эйчел. - У Кадма Цезария Барбаросса. Она хочет вас видеть. А Джоселин должна уйти.
     - Цезария? - пронзительный голос Лоретты превратился в хриплый шепот. - Как она сюда попала?
     - Не знаю, - Рэйчел отошла в сторону, чтобы Лоретта увидела, во что превратилась комната старика. - Она говорит, что пришла увидеть, как Кадм умрет.
     - Вот как? Она не получит этого удовольствия, - отстранив Рэйчел, Лоретта переступила порог и вошла в комнату.
     - А мне что делать? - спросила Джоселин.
     - Просто уйдите.
     - Может, позвать Гаррисона?
     - Нет. Просто уйдите из дома, и все. Вы сделали все, что могли.
     Судя по испуганному лицу, Джоселин очень хотелось покинуть дом, но глубокая преданность не давала ей сделать это.
     - Если вы не уйдете сейчас, то другой возможности может не представиться, - предупредила ее Рэйчел. - Подумайте о своей семье. Идите.
     Слова Рэйчел точно сняли камень с души Джоселин.
     - Спасибо, - сказала она и пошла в сторону лестницы.
     Рэйчел закрыла за ней дверь и вернулась в гущу происходящих в комнате событий. Лоретта, избрав, с ее точки зрения, наиболее подходящий метод общения с Цезарией, бросилась в атаку.
     - Что вы тут делаете? - выкрикнула она. - Вы проникли в мой дом, и я требую, чтобы вы немедленно ушли.
     - Это не твой дом, - сказала Цезария, продолжая смотреть на Кадма, который по-прежнему сидел на корточках, прислонившись к стене. - И не его.
     Лоретта стала было возражать, но Цезария не обращала внимания на ее слова.
     - Его построил мой сын, и ему, - она указала на Кадма, - это прекрасно известно. Он построил этот дом, пролив кровь, которая принесла вам удачу, и пролив свое семя.
     - О чем вы говорите? - Голос Лоретты не утратил своего напора, но в нем появились нотки беспокойства, а значит, слова Цезарии не стали для нее откровением.
     - Скажи ей, - обратилась Цезария к Кадму, но он в ответ лишь затряс тяжелой головой. - Послушай, старик, - приблизившись на шаг к скрюченной в углу фигуре, произнесла она, - ну-ка поднимайся с пола.
     - Он не может... - сказала Лоретта.
     - Заткнись! - рявкнула Цезария. - Слышишь меня, старик, немедленно встань!
     Едва это приказание сорвалось с ее уст, как голова Кадма откинулась назад, и теперь он смотрел прямо на Цезарию. Дюйм за дюймом он стал подниматься, прижавшись спиной к стене, но не по своему желанию. Его ноги были слишком слабы, чтобы вынести вес тела. Это делала Цезария. Она заставила его подняться усилием своей воли.
     Казалось, Кадм не слишком расстроился из-за того, что с ним обращаются как с марионеткой. Его лицо осветилось улыбкой, будто то, как с ним обращалась эта женщина, доставляло ему какое-то извращенное удовольствие.
     Зачарованная и испуганная Рэйчел встала рядом с Лореттой.
     - Пожалуйста, не делайте этого, - попросила она, - дайте ему спокойно умереть.
     - Он не желает спокойно умирать, - сказала Цезария и поглядела на Кадма. - Учитывая то, что тебя ждет, я не могу придумать ничего лучшего. Кто знает, вдруг это поможет тебе очистить душу? Может статься, что истинную цену придется платить вовсе не тебе, а тем, кто останется после тебя в этом мире. Твоим детям. Твоим внукам. Твоей жене.
     Она стояла к нему так близко, что почти касалась его, хотя в этом и не было никакой необходимости. Она крепко держала его силой воли и слов.
     Слезы выступили у Кадма на глазах, рот слегка приоткрылся, и он заговорил голосом, который скорее походил на шептание призрака.
     - Не могли бы мы... заключить мир? - еле слышно пробормотал он.
     - Мир?
     - Между нашими семьями....
     - Слишком поздно.
     - Нет...
     - Ты убил свою плоть и кровь руками моего сына, - сказала Цезария. - Твои амбиции привели Атву к безумию. Своими делами ты посеял страшные семена. Страшные, страшные семена.
     Слезы полились по щекам Кадма, неестественная улыбка сошла с его лица, оно теперь напоминало маску трагедии: скорбно изогнутый рот, впалые щеки, глубокие морщины на лбу.
     - Не наказывай их за то, что я сделал, - взмолился он. - Ты можешь... остановить... эту войну... если захочешь.
     - Я слишком устала, - сказала Цезария. - И слишком стара. К тому же мои дети желают войны не меньше твоих. Так что я ничего не могу поделать. Приди ты ко мне с раскаянием лет пятьдесят назад, быть может, мне удалось бы что-нибудь придумать. А сейчас слишком поздно. Нам всем поздно отступать.
     Она глубоко вздохнула, и вместе с этим последние остатки жизни покинули Кадма. Тело перестало дрожать, а маска трагедии исчезла с его лица. Повисло долгое мгновение абсолютной тишины. Наконец Цезария сказала Лоретте:
     - Теперь он весь ваш.
     Едва она повернулась спиной к Лоретте и трупу, как тело Кадма, лишившись незримой поддержки Цезарии, соскользнуло по стене вниз и, словно мешок с костями, рухнуло на пол. Лоретта, тихо застонав, упала на колени с ним рядом.
     Теперь, когда Кадм сошел со сцены, Цезарию больше ничто не здесь не держало. Ни разу не взглянув на причитавшую у тела Лоретту, она направилась к выходу, однако на лестничной площадке ее окликнула Рэйчел:
     - Постойте.
     Воздух вокруг Цезарии дрожал и таял. От нее словно бы исходила некая аура. Подстрекаемая любопытством, Рэйчел не могла позволить этой даме покинуть дом, не попытавшись задать ей некоторые вопросы и пролить свет на то, что ей недавно довелось услышать в покоях Кадма.
     - Помогите мне разобраться, - попросила она.
     - Тебе не о чем больше тревожиться. Все позади.
     - Нет, я не об этом. Я хочу знать, что случилось с Галили.
     - Зачем? - спросила Цезария, продолжая спускаться вниз. Эманации, исходившие от нее, вызывали в воздухе все большее возмущение. Под потолком раздался странный звук, будто под штукатуркой дрогнули балки, а перила задрожали, как от резкого порыва ветра.
     - Я люблю его, - сказала Рэйчел.
     - В этом я не сомневаюсь, - ответила Цезария. - Ничего иного я и не ожидала услышать.
     - И поэтому хочу ему помочь, - продолжала Рэйчел.
     Рэйчел в нерешительности постояла на лестничной площадке, но, убедившись, что остановить Цезарию никакими силами нельзя, стала спускаться следом за ней. В лицо ей ударила волна тяжелого воздуха с запахом камфары и влажной земли. У Рэйчел защипало в носу и начали слезиться глаза, но она продолжала идти вслед за Цезарией.
     - Знаешь, сколько женщин и мужчин хотели излечить Атву за долгие годы? - спросила Цезария. - Но сделать это не удалось никому. Никому.
     У подножия лестницы она на минуту замешкалась, вероятно, размышляя, с чего лучше начать разрушение дома. Рэйчел думала, что та не сдержит обещания, данного в комнате Кадма, но теперь поняла, что надеялась напрасно. Висевшее в холле венецианское зеркало треснуло и рассыпалось на мелкие кусочки, после чего подобная участь постигла все прочее, вплоть до самых маленьких картин и безделушек.
     Внезапно разразившаяся буря заставила Рэйчел замереть на месте, а Цезария направилась по коридору в сторону гостиной Кадма.
     - Тебе лучше уйти, - раздалось сверху.
     Обернувшись, Рэйчел увидела Лоретту, которая стояла на лестничной площадке у самого края ступенек.
     - Она нас не тронет, - хотя лично Рэйчел, сделав столь смелое заявление, не была в этом так уверена.
     Акция вандализма не прекращалась, о чем свидетельствовали звуки погрома, очевидно доносившиеся из гостиной Кадма. Пусть даже Цезария не собиралась никому навредить, но кто мог с уверенностью утверждать, что выйдет из этой передряги целым и невредимым, когда в ход была пущена столь огромная и непредсказуемая в своем разрушительном действии сила?
     - Вы уходите? - спросила Рэйчел Лоретту.
     - Нет.
     - Тогда я тоже остаюсь.
     - Не подходи к ней близко, Рэйчел. Ты не можешь остановить то, что там происходит. Никто из нас не способен это сделать. Мы всего лишь люди.
     - И что из этого следует? Что мы должны сдаться?
     - Мы никогда не обращались к молитве, - лицо Лоретты стало отрешенным. - Теперь я поняла. У нас никогда не было молитвы.
     Сколько превращений ни происходило на глазах у Рэйчел с близкими ей людьми в ходе бурных событий, случавшихся в последнее время, будь то Митчелл, Кадм или Галили, ни одно из них не подействовало на нее столь удручающе, как та метаморфоза, что изменила Лоретту, всегда олицетворявшую собой островок твердой почвы на охваченной землетрясением местности. Казалось, Лоретта никогда не испытывала сомнений и колебаний при выборе средств для достижения цели, но теперь уверенность вдруг покинула ее. Хотя она давно знала, что дни Кадма сочтены, и давно поверила в нечеловеческое происхождение Барбароссов, воочию увидеть подтверждение этим фактам оказалось выше ее сил.
     Теперь, когда сломленная Лоретта перестала быть ей последней опорой, Рэйчел ощутила себя в полном одиночестве.
     Вместе с переменами, внезапно постигшими Лоретту, шум в доме постепенно начал стихать, пока не исчез совсем. Что это значит? Неужели Цезария разрядила весь свой пыл и собралась уходить? Или просто решила перевести дыхание перед очередным натиском?
     - Обо мне не 6еспокойтесь, - сказала Рэйчел Лоретте. - Я знаю, что делаю.
     И она направилась вниз по лестнице в сторону коридора, ведущего в гостиную Кадма.

Глава IX

1

     Зрелище, которое ожидало Рэйчел в гостиной Кадма, было воистину впечатляющим. Святая святых ныне почившего хозяина являла собой столь же неприглядную картину, что спальня и холл: все, что можно было разрушить, было разрушено, за исключением двух предметов - большого кожаного кресла, на котором посреди моря осколков и обломков восседала Цезария, и пейзажа кисти Бьерстадта, на который она завороженно смотрела. Хотя со стороны казалось, будто она всецело поглощена созерцанием художественного полотна, появление в комнате Рэйчел не осталось ею незамеченным.
     - Я была на западе. Много, много лет назад, - не поворачивая головы, произнесла Цезария.
     - Да?
     - Я хотела найти место, чтобы обосноваться. Построить дом.
     - И вы его нашли?
     - Нет. Там оказалось слишком убого.
     - А где именно вы были?
     - Я объездила всю Калифорнию. Она мне понравилась. Но мне не удалось убедить Джефферсона присоединиться ко мне.
     - А кто такой Джефферсон?
     - Мой архитектор. Уж поверь мне, архитектор он был гораздо лучший, чем президент. И намного лучший, чем любовник.
     Поскольку разговор столь неожиданно принял мистический оборот, Рэйчел стоило немалого труда не выразить своего изумления вслух.
     - Томас Джефферсон был вашим любовником?
     - Очень недолго.
     - И отцом Галили?
     - О нет. Детей от него у меня никогда не было. Только дом.
     - И когда же закончилось его строительство?
     Не удостоив Рэйчел ответом, Цезария встала с кресла и направилась к картине, не обращая внимания на хрустящие под ее голыми ступнями осколки керамики и стекла.
     - Тебе нравится эта картина? - спросила Цезария.
     - Не очень.
     - А что именно тебе в ней не по вкусу?
     - Просто не нравится, и все.
     - Могла бы объяснить и получше, - бросив взгляд через плечо, сказала Цезария.
     - Создается впечатление, что приложена масса труда, - пожала плечами Рэйчел. - Автор, должно быть, стремился сотворить нечто впечатляющее... а... в результате получилось всего лишь... крупное полотно.
     - Ты права, - согласилась Цезария. - Воистину много труда. Но именно это мне и нравится. Именно это трогает мою душу. Картина очень мужская.
     - Чересчур мужская.
     - Так не бывает, - возразила Цезария. - Мужчина не может быть чересчур мужчиной. А женщина не может быть чересчур женщиной.
     - Непохоже, что вы очень стараетесь быть женщиной, - заметила Рэйчел.
     Когда Цезария взглянула на Рэйчел, на ее совершенном лице было написано почти комическое удивление.
     - Уж не сомневаешься ли ты в моей женственности? - спросила она.
     Рэйчел немного растерялась.
     - Там... наверху...
     - Ты, верно, полагаешь, что женщине надлежит только вздыхать и причитать? - Выражение лица Цезарии утратило веселость, а взгляд стал тяжелым и мрачным. - Думаешь, мне следовало бы сидеть у постели этого ублюдка, источая потоки утешения? Это верный способ превратиться в рабыню. Нет, не в этом суть женственности. Кстати, если тебе по душе роль утешительницы, то оставайся в доме Гири. В скором времени этой работенки здесь будет хоть отбавляй.
     - Неужели все так плохо и другого выхода нет?
     - Боюсь, что да. Я уже сказала старику перед смертью и повторю снова: я слишком стара и слишком устала от жизни, чтобы остановить начинающуюся войну, - снова посмотрев на картину, Цезария ненадолго задержала на ней взгляд. - В конце концов мы построили дом в Северной Каролине, - продолжала она. - Томас беспрестанно ездил в Монтичелло, в тот дом, который он строил для себя. На его сооружение ушло целых пятьдесят лет, но, думаю, этот труд не принес ему полного удовлетворения. A "L'Enfant" был ему по душе. Он знал, какое удовольствие тот доставляет мне. Я хотела превратить свой милый дом в маленький оазис. Наполнить прекрасными вещами, высокими мечтами... - При этих ее словах Рэйчел невольно подумала: а может, Кадм и Китти, а впоследствии Лоретта мечтали о том же? Может, тот самый дом, который сейчас безжалостно разрушала Цезария, тоже нес для них надежду на будущее? - Но скоро к нам пожалуют Гири. Теперь это неотвратимо. Они придут в мой дом, чтобы увидеть мою воплощенную мечту собственными глазами. Однако занятно будет взглянуть, кто из них дольше продержится.
     - Кажется, вы не видите другого выхода.
     - О том, что рано или поздно наступит конец, мне было известно очень давно. Еще в те далекие времена, когда Галили ушел из дома, сердце подсказывало мне, что наступит день и в наш мир вторгнутся люди. Однажды нас начнут искать.
     - Вы знаете, где сейчас Галили?
     - Там же, где и всегда, - в море, - ответила Цезария, после чего, взглянув на Рэйчел, добавила: - Скажи честно, неужели, кроме него, тебя больше ничего не заботит?
     - Нет. Он моя единственная забота.
     - Но знай, он не сможет тебя защитить. Этим качеством он никогда не отличался.
     - Я не нуждаюсь ни в чьей защите.
     - Ты лжешь. Подчас нам всем нужна защита, - в ее голосе зазвучала грусть.
     - Позвольте хотя бы мне помочь ему, - сказала Рэйчел. Цезария одарила ее высокомерным взглядом. - Позвольте быть с ним рядом и заботиться о нем. Позвольте мне его любить.
     - Ты намекаешь, что я любила его недостаточно? - осведомилась Цезария и, не дав Рэйчел возможности ответить, встала и, подойдя ближе, добавила: - Не часто я встречала людей, которые говорили со мной подобным образом. Особенно если учесть то, что произошло здесь этим вечером.
     - Я не боюсь вас, - сказала Рэйчел.
     - В это я как раз верю. Но не считай себя женщиной, которой не нужна защита. Если я решу причинить тебе вред...
     - Но вы же этого не сделаете. Причинив вред мне, вы причините вред Галили. А этого вы хотите меньше всего.
     - Откуда ты знаешь, что значит для меня этот ребенок? - с досадой проговорила Цезария. - Ты не представляешь, какую боль он мне причинил. Я не лишилась бы мужа, не уйди Галили в мир людей...
     - Мне очень жаль, что по его вине вы испытали такую боль, - сказала Рэйчел, - но я знаю, он не может себе этого простить.
     Взгляд Цезарии напоминал свет во льду.
     - Это он тебе сказал? - спросила она.
     - Да.
     - Тогда почему он не вернулся домой и не сказал этого мне? Почему ему было не прийти домой и не попросить прощения?
     - Он думает, вы его никогда не простите.
     - Но я бы простила его. Ему нужно было только вернуться и попросить прощения. И я бы простила, - лед и свет на лице Цезарии таяли, превращаясь в слезы, и текли по щекам. - Проклятье. Что ты, женщина, со мной сделала? Заставила меня плакать после стольких лет... - Она глубоко вздохнула, собираясь с силами: - Так чего же ты от меня хочешь?
     - Найдите его для меня, - ответила Рэйчел. - Остальное я возьму на себя. Обещаю привести его домой. Клянусь, я это сделаю. Я приведу его к вам во что бы то ни стало, пусть даже придется тащить его силой.
     Цезария не делала никаких движений, чтобы стереть слезы со щек, и, когда последние капли упали на пол, черты ее лица обрели такую же обнаженность, какая открылась Рэйчел в Галили в первую ночь на острове, - обнаженность, не оставлявшую ни малейшего места для лжи. И хотя в этом прекрасном лице прежде всего читались неизбывная тоска и гнев, которые мучили ее долгие годы, в нем так же явно читалась любовь, нежная материнская любовь.
     - Отправляйся обратно на Остров Садов, - сказала она. - И жди его там.
     - Вы найдете его ради меня? - не веря своим ушам, переспросила Рэйчел.
     - Если только он не станет слишком упираться, - ответила Цезария. - А ты, со своей стороны, проследи, чтобы он вернулся домой. Таков наш уговор.
     - Хорошо.
     - Приведи его сама в "L'Enfant". В то место, которому он принадлежит. Когда эта заваруха закончится, кому-то нужно будет взять на себя заботы о моих похоронах. И я хотела бы, чтобы это был он.

2

     "Неужели мы вышли на тропу войны?"
     Этот вопрос задал мне Люмен в тот день, когда я пришел к нему в старую коптильню, чтобы помириться. Поскольку тогда я ему не ответил, хочу восполнить это упущение сейчас. Да, мы начали войну с кланом Гири. Правда, полагаю, этим расспросы моего брата не ограничились бы, и мне непременно пришлось бы рассказать ему, когда именно началась эта война.
     Если судить беспристрастно, то нынешняя война, быть может, является самой справедливой из всех, что нам довелось вести прежде. К примеру, вспомним, с чего началась Гражданская война, в огне которой клану Гири удалось сколотить немалое состояние и укрепить свою мощь? Может, вы скажете, это случилось тогда, когда форт Самтер принял на себя первый выстрел? Сводить знаменательные события к определенным дням, датам и конкретным людям, первым нажавшим на курок - таким, к примеру, как бесшабашный Эдмунд Раффин, человек штатский, но большой охотник пострелять по поводу и без повода, - безусловно, весьма удобно для историков, однако это не отражает истины, ибо разрушительная работа войны обыкновенно ведется на протяжении долгих лет до ее официального начала. Питающая эту работу вражда, которая воистину уходит своими корнями в далекое прошлое, взращивается и в сердцах людей превращается в святыню, ради которой они готовы принести в жертву свое благосостояние и даже отдать на заклание собственных сыновей.
     Такой же была война между Гири и Барбароссами, и, хотя точить ножи обе стороны начали лишь после того, как тело первой жертвы - Марджи - предали земле, заговор и контрзаговор, которые привели к этому трагическому событию, созрели очень и очень давно. Еще в ту далекую весну тысяча восемьсот шестьдесят пятого, когда Чарльз Холт и Наб Никельберри переступили порог странного будуара в развалинах Ист-Бэттери, чтобы предаться всякого рода плотским удовольствиям. Я задаю себе вопрос: смогли бы они поступить иначе, если бы знали роковые последствия этого шага? Полагаю, что нет, ибо их поводырями были отчаяние и голод, повинуясь которым они жили одним днем и не задумывались о том, что будет завтра. Но даже скажи им в один из тех дней, когда они вкушали изысканные яства и ублажали свою плоть сладостью поцелуев, о том, к каким страшным последствиям приведет эта их необузданная чувственность через сотню лет, они бы ответили: ну и что? И кто осмелился бы их за это упрекнуть? Будь на их месте я, думаю, поступил бы точно так же, ибо невозможно ежесекундно задумываться о том, чем отзовется в будущем всякий твой шаг и какие за собой повлечет последствия. Нужно просто поступать сообразно сложившимся обстоятельствам и не мешать другим брать от жизни то, что она им дает.
     Словом, я хочу доказать, что никоим образом не ставлю в вину Чарльзу и Набу то, что с ними случилось в доме Галили. Каждый из них шел по жизни своим путем, приближая неминуемую раз