их  по
две дюжины за раз в маленькой шведской электропечке для обжига и сушки - в
мастерской рядом с кухней, - в  комнате,  неотделанной,  но  с  деревянным
полом, непохожей на  соседнюю,  грязную  кладовую,  где  хранились  старые
цветочные горшки, садовые  грабли,  мотыги,  высокие  резиновые  сапоги  и
секаторы для подрезки деревьев. Самоучка Александра занималась скульптурой
пять лет, принявшись за нее  перед  самым  расставанием  с  мужем,  в  ней
проявилась творческая индивидуальность. Дети, особенно Марси, хотя  Бен  и
крошка Эрик тоже, терпеть не могли малышек,  считали  их  непристойными  и
однажды даже разбили целую партию  сушившихся  статуэток.  Но  теперь  они
смирились, как терпят дефективных братьев и сестер. Дети сами  как  мягкая
глина, хотя у них уже появляется порой неисправимая ухмылка,  а  в  глазах
что-то ускользающее.
   Джейн Смарт тоже обладала  художественными  наклонностями  -  она  была
музыкантшей. Чтобы свести концы с концами, давала уроки фортепьяно, иногда
подменяла хормейстера в местных  церквях,  но  ее  истинной  любовью  была
виолончель. Трепещущие грустные звуки, исполненные печали, идущей из самой
сердцевины дерева и его густой  тени,  порой  далеко  разносились  теплыми
лунными ночами из прикрытых шторами окон загородного домика,  стоящего  на
кривой  улочке  среди  себе  подобных  в   тесной   застройке   Коув-Хоумз
пятидесятых  годов.  А  в  доме  на  соседнем  участке  в  четверть   акра
просыпались муж и жена, их ребенок и собака, и муж думал,  не  вызвать  ли
полицию. Изредка он так и поступал, смущенный, а может быть, и  напуганный
искренностью, печалью и красотой  ее  музыки.  Легче  заснуть  под  гаммы,
исполняемые одновременно на двух струнах сначала  в  третьей,  а  затем  в
шестых долях, в этюдах Поппера или под повторяющиеся опять и опять  четыре
такта  шестнадцатых,  соединенных  легато   (когда   звучит   почти   одна
виолончель), во втором анданте Квартета N_15  ля  минор  Бетховена.  Джейн
была плохим садовником, и  неухоженные  заросли  рододендрона,  гортензии,
восточной туи, барбариса и самшита вокруг дома приглушали поток музыки  из
окон. Было время провозглашения всяческих свобод, и в общественных  местах
играла ужасная музыка, в каждом супермаркете  звучали  обработки  в  стиле
"мьюзак"   [популярная,   обычно   мелодичная    музыка    для    поднятия
производительности труда и  снятия  усталости,  иначе  называемая  "музыка
супермаркетов"; изобретена в 1934 году, получила  распространение  в  40-х
годах], песен "Satisfaction" и "I Got You, Babe", а когда встречались  два
или три  подростка,  то  вспоминался  Вудсток  [фестиваль  рок-музыки  под
Вудстоком, штат Нью-Йорк, в августе  1969  года].  Но  не  сила  звука,  а
страстный тембр Джейн - часто она останавливалась на  каких-нибудь  нотах,
возобновляя игру в том же темпе  и  в  той  же  тональности,  -  привлекал
внимание к ее исполнению. Эти низкие ноты ассоциировались у  Александры  с
темными бровями Джейн и с настойчивым нетерпением в ее голосе,  когда  она
жаждала немедленно найти ответ, докопаться до  сути,  вдохнуть  во  что-то
жизнь, постичь ее тайну. В отличие от  нее  Александра  все  предоставляла
судьбе, веря, что тайна вездесуща,  как  некая  составная  часть  воздуха,
которой питаются птицы и летящие по воздуху семена.
   У Сьюки не было художественных наклонностей, но она любила  общение,  а
жизненные обстоятельства, сопровождающие развод, побудили ее начать писать
в местный еженедельник "Иствик уорд". Стремительной  гибкой  походкой  шла
она по  Портовой  улице,  выслушивала  сплетни,  заглядывала  в  магазины,
замечая яркие статуэтки Александры в витрине "Тявкающей лисицы" или  афишу
в окне скобяной лавки, извещавшую о концерте камерной  музыки  с  участием
Джейн Смарт (виолончель), который состоится в  унитарной  церкви.  Новости
волновали ее, как блеск стекляшек  на  пляжном  песке  или  как  монета  в
двадцать пять  центов,  сверкнувшая  на  грязном  тротуаре  жизни  в  соре
ежедневной рутины, - звенья,  связующие  внешний  и  внутренний  мир.  Она
любила двух своих подруг. И они ее  тоже.  Сегодня,  после  того  как  она
напечатала отчет  о  вчерашних  заседаниях  в  ратуше:  Коллегии  податных
чиновников (скука: все те же бедные вдовы, владелицы старопахотных земель,
хлопочут о снижении налога) и Отдела планирования (не было кворума:  Херби
Принз на Бермудах), Сьюки с радостью предвкушала, как Александра  и  Джейн
приедут к ней выпить. Обычно они договаривались о встрече у одной  из  них
на четверг. Сьюки жила в центре, что было удобно для работы, хотя  ее  дом
постройки  1760  года  в  кривом  Болиголовом  переулке,  начинающемся  от
Дубравной улицы, был похож на миниатюрную солонку  и,  конечно,  был  хуже
того просторного фермерского дома с шестью спальнями,  на  тридцати  акрах
земли, с автофургоном, спортивной машиной, джипом и четырьмя  собаками,  в
котором они жили раньше с  Монти.  Подруги  считали  ее  теперешний  домик
забавным: то ли с претензией, то ли с особым очарованием. Для своих сборищ
они, как правило, одевались как-нибудь необычно. Вот и  сейчас  Александра
вошла в расшитой золотом персидской шали. Она пригнулась у входа в  кухню,
держа в руках, как гантели или какую-то  кровавую  улику,  две  одинаковые
банки томатного соуса с перцем и базиликом.
   Ведьмы поцеловали друг друга в щеку.
   - Вот, дорогая. Знаю, ты больше всего любишь острое, на,  -  произнесла
Александра волнующим глубоким контральто. Сьюки взяла дары тонкими руками,
кисти ее с тыльной стороны были усеяны веснушками. - Почему-то в этом году
прорва томатов, - продолжала Александра, - я заготовила  уже  около  сотни
банок соуса и вот на днях вышла в сад, когда стемнело, и закричала:  "Черт
побери, остальные пусть хоть сгниют!"
   -  Помню,  в  один  год  была  такая  же  прорва  кабачков  цуккини,  -
откликнулась Сьюки, послушно ставя на полку в  буфет  банки,  которые  она
никогда отсюда не вынет. Сьюки любила все  пикантное  -  сельдерей,  орехи
кешью, пилав, сухие соленые крендельки  -  лакомства,  которые  сжимали  в
лапках ее предки обезьяны, прыгая по деревьям. Она  никогда  не  садилась,
чтобы нормально поесть, если  была  дома  одна,  просто  макала  крекер  в
йогурт, стоя у кухонной раковины, или  прихватывала  пакетик  картофельных
чипсов  с  луком  и  стаканчик  неразбавленного  бурбона  и   садилась   к
телевизору. - Чего я только  не  делала,  -  продолжала  она,  всплескивая
руками, в восторге от собственной  фантазии.  -  Хлеб  с  цуккини,  суп  с
цуккини, салат, оладьи с цуккини, цуккини,  фаршированные  гамбургерами  и
запеченные,  цуккини,  поджаренные  ломтиками,  нарезанные   соломкой,   с
подливкой. Это был кошмар. Я даже  бросила  несколько  штук  в  мешалку  и
велела детям намазывать пюре на хлеб, как арахисовое масло.  Монти  был  в
отчаянии, он говорил, что даже его дерьмо пахнет цуккини.
   Хотя  это  воспоминание,  безусловно,  было  из  числа  приятных,   оно
относилось к долгим годам ее семейной жизни, упоминание о бывшем муже было
некоторым нарушением этикета и едва не заставило  Александру  рассмеяться.
Сьюки осталась одна  совсем  недавно  и  была  среди  них  самой  молодой.
Стройная,  рыжеволосая,  густые,  аккуратно  перехваченные  у  шеи  волосы
зачесаны назад, на длинных  руках  веснушки  цвета  кедровой  стружки.  На
запястьях медные браслеты, а на шее пентаграмма [пятиугольник, на сторонах
которого   построены   равнобедренные   треугольники,   в   средние   века
распространенный магический знак на амулетах] на тонкой  дешевой  цепочке.
Александре, с ее  тяжеловатыми  эллинскими  чертами  лица,  с  ямочкой  на
подбородке   и   раздвоенным    кончиком    носа,    нравилось    задорное
обезьяноподобное личико Сьюки. Ряд крупных  зубов  под  коротким  носиком,
пухлый ротик с выпяченной верхней губой, более длинной  и  изогнутой,  чем
нижняя, придавали ей проказливый вид, словно она все время шалила. И еще у
нее были довольно близко поставленные  круглые  глаза  орехового  оттенка.
Сьюки ловко передвигалась в тесной старой  кухоньке  с  маленькой  грязной
раковиной. Здесь пахло бедностью многих  поколений,  живших  в  Иствике  и
веками вносивших свои усовершенствования, когда старые, срубленные вручную
дома, такие, как этот, больше уже не считались  престижными.  Сьюки  одной
рукой вытащила из буфета коробку соленых орешков к пиву, а другой взяла  с
сушки на раковине окованную медью  плоскую  вазочку  с  рисунком  "пейсли"
[Пейсли - город  в  Шотландии,  славится  пестрыми  шалями  с  характерным
рисунком], чтобы их туда пересыпать. С треском  открыв  коробки,  высыпала
горку крекеров на блюдо рядом с куском сыра "гауда" в красной  оболочке  и
паштетом в плоской банке с веселым гусем на крышке. На грубом керамическом
блюде,  покрытом  глазурью  рыжевато-коричневого  цвета,  было   рельефное
изображение Краба. Рак. Александра его страшилась и  встречала  повсюду  в
природе его символ - в гроздьях черники, растущей  в  заброшенных  местах,
где-нибудь у камней или в болоте,  в  винограде,  что  свисает  с  кривого
гнилого дерева у окон кухни, у муравьев, воздвигающих пористые  конические
холмики в трещинах на асфальтированной дороге к дому, во всех  действующих
вслепую неодолимых плодоносных силах.
   - Как обычно? - ласково спросила Сьюки, когда Александра, не сняв шали,
со старческим вздохом опустилась в единственное гнутое кресло, стоявшее на
кухне, -  старое  синее  кресло,  которое  было  бы  неприлично  поставить
где-нибудь еще: из швов вылезла набивка,  а  углы  грязных  подлокотников,
хранивших следы многих рук, лоснились.
   - Думаю,  сейчас  самое  время  выпить,  -  сказала  Александра.  После
разразившегося на днях шторма  было  прохладно.  -  Как  насчет  водки?  -
Однажды кто-то ей сказал, что от водки не только меньше  полнеют,  но  что
она раздражает слизистую меньше, чем джин. Физическое раздражение,  как  и
химическое, - причина рака. Те, кто этого не понял, заболевают, даже  если
распалась одна-единственная клетка. Природа выжидает, наблюдает, когда  ты
потеряешь бдительность, чтобы нанести свой роковой удар.
   Сьюки широко улыбнулась:
   -  Я  знала,  что  ты  придешь,  -  и  показала  непочатую  бутылку   с
изображением головы кабана,  глядящего  круглым  оранжевым  глазом.  Между
зубами и кривым клыком торчал красный язык.
   Александра улыбнулась, взглянув на это дружелюбное чудище.
   - Побольше тоника, пож-ж-алуйста! А то эти калории!
   Бутылка тоника сердито шипела в пальцах Сьюки. "Может,  раковые  клетки
скорее похожи на  пузырьки  углекислоты,  проникающие  с  током  крови,  -
подумала Александра. - Надо заставить себя не думать об этом".
   - Где Джейн? - спросила она.
   - Она сказала, что немного опоздает. У нее репетиция концерта,  который
состоится в унитарной церкви.
   - С этим ужасным Неффом, - заметила Александра.
   - С этим  ужасным  Неффом,  -  отозвалась  Сьюки,  слизывая  с  пальцев
горьковатую воду и заглядывая в старенький холодильник в поисках лимона.
   Реймонд  Нефф  преподавал  музыку  в  средней  школе.  Он  был  толстым
женоподобным коротышкой,  который  тем  не  менее  ухитрился  стать  отцом
пятерых детей, имел неопрятную жену -  немку  с  болезненно-желтым  лицом,
бесцветными соломенными волосами, постриженными,  как  садовым  секатором,
коротко и неровно,  и  очками  в  металлической  оправе.  Как  большинство
хороших учителей, это был деспот, въедливый и настырный, к тому же у  него
было нездоровое желание со всеми переспать.  Теперь  с  ним  спала  Джейн.
Александра в прошлом тоже поддалась искушению,  но  этот  эпизод  оказался
столь незначительным, что, возможно, Сьюки о нем и не  знала.  Сама  Сьюки
сначала не допускала с Неффом вольностей, но это длилось недолго.  Быть  в
разводе и жить в маленьком городе - все равно что  играть  в  "монополию":
время от времени ты посягаешь на  чью-нибудь  собственность.  Обе  подруги
хотели помочь Джейн, в спешке и ажиотаже та спешила продать  себя  дешево.
Жена Неффа была отвратительной женщиной. Она говорила всегда некстати,  но
тщательно артикулировала, да еще эта ее  манера  слушать  вытаращив  глаза
каждое слово, которое ей не нравилось. Когда спишь  с  женатым  человеком,
то, в каком-то  смысле,  спишь  и  с  его  женой.  Поэтому  она  не  может
оставаться просто помехой.
   - У Джейн такие _замечательные_ способности,  -  говорила  Сьюки  почти
автоматически, неистово выковыривая обезьяньим движением ледяные кубики из
холодильника. Ведьма может заморозить  воду  взглядом,  но  разморозить  -
целая проблема. Среди четырех собак, которых держали они с  Монти  в  свои
лучшие дни, у  них  дома  бегали  два  серебристо-коричневых  веймаранера.
Сейчас у нее остался один, по кличке Хэнк. Он  прижимался  к  ее  ногам  в
надежде, что она достает из холодильника что-нибудь для него.
   - Она так себя _растрачивает_, - сказала  Александра,  вынося  приговор
Джейн. - Занимается самоунижением,  как-то  по-старомодному,  -  прибавила
она. Дело происходило во время вьетнамской войны, и эта война  придала  ее
словам особый смысл. - Если она серьезно относится к музыке, ей следует  и
выступать серьезно, в большом городе. Выпускнице консерватории играть  для
кучки глухих старых куриц в полуразвалившейся церкви - это расточительно.
   - Но здесь она чувствует себя уверенно, - сказала Сьюки, словно с  ними
было иначе.
   - Она даже не моется, ты замечала, от нее пахнет? - спросила Александра
уже не о Джейн, а о Грете Нефф. Для Сьюки не составляло труда  следить  за
ходом мысли Александры, они были настроены на одну волну.
   - А эти старушечьи очки! - подхватила Сьюки. -  Она  в  них  похожа  на
Джона Леннона. - Сьюки состроила гримасу,  изобразив  серьезный  печальный
взгляд и тонкие губы Джона Леннона. - "Я тумаю, мы мошем пить наш sprechen
Sie wass? [что вы говорите? (нем.)] - нойвый  напьи-иток".  -  Грета  Нефф
издавала варварский неамериканский дифтонг, словно расплющивая  гласную  о
небо.
   Болтая и прихватив с собой стаканы, они отправились  в  так  называемую
"каморку", маленькую  комнатушку,  втиснутую  под  лестницей,  ведущей  на
мансарду. Выгоревшие обои с рисунком виноградной лозы и корзин с  фруктами
местами отставали от стен, штукатурка  на  скошенном  потолке  облупилась.
Лишь забравшись на стул,  можно  было  выглянуть  в  единственное  окно  с
ромбовидными рамами  и  выгнутыми,  как  донышки  бутылок,  освинцованными
стеклами с пузырьками воздуха.
   - От него пахнет капустой, - продолжала Александра, опускаясь с высоким
серебристым стаканом в двойное кресло, покрытое  тонкой  шерстью,  вышитой
огненно-красными завитками стилизованной лозы. - Этот запах  пропитал  его
одежду, - сказала она, подумав, что это так похоже на Монти с его  цуккини
и что она этой интимной деталью, очевидно, намекает Сьюки, что  сама  тоже
спала с Неффом. Ну и что? Нечем хвастаться.  И  все-таки.  Как  он  потел!
Именно поэтому она спала с Монти тоже, и от него никогда не пахло цуккини.
Удивительно, что, когда спишь с чужими мужьями, они дают тебе  возможность
взглянуть на их жен под новым углом: они их видят,  как  никто  другой.  В
представлении Неффа,  бедная  некрасивая  Грета  была  украшенной  лентами
Хайди,  нежным  эдельвейсом,   принесенным   с   заоблачных   высот   (они
познакомились в пивной в Западной Германии, где  он  служил,  вместо  того
чтобы воевать в Корее), а Монти... Александра искоса взглянула  на  Сьюки,
пытаясь  вспомнить,  что  говорил  о  своей  жене   Монти.   Считая   себя
джентльменом, он рассказывал немного. Но  однажды  разговорился,  придя  в
постель к Александре прямо после какого-то неприятного разговора в банке и
все еще под его впечатлением: "Она милая женщина,  но  невезучая.  Я  хочу
сказать, приносит несчастье другим.  Думаю,  самой  ей  скорее  везет".  И
правда, женившись на Сьюки, Монти потерял значительную часть своих  денег,
хотя все сваливали вину на его собственную глупость и нерасторопность.  Уж
он-то никогда  не  потел.  Но  страдал  от  этого  гормонального  дефекта,
свойственного   людям   благородного   происхождения,   от   невозможности
причислить себя к тем, кто способен заниматься тяжелым физическим  трудом.
На его теле почти не росло волос, а зад был по-женски округлым.
   - Наверное, Грета в постели великолепна, - продолжала Сьюки. - Все  эти
Kinder [дети (нем.)]. Funf [пятеро (нем.)] все-таки.
   Нефф признался Александре, что  Грета  страстная,  но  требует  усилий,
нескоро кончает, но побуждает к этому. Из нее  бы  получилась  беспощадная
ведьма. Ох уж эти кровожадные немцы.
   - Надо бы быть  к  ней  повнимательней,  -  сказала  Александра,  снова
возвращаясь к Джейн. - Вчера говорила с ней по телефону, и меня  поразило,
как она была взвинчена. Эта женщина всегда так раздражена.
   Сьюки  взглянула  на  подругу,  уловив  фальшивую  ноту.  У  Александры
начиналась какая-то интрижка, появился новый мужчина. За эту секунду, пока
Сьюки отвлеклась, Хэнк высунул длинный серый язык и  смел  два  крекера  с
блюда с крабом, которое она поставила на  старенький  сосновый  матросский
сундучок, переделанный в кофейный столик. Сьюки нравились ветхие старинные
вещи,  в  них  чувствовалось  какое-то  благородство,  как  в   живописных
лохмотьях певицы во втором действии оперы. Хэнк потянулся языком  к  сыру,
но Сьюки хлопнула его по морде;  морда  была  твердая,  как  автомобильная
шина, и пальцам стало больно.
   - Ну, ты и нахал! - сказала она собаке и тут же подруге: - А кто сейчас
не раздражен? - имея в виду и себя. Она громко отхлебнула  неразбавленного
бурбона. И зимой и летом Сьюки пила виски по той причине  (правда,  о  ней
она уже позабыла), что один ее дружок в Корнелле сказал, что от виски в ее
зеленых глазах появляются золотые искорки. Она знала, что  ей  к  лицу,  и
обычно носила коричневую гамму и любила замшу с ее живым отливом.
   - Кто? Мы в прекрасной форме, - отозвалась старшая и самая  крупная  из
женщин, переходя от иронии к предмету своей недавней  беседы  с  Джейн.  -
Новый мужчина в городе, в особняке Леноксов.
   В то же время голова ее была занята и другими мыслями, как у  пассажира
в авиалайнере, - оторвавшись от земли, испытывая страх, он  смотрит  вниз,
восхищаясь ее красотой:  домики,  словно  четко  выведенные  на  эмали,  с
крышами и трубами, так прекрасны, а озера - настоящие зеркала, -  все  это
похоже на Рождество, когда родители украшали двор, пока мы  спали;  и  все
это настоящее, и даже карта настоящая! Она отметила, как  хорошо  выглядит
Сьюки - все равно, везет ей или  нет:  пышные  волосы  растрепались,  даже
ресницы  слиплись  после  трудного  дня,  когда  приходилось   подыскивать
подходящее слово  в  резком  свете  ламп  в  редакции,  но  ее  фигурка  в
бледно-зеленом свитере и темной замшевой юбке - прямая и  стройная,  живот
плоский, высокие торчащие груди, плотные  ягодицы.  На  обезьяньем  личике
большой рот с полными губами, такой озорной, податливый и вызывающий.
   - А я _знаю_ о нем! - воскликнула она, точно прочитав мысли Александры.
- Могу рассказать кучу всего, но давай лучше подождем Джейн.
   - Давай подождем, -  ответила  Александра,  вдруг  обидевшись  и  будто
почувствовав сквозняк. Этот человек уже занял в ее душе место.  -  У  тебя
новая юбка? - Ей захотелось потрогать, погладить  мягкую  оленью  кожу  на
худых твердых бедрах.
   - Купила на осень, - сказала Сьюки. - Длинновата, но сейчас так носят.
   Из кухни послышался прерывистый дверной звонок.
   - В один прекрасный день будет замыкание, и  дом  сгорит,  -  пророчила
Сьюки, вылетая из комнаты.
   Вошла Джейн. Она была бледна, на узкое лицо с горящими  глазами  свисал
отделанный мехом шотландский берет, на шее такой же яркий клетчатый  шарф.
На ногах полосатые гольфы. У Джейн был не такой цветущий вид, как у Сьюки,
а  телу  недоставало  симметрии,  н