была на нем?
     - Костюм и  туфли куплены в  Греции,  все остальное из Лиона,  из самых
дешевых магазинов.
     Латимер никак не мог отвести взгляд от того, что лежало на столе. Итак,
перед  ним  труп  Димитриоса,   того  самого  Димитриоса,  который  когда-то
перерезал глотку меняле Шолему.  Затем  участвовал в  покушениях,  занимался
шпионажем, контрабандой наркотиков и, наконец, был убит так же хладнокровно,
как сам убивал других.  Одиссея закончилась: Димитриос вернулся в страну, из
которой бежал почти двадцать лет назад.
     А Европа за эти годы,  пережив лихорадку надежд, снова стояла на пороге
войны.  Сколько за эти годы сменилось правительств, сколько было произнесено
речей,  сделано предложений!  Для многих это были годы изнурительного труда,
голода,  расстрелов и  пыток,  годы непрестанной борьбы.  Отчаяние сменялось
надеждой,  люди  вдыхали  аромат  иллюзий,  а  тем  временем токарные станки
вытачивали новое оружие.  И в это же двадцатилетие припеваючи жил Димитриос,
страшный человек,  труп которого лежал сейчас в  морге.  В беспощадном свете
лампы  труп  этот  почему-то  вызывал  у  Латимера жалость  -  любая  смерть
подчеркивает наше одиночество.
     Между прочим,  у  Димитриоса было  много денег,  очень много.  Куда они
подевались?  Как пришли,  так и ушли?  Но вряд ли Димитриос был из тех,  кто
легко расстается с  награбленным.  Да и  что в  конце концов известно о нем?
Жалкие обрывки информации,  причем о  промежутках в  три-четыре года в досье
вообще  ничего  не  говорится.   Да,  досье  перечисляет  его  установленные
преступления,  но  ведь преступлений должно быть больше и  наверняка гораздо
более тяжких.  Латимеру очень хотелось представить, как Димитриос сидит, как
ходит или ест. В Лионе он был год назад, а что было потом? И как он оказался
на Босфоре, где его настигла Немезида?
     Конечно,  полковник Хаки  сказал бы,  что  все  эти  вопросы к  делу не
относятся,  поскольку, с точки зрения профессионала, дело было закончено. Но
ведь остались же,  наверное,  в живых люди,  знавшие Димитриоса:  его друзья
(есть ли у таких,  как он,  друзья?),  его враги; те, кто с ним встречался в
Смирне,  в Софии,  в Белграде, в Эдирне, в Париже, в Лионе. Да, вероятно, по
всей  Европе были  рассеяны люди,  знавшие его.  Если  с  ними встретиться и
расспросить, то составится своеобразная биография Димитриоса.
     Сердце у Латимера так и подпрыгнуло. Ну что за дурацкая идея! Придет же
такое в голову! А впрочем, если начинать, то, конечно, сначала надо съездить
в  Смирну  и  уже  оттуда  пройти  путь  этого  человека,  пользуясь  досье.
Получилось бы  самое настоящее расследование.  Едва  ли  удастся найти новые
факты,  но ведь сам процесс поиска мог быть захватывающе интересным. Гораздо
интереснее той  нуды,  которой  занимаешься,  когда  сочиняешь детективы.  С
другой стороны,  только совершенно спятивший человек способен на  такой шаг.
Но  ведь идея сама по  себе очень заманчива,  и  если говорить честно,  то в
Стамбуле он изнывает от скуки...
     В этот момент Латимер поймал взгляд полковника,  который, поморщившись,
сказал:
     - Жара, да еще этот запах - просто невыносимо. Ну как, вы удовлетворили
свое любопытство?
     Латимер  кивнул.  Он  обратил внимание,  что  полковник как-то  странно
смотрел на  труп,  точно это  была подделка,  сделанная им  собственноручно,
которую придется теперь здесь оставить.  Вдруг он  протянул руку и,  схватив
труп за волосы, посмотрел ему прямо в лицо.
     - Большой был мерзавец, - сказал он. - Странная все-таки штука - жизнь.
Знаю  его  почти двадцать лет,  но  только сейчас встретились лицом к  лицу.
Жаль, что от мертвых ничего не добьешься.
     Он разжал пальцы,  и голова с глухим стуком ударилась о стол. Полковник
достал из  кармана носовой шелковый платок и  тщательно вытер  пальцы правой
руки.
     - Чем скорее его закопают, тем лучше, - сказал он и пошел к выходу.


                                 Год 1922-й

     На  рассвете 26  августа 1922 года турецкая национально-освободительная
армия  под  командованием Мустафы  Кемаль-паши  атаковала позиции  греческих
войск вблизи Думлу-Пунар, в двухстах милях восточнее Смирны. Вечером того же
дня разгромленная греческая армия начала отступление на запад,  к Смирне.  В
последующие  дни  отступление  превратилось в  беспорядочное бегство.  Греки
вымещали горечь поражения на турецких мирных жителях:  от Алашехра до Смирны
дымились развалины,  под которыми были погребены старики,  женщины и дети. В
ряды  турецкой  армии  вливались анатолийские крестьяне,  горевшие  желанием
отомстить грекам за причиненные ими страдания. Трупы турецких мирных жителей
стали чередоваться с трупами зверски замученных греческих солдат. Но главным
частям греческой армии все-таки удалось бежать на кораблях, стоявших в порту
Смирны. 9 сентября 1922 года турецкие войска захватили Смирну.
     За эти две недели в  городе,  в основном населенном греками и армянами,
скопилось огромное число беженцев,  которые стекались в Смирну, полагая, что
греческие войска будут защищать город. Но Смирна оказалась для них ловушкой.
     В руки турок попал список членов Армянской лиги обороны Малой Азии, и в
ночь на 10 сентября кварталы города, в которых проживали армяне, были заняты
вооруженными отрядами.  Они  должны  были  найти  и  уничтожить членов  этой
организации.  Разумеется, было оказано сопротивление, что послужило сигналом
к  всеобщей  резне.   В  город  ввели  войска,  которые  начали  методически
истреблять население нетурецких кварталов, не щадя ни стариков, ни детей, ни
женщин.  Людей  вытаскивали из  домов,  из  подвалов  и  чердаков,  где  они
прятались, и убивали прямо на улице. Церкви, в которых многие пытались найти
убежище, обливали бензином и поджигали. Тех, кто пытался бежать из огненного
кольца,  закалывали  штыками.  Огонь  вскоре  перекинулся  дальше,  и  город
запылал.
     Потом ветер вдруг переменился, и та часть города, в которой жили турки,
оказалась  вне  опасности.  Все  остальное,  за  исключением железнодорожной
станции и  нескольких домов возле нее,  было  охвачено пожаром.  Несмотря на
это,  убийства продолжались. Войска, оцепившие город, расстреливали каждого,
кто пытался вырваться из этого ада. Говорят, некоторые особенно узкие улочки
были так  забиты трупами,  что  к  ним долгое время нельзя было подступиться
из-за  страшного зловония.  Многие  пытались спастись вплавь,  добравшись до
стоящих на рейде кораблей. Стена огня гнала этих несчастных в воду. Говорят,
крик стоял такой, что его слышно было на расстоянии двух-трех миль. Утром 15
сентября резня и  пожар прекратились.  Всего за эти дни погибло сто двадцать
тысяч человек.  Так  гяур  Измир (неверная Смирна) расплатилась,  по  мнению
турок, за свои грехи.
     Еще в поезде Латимер пришел к неопровержимому выводу,  что поступил как
последний дурак. Во-первых, ему следовало обратиться с просьбой к полковнику
Хаки,  потому  что  без  его  помощи доступ к  материалам военного суда  над
Дхрисом  Мохаммедом  весьма  и  весьма  проблематичен.  Во-вторых,  он  знал
по-турецки всего  несколько простых фраз,  и  даже  если  бы  эти  материалы
каким-то  образом попали в  его руки,  он  не  смог бы  их прочесть.  Короче
говоря,  отправившись на охоту за призраком (что было нелепой затеей само по
себе),  он,  так сказать,  прибыл на  место охоты с  голыми руками,  что уже
свидетельствовало об идиотизме охотника.
     Если бы не превосходный отель,  в котором он поселился, не чудесный вид
на  залив  и  выгоревшие  под  солнцем  холмы  (их  цвет,  напоминавший цвет
солдатской  гимнастерки,  прекрасно  гармонировал  с  цветом  моря),  да  не
предложенная самим  хозяином отеля,  французом,  бутылка  сухого  "Мартини",
Латимер,  недолго думая, вернулся бы обратно в Стамбул. Так уж и быть, решил
он,  черт с ним,  с этим Димитриосом,  побуду в Смирне денек-другой,  и стал
распаковывать чемоданы.  А  на  другой день,  недовольно пожав  плечами,  он
отправился к хозяину отеля и попросил его найти хорошего переводчика.
     Федор Мышкин,  маленький, заносчивый человек с толстой, сильно отвисшей
нижней губой,  начинавшей дрожать,  когда он волновался,  имел на набережной
небольшой офис,  обслуживающий капитанов торговых судов и их помощников.  Он
переводил для них деловые документы,  а  если требовалось,  то был и  личным
переводчиком.  Этим он зарабатывал на жизнь после того,  как бежал из Одессы
от большевиков в  1919 году.  Как ядовито заметил хозяин отеля,  этот бывший
меньшевик повсюду  говорил  о  своей  любви  к  Советам,  однако  не  спешил
возвращаться на родину. Ничтожная личность, быть может, подумаете вы. Тем не
менее переводчик он был, безусловно, отличный.
     Он  разговаривал с  Латимером тонким писклявым голосом на очень хорошем
английском, правда, часто совершенно не к месту употреблял жаргон.
     - Если вам что-нибудь нужно,  -  сказал он,  почесываясь при этом, - вы
только намекните, и это обойдется вам дешевле дерьма.
     - Я  хочу просмотреть архивные записи об  одном греке,  бежавшем отсюда
шестнадцать лет назад, в сентябре 1922 года, - сказал Латимер.
     От удивления брови у Мышкина полезли вверх.
     - В 1922 году?  -  Он рассмеялся и провел пальцем по шее. - Да их тогда
столько здесь исчезло,  что и не сосчитать. Страшное дело, сколько тут турки
выпустили греческой крови!
     - Этот человек спасся на одном из судов. Звали его Димитриос.
     - Димитриос? - вдруг вытаращил глаза Мышкин.
     - Да.
     - В 1922 году?
     - Да-да.   -   Сердце  у  Латимера  вдруг  замерло.  -  Почему  вы  так
спрашиваете? Вы что-нибудь знаете о нем?
     Мышкин,  кажется,  хотел что-то сказать,  но,  передумав,  отрицательно
качнул головой.
     - Нет. Я просто подумал, что это очень распространенное имя. Разрешение
на просмотр архивов у вас имеется?
     - Нет,  но я надеялся, что благодаря вашим советам и помощи я смогу его
получить.  Мне известно,  что вы занимаетесь переводами.  Я готов хорошо вас
отблагодарить.
     - Я с удовольствием помогу вам и сегодня же поговорю с одним приятелем.
Напрямую говорить с  полицией стоило бы кучу денег,  полиция -  это страшное
дело. Кстати, я очень люблю помогать своим клиентам.
     - Вы очень добрый человек.
     - Ну,   какие  пустяки.   -   В   лице  его  вдруг  появилось  какое-то
отсутствующее выражение.  -  Просто мне нравятся англичане.  Они умеют вести
дела.  Они  не  базарят,  как  эти чертовы греки,  и  всегда платят столько,
сколько с них просят.  Если нужен задаток, о'кей, дают задаток. Честная игра
- вот их принцип,  а это всегда приводит к взаимному удовольствию. Для таких
людей стараешься все сделать в самом лучшем виде...
     - Сколько? - перебил его Латимер.
     - 500 пиастров.
     Мышкин старался изобразить детскую неопытность в  такого рода делах.  В
лице его появилось грустное выражение художника, который просит явно меньше,
чем на самом деле стоит его работа.
     Латимер  подумал  о  том,  что  пятьсот  пиастров,  если  перевести  на
английские деньги, не составят и фунта стерлингов, но, заметив, как блеснули
глаза его собеседника, когда он назвал эту сумму, непреклонным тоном сказал:
     - Двести пятьдесят.
     В конце концов сошлись на трехстах (из них пятьдесят - приятелю). Отдав
Мышкину задаток в сто пятьдесят пиастров, Латимер ушел. Выйдя на набережную,
он  похвалил себя  за  проделанную работу:  уже  завтра  вечером  ему  будет
известен результат переговоров.
     На другой день Латимер ужинал в ресторане,  потягивая аперитив, когда к
нему привели запыхавшегося Мышкина.  С  того градом лил пот,  отдуваясь,  он
повалился в кресло.
     - Ну и денек! Ну и жара! - выпалил он.
     - Принесли?
     Мышкин, кивнув, устало закрыл глаза. С какой-то болезненной гримасой на
лице он  сунул руку во  внутренний карман пиджака и  достал оттуда сложенные
пополам листы бумаги, соединенные скрепкой. Насмешливый Латимер подумал, что
он похож на дипкурьера, который умер сразу же после вручения депеши.
     - Что будете пить? - спросил он.
     Слова эти произвели на  Мышкина действие живой воды:  он встрепенулся и
сказал:
     - Полагаюсь на ваш вкус, но я бы предпочел абсент.
     Подозвав официанта,  Латимер сделал заказ и  стал просматривать бумаги.
Всего  здесь  было  двенадцать  написанных  рукой  Мышкина  листов.  Латимер
полистал их и  взглянул на Мышкина.  Тот,  допив абсент,  разглядывал рюмку.
Поймав на себе взгляд Латимера, он сказал:
     - Абсент уже тем хорош, что дает ощущение прохлады.
     - Может быть, выпьете еще?
     - Если вы не против, - сказал он и, показав пальцем на бумаги, спросил:
- Ну как? У вас есть сомнение в их подлинности?
     - Ни   малейшего.   Однако  есть  некоторые  сомнения  по   поводу  дат
происходивших событий.  Кроме того,  нет свидетельства врача о том,  в какое
время было совершено убийство. Что касается показаний свидетелей, то они мне
показались весьма шаткими, так как ни одно из них не доказано.
     - А что тут доказывать?  -  удивился Мышкин. - Совершенно очевидно, что
негр виновен, что следовало его повесить.
     - Пожалуй. Если вы не возражаете, я немного почитаю.
     Мышкин пожал плечами и подозвал официанта.  На лице его сияла блаженная
улыбка.
     Заявление, сделанное Дхрисом Мохаммедом в присутствии начальника охраны
и его помощников:
     "В Коране говорится,  что ложь никому не приносит пользы.  Вот почему я
хочу засвидетельствовать свою невиновность,  хочу рассказать всю правду, как
она есть, ибо я правоверный. Нет бога, кроме Аллаха.
     Не я убил Шолема,  повторяю - не я. Сейчас я не буду больше лгать и все
объясню. Его убил не я, его убил Димитриос.
     Когда я  расскажу вам  о  Димитриосе,  вы  мне  поверите.  Димитриос по
национальности грек. Но он говорит, что он правоверный, потому что записан в
паспорте как грек по национальности его приемных родителей,  а на самом деле
он правоверный. Димитриос работал вместе с нами - мы собирали инжир. Все его
ненавидели за злой язык и постоянную готовность взяться за нож. Я люблю всех
людей,  как братьев,  и  потому я иногда разговаривал с Димитриосом во время
работы, в том числе и о делах веры, и он меня слушал.
     И  вот,  когда к  городу подошла победоносная армия правоверных и греки
стали спасаться бегством,  ко мне домой пришел Димитриос и попросил спрятать
его.  Я спрятал его у себя в доме,  потому что верил, что он правоверный. Он
прятался у меня и тогда,  когда наша армия заняла город,  а когда выходил на
улицу,  то одевался, как турок. Однажды он рассказал мне, что у еврея Шолема
много денег и  золота и что он прячет их у себя дома.  Пришло время,  сказал
он,  рассчитаться с теми,  кто оскорблял Аллаха и Магоме