ощно скользили.
     Послышался чей-то голос. Не позади него, не голос убийцы, а на противоположной стороне улицы. Нортон. Это он! Господи, возлюби его душу! Он вылезает из машины в каких-нибудь десяти ярдах, громко выкрикивая имя Мэгира.
     Железная хватка ослабла, и Мэгир тяжело рухнул на тротуар. Мир кружился в глазах. Лицо побагровело, охваченное жаром.
     Нортон стоял напротив своего босса, копаясь в карманных безделушках в поисках пистолета. Убийца, не решившийся вступить с ним в борьбу, отступал, быстро перемещаясь по улице. Он показался Нортону сбежавшим членом Ку-Клукс-Клана: колпак, плащ, мантия. Нортон присел на колено и, приняв позицию для стрельбы с двух рук, спустил курок. Результат выстрела ошеломил его. Фигура вздулась, словно наполнявшийся воздухом воздушный шар, тело потеряло форму, став трепещущей на ветру белой материей. На ее краях сохранился барельеф лица. Звук, сопровождавший это превращение, напоминал громкое шуршание расправляемой простыни, слипшейся после обработки в прачечной. Такие звуки вряд ли звучали на этой чумазой улочке. Обескураженный Нортон не смог ничего предпринять: белая накидка вдруг воспарила, растворившись в темном воздухе.
     У ног Нортона ползал Мэгир, не в силах подняться с колен. Он говорил что-то, сквозь стоны, но распухшая гортань искажала звучание слов. Нортон нагнулся, чтобы понять, что они значат. От Мэгира пахло рвотой и страхом.
     - Гласс, - хотел, по-видимому, сказать он.
     Этого было достаточно. Нортон быстро кивнул головой и попросил Мэгира не издавать ни звука. Да, это его лицо он видел на простыне, - Гласса. Бухгалтера, проявившего неуравновешенность. Нортон видел, как его пытали. Он помнил, как поджаривались пятки. Помнил весь жуткий ритуал, который не пришелся ему тогда по вкусу. Что же, ясно, у Ронни были и другие друзья. И сейчас они не прочь за него отомстить.
     Нортон посмотрел наверх, на небо. Но ветер уже далеко унес призрака.

***

     Это была неудача. В первый же раз ему пришлось испытать горечь поражения. Ронни лежал на ступенях заброшенной фабрики, выходивших прямо к реке, и обдумывал события этой ночи. Паника в переплетениях ткани постепенно исчезла. Что получилось бы, если после этого трюка он потерял контроль над своей устрашающей оболочкой? Нужно было все просчитать. Учесть все варианты и возможности. Нельзя позволять воле ослаблять контроль. Он чувствовал, что какая-то часть энергии все же покинула саван: реконструкция тела удалась с большим трудом. Для новых ошибок времени не оставалось. Ничего, в следующий раз он встретит этого человека в таком укромном местечке, где ему никто и ничто не поможет.

***

     Полиция уже долго находилась в морге - расследование не сдвигалось с мертвой точки. Допрос Ленни затянулся до поздней ночи. Инспектор Уолл перепробовал уже все известные ему приемы дознания: мягкие слова, грубые, обещания, угрозы, обольщение, затягивание в логические ловушки и даже брань. Но Ленни неизменно твердил одно и то же, повторяя глупую историю, убеждая в том, что его напарник, очнувшись от комы, вызванной нервным истощением, не расскажет ничего нового. Инспектор, по всем существующим на то причинам, не мог принять ее всерьез. Саван, который встал и пошел? Как можно было заносить такое в протокол? Ему нужны были факты поконкретнее, и ничего, если они даже окажутся ложью.
     - Можно мне закурить? - спросил Ленни, задававший этот вопрос уже бессчетное число раз. Уолл снова отрицательно покачал головой.
     - Эй, Фреско, - обратился он к человеку справа, Аль Кинсаду. - Думаю, тебе пора опять немного поучить этого парня.
     Ленни знал, что за этим последует - его снова будут бить.
     Поставят к стене, ноги расставят, руки за голову... Внутри Ленни все содрогнулось.
     - Послушайте... - произнес он, умоляя.
     - Что, Ленни?
     - Это сделал не я.
     - Это сделал ты, - сказал Уолл, гордо вздернув нос. - Нам хотелось бы узнать, почему? Тебе не нравился старый развратник? Небось, он отпускал грязные шуточки в адрес твоих подружек, не так ли? За ним водился такой грешок, не секрет.
     Аль Фреско ухмыльнулся.
     - Может быть, ты застал его с одной из них?
     - Ради всего святого, - вырвалось у Ленни. - Стал бы я рассказывать вам эту херову историю, не увидь я эту дрянь своими долбанными глазами.
     - Повежливее, - прошипел Фреско приказывающим тоном.
     - Саваны не летают, - сказал Уолл с неоспоримой убедительностью.
     - Тогда, где же он? - спросил Ленни.
     - Ты сжег его в крематории, ты его съел... Откуда мне это знать, твою мать?
     - Повежливее, - произнес Ленни.
     Фреско, собравшийся было его ударить, отвлекся на телефонный звонок. Он поднял трубку и вскоре передал аппарат Уоллу. Затем он ударил Ленни. Легонько - появилась лишь узкая струйка крови.
     - Слушай-ка, - Фреско придвинулся к Ленни так близко, словно хотел высосать из его легких воздух. - Мы знаем, что это сделал ты, понимаешь? Ты был единственным в морге живым и способным на это, понимаешь? Вот нам и хочется узнать, почему? И все. Только почему?
     - Фреско.
     Уолл демонстрировал трубку мускулистому атлету.
     - Да, сэр.
     - Это господин Мэгир.
     - Господин Мэгир?
     - Микки Мэгир.
     Фреско кивнул.
     - Он очень обеспокоен.
     - Да что вы. И чем же?
     - Он говорит, что на него напал человек из морга. Этот порнографический воротила.
     - Гласс, - подсказал Ленни. - Ронни Гласс.
     - Это же смешно, - произнес Фреско.
     - И все же нам надо помнить о желаниях вышестоящих членов общества. Зайди-ка в морг, чтобы убедиться...
     - Чтобы убедиться?
     - Что этот мерзавец все еще там.
     - Ну и ну.
     Немного смущенный Фреско покорно вышел.
     Ленни не мог взять в толк: каким боком все это касается его? Он опустил левую руку в карман и, используя дырочку в нем, начал играть сам с собой в биллиард. Уолл глянул на него с презрением:
     - Прекрати, - сказал он. - У тебя еще будет время поиграть с собой, когда окажешься в теплой уютной камере.
     Ленни медленно кивнул головой, неохотно соглашаясь, и вынул руку. Сегодня он и сам себе не хозяин.
     Фреско вернулся немного помрачневшим.
     - Он там, - сказал он.
     - Конечно же, он там.
     - Мертвый, словно Додо, - добавил Фреско.
     - Что такое Додо? - поинтересовался Ленни.
     Лицо Фреско озадачилось.
     - Оборот речи, - процедил он с раздражением.
     Уолл продолжал говорить с Мэгиром. Там, на другом конце провода, голос звучал призрачно тихо. Уолл был уверен, что убеждения начали срабатывать.
     - Микки, он там и в том же положении. Ты, наверное, ошибся.
     Ему показалось, что электрический разряд ударил его в ухо, вырвавшись из трубки, в которой звучал охваченный ужасом голос Мэгира:
     - Я же видел его, черт бы вас побрал!
     - Но он лежит там с дыркой в голове, Микки. Как ты мог его видеть?
     - Я не знаю.
     - Ну что ж.
     - Слушай... Если выкроишь время - загляни ко мне. Тут возможно одно дело. Тебе найдется неплохая работа.
     Уолл, не любивший обсуждать дела по телефону, почувствовал себя неловко.
     - Позже, Микки.
     - О'кей. Только ты позвони.
     - Конечно.
     - Обещаешь?
     - Да.
     Опустив трубку на рычаг, Уолл поднял глаз на Ленни. Тот продолжал свою безобидную игру. Маленькое неуважительное животное. Но Уолл знал, как с ним поступить.
     - Фреско, - он придал голосу искусственную нежность. - Потрудись-ка немного поучить эту обезьянку правилам поведения перед офицерами полиции.

***

     Мэгир плакал от ужаса, укрытый стенами своей крепости в Ричмонде.
     Сомнений не было: он видел Гласса. Никакие уверения Уолла, что тело лежит в морге, не могли его успокоить. Гласс был не там - он был на свободе, вольный, как птичка, несмотря на то, что ему продырявили голову. Богобоязненный Мэгир верил в существование после смерти, но никогда не задавался вопросом, в чем оно могло выражаться. Никогда, пока не произошло это. Теперь у него был ответ: оно было озабоченным местью мерзавцем, заполненным внутри воздухом. От этого и приходилось рыдать - страшно было жить, страшно было умереть.
     Заря была очень красива - воскресное утро рождалось в тихом великолепии. Ничто не в силах было потревожить его покой...
     Здесь, в "Понлеросе", в его замке, выстроенном после стольких лет не столь уж честных, но и не столь уж легких накоплений. Здесь с ним был вооруженный до зубов Нортон. Здесь все ворота охранялись собаками. Никто - ни живой, ни мертвый - не осмелится бросить ему вызов, пока он на своей территории. Пока он окружен портретами своих кумиров: Луи Б. Майера, Диллинджера, Черчилля. Пока с ним его семья, его эстетический вкус, его деньги, его предметы искусства. Пока он здесь и чувствует себя дома. И если этот спятивший бухгалтер придет за ним сюда - его планы будут разрушены. Будь он хоть трижды призраком - это решение окончательно!
     Разве не он - Майкл Росскоу Мэгир, строитель собственной империи? Он, рожденный в нищете, победивший судьбу лишь благодаря выражению своего лица - лица достойного биржевого маклера - и своему вечно скитавшемуся сердцу. Лишь однажды, когда другого выхода у него не было, он позволил низменным инстинктам выплеснуться наружу - на казни Гласса. От своего небольшого представления, от своей скромной в нем роли он получил тогда подлинное удовольствие. Это был его грациозный жест, спасавший того от мучений. Его жалость, наконец. Пусть это было даже и его насилием - оно осталось позади. В далеком прошлом. Сейчас он просто буржуа, имевший право укрыться в своей собственной крепости.
     Где-то около восьми проснулась Ракель, сразу же заняв себя приготовлением завтрака.
     - Хочешь чего-нибудь поесть? - спросила она Мэгира.
     Он смог лишь покачать головой - так сильно болело горло.
     - Только кофе?
     - Да.
     - Я принесу его сюда, хорошо?
     Он кивнул. Ему правилось сидеть у этого окна, открывавшего вид на зеленый газон и оранжерею. Великолепный день: пухлые, словно покрытые шерстью, громады облаков вздымались ветром, отбрасывая на зеленый ковер причудливо движущийся узор теней. Наверное, стоит научиться рисовать, думал он. Уинстон когда-то так и поступил. Он перенес бы на холст любимые природные пейзажи. Свой сад, например. Он увековечил бы в масле многое. Даже обнаженную Ракель - ее груди никогда не потеряют тогда своей формы. Лишь на картине...
     Она уже была рядом, с кофе, что-то тихо мурлыча ему на ухо.
     - У тебя все хорошо?
     Тупая сука. Конечно же, у него далеко не все так уж хорошо.
     - Да, - ответил он.
     - А у тебя гости.
     - Что? - Он выпрямился в кожаном кресле. - Кто?
     - Трейси, - последовал ответ. - Она хочет войти и обнять своего папулю.
     Он отвел рукой ее волосы, едва ли не попавшие в рот. Просто тупая сука.
     - Ты ведь хочешь увидеть Трейси?
     - Да.
     Маленькое несчастье - он любил так называть свое дитя - стояло у двери. Все еще в ночной рубашонке.
     - Привет, папуля.
     - Здравствуй, золотце мое.
     Она направилась к нему. Красивая походка - ее мама в молодости.
     - Мамуля говорит, что ты заболел.
     - Я уже почти поправился.
     - Я очень рада.
     - И я тоже.
     - Пойдем сегодня гулять?
     - Может быть.
     - Тогда мы сходим на выставку?
     - Может быть.
     Ее губки надулись. Очаровательный жест. Он должен был вызвать у него умиление. Все та же Ракель, все те же приемы. Не дай Бог и ей стать столь же тупой, как ее мамочка.
     - Поглядим, - произнес он, стараясь, чтобы слова прозвучали, как "Да". Уверенный, что они означают "Нет".
     Она забралась к нему на колени - пришлось немного побаловать ее сказками о том, каким озорником был папуля пять лет назад. Наконец он попросил заслушавшееся дитя пойти одеться. От разговоров горло ныло сильнее. Ему уже не хотелось быть сегодня любящим отцом.
     Оставшись в одиночестве, он долго смотрел на вальсирующие по площадке газона фигуры теней.

***

     Сразу же после одиннадцати послышался лай собак. Затем вновь стало тихо. Нортон был занят на кухне: помогал Трейси в приготовлении "Телеги с сеном" - любимого лакомства Ракель, состоявшего из нескольких тысяч тоненьких кусочков. К ним вошел Мэгир:
     - Что там случилось?
     - Не знаю, босс.
     - Так узнай же, чертов ублюдок!
     В присутствии дочери он редко ругался - сейчас же готов был застрелить Нортона у нее на глазах. Тот отреагировал молниеносно, словно уловил и другое, скрытое желание босса. Он подскочил к задней двери и быстро отпер. Мэгир почувствовал свежий запах хорошего дня. Ему захотелось выйти. Чтобы просто глотнуть чистый теплый воздух. Но лай собак все еще отдавался в его голове тяжелыми ударами - он не позволил поддаться порыву. По телу вновь побежали мурашки. Трейси съежилась над творимым блюдом в ожидании проявления отцовского гнева. Но он, не сказав ни слова, направился к своему покинутому креслу.
     Разместившись в нем, он увидел Нортона, покрывающего поверхность газона размашистым шагом. Собака не издавали ни звука. Нортон исчез из поля зрения, зайдя за оранжерею. Он не появлялся долго; Мэгир ждал... Терпение его достигло предела, когда Нортон вдруг возник снова - он смотрел на Мэгира и что-то кричал, пожимая плечами. Мэгир открыл дверь и, скользнув в просвет, оказался во внутреннем дворике. День окружил его исцеляющим благоуханием.
     - Что ты говоришь? - крикнул он Нортону.
     - Собаки в порядке, - отозвался тот.
     Мэгир ощутил, как волны успокоения разлились в его теле. Ну, конечно, они в порядке. Почему бы им не полаять - ведь они созданы именно для этого. Чего он испугался, едва не наложив в штаны? Собачьего лая? Он кивнул Нортону и зашагал по направлению к газону. Чудесный день, подумал он и убыстрил шаг. Он торопился к оранжерее, под роскошные кроны деревьев Бонсэ. Нортон ждал его у дверей, деловито нащупывая в карманах мятные конфеты. Он был готов выполнить дальнейшие указания.
     - Я могу помочь вам здесь, сэр?
     - Нет.
     - Вы уверены?
     - Абсолютно, - произнес Мэгир великодушно. - Иди-ка ты лучше домой и развлеки малышку.
     Нортон оживленно кивнул.
     - Собаки в порядке, - опять повторил он.
     - Ну да.
     - Должно быть, ветер их встревожил.
     Было действительно ветрено. Сильные теплые порывы заставляли гнуться стебли красного бука, которыми была обозначена граница сада. Они дрожали, показывая небу бледную внутреннюю сторону своих листьев. Словно умоляли его остановить стихию.
     Мэгир отпер дверь оранжереи и оказался под ее высоким навесом.
     Навесом, казавшимся небом над Раем, созданным для его экзотических любимцев: Сарджентского можжевельника, выжившего в суровом климате горы Ишизуки, цветоносной айвы... Для его любимой карликовой елочки Йеддо, которую не просто было уговорить зацепиться слабыми корнями за гладкую поверхность камня...
     Умиротворенный, он бродил среди своего волшебного мира. Он забыл о том, что рядом существует другой.

***

     Собаки встретили Ронни озлобленно - он был для них лишь странно пахнущей игрушкой, которую можно было рвать, кусать и забрызгивать слюной. Оказавшись в стенной нише, он не мог от них избавиться до тех пор, пока вошедший Нортон не отвлек их.
     Материя в нескольких местах была порвана. Ронни волновало лишь то, сможет ли он сохранить ее форму. Хватит ли сил, чтобы сделать это. Он стоял в нише, сконцентрировавшись и собравшись. Он не знал, что Нортон был рядом и лишь по счастливой случайности не заметил его.
     Прятаться было опасно. Он покинул недавнее убежище. Иллюзия его материальности пострадала от схватки с собаками: на животе была большая дыра; саван то и дело распахивался медленно выпуская управляющую им энергию, она покидала его и через разорванную левую ногу; тело было замызгано собачьими слюнями и испражнениями. Пятен становилось все больше - это уже была кровь. Но желание... Желание было сильнее всего этого. Как он мог, стоя у долгожданной цели, позволить силам природы заставить его сдаться? Он, само существование которого было мятежом против этих сил? Сейчас, впервые в своей жизни - и в своей смерти, - он чувствовал избранность своей участи, своего положения, своей сверхъестественности, нарушавшей основы законов и здравомыслия. Разве это плохо? Он был заляпан кровью и дерьмом, он был мертвым и воскресшим в куске запачканной материи. Он был каким-то абсурдом. Но все-таки он был! И пока его желание быть не умерло, - никто и ничто не властно над ним. Только эту мысль он мог противопоставить ослепшему и оглохшему миру, который он не хотел сейчас покидать. Он знал, что Мэгир в оранжерее. Он долго уже наблюдал за ним: враг был полностью погружен в заботу о растениях. Он даже насвистывал государственный гимн, когда наклонялся над каким-нибудь из них. Тихо и нежно...
     Но Мэгир не слышал этого призрачного звука. Тогда Ронни надавил лицом на стекло так, что черты его расплющились и изуродовались. Раздался скрипящий треск... Вздрогнувший Мэгир случайно задел елочку Йеддо. Ока соскочила со своего ненадежного фундамента и упала на пол, расщепившись пополам.
     Мэгир хотел закричать, но голосовые связки издали какой-то сдавленный визг. Он бросился к двери как раз в тот момент, когда стекло треснуло под нажимом Ронни. Что произошло дальше, Мэгиру трудно было понять.
     Ему показалось, что нечто стремительное и невесомое скользнуло вовнутрь через выломанный проход и встало перед ним, представ в виде человека.
     Нет, вряд ли можно было назвать это человеком... Скорее перед ним была жертва жесточайшего избиения: обвисший правый бок, оплывшие формы бледного лица. Половинки порванной ноги шевелились, словно жабры рыбы, когда существо переносило на нее центр тяжести.
     Мэгир распахнул дверь, открыв путь к отступлению. Потом побежал. Странное явление последовало за ним, протягивая к нему руки, пытаясь с ним заговорить.
     - Мэгир...
     Оно произнесло это тихо. Гораздо тише, чем тот мог себе представить. Просто почудилось? Нет:
     - Ты узнал меня, Мэгир?
     Как его было не узнать, хоть он и был теперь лишь пузырящейся на ветру оборванной фигурой?
     - Гласс, - прошептал он.
     - Да, - ответил призрак.
     - Я не хочу... - Мэгир вдруг осекся. Чего он не хотел? Разговаривать с этим кошмаром? Знать о его существовании? Или...
     - Я не хочу умирать.
     - Но ты умрешь, - произнес призрак.
     Белая материя набросилась на его лицо: словно ветер подхватил бестелесное существо и швырнул в его сторону.
     Снова этот жутковатый запах эфира и дезинфекции. Запах смерти. Объятия рук становились крепче. Оплывшее лицо тесно прижалось к его щеке, словно для поцелуя.
     Руки Мэгира, в защитной лихорадке царапавшие ткань савана, смогли нащупать прореху, сделанную собаками. Уцепившись за ее край, он начал тянуть. Из материи вырвался громкий стон - треск накрахмаленного вещества, произведенный его бешеным колыханием. Саван брыкался в руках, скривив рот в едва слышном Мэгиру вопле.
     Ронни забился в судорогах. Казалось, он не чувствовал уже ничего. Только боль, боль, боль... Он вырвался из причиняющих страдания рук, взревев так громко, как только мог.
     Мэгир бросился от него прочь, в дом. Не разбирая пути, спотыкаясь и падая, поднимаясь и снова рвясь вперед с обезумевшими глазами. Он был близок к сумасшествию. Его сознание было потрясено до основания. Но этого было недостаточно. Ронни обещал себе убить негодяя - и он еще не отрекся от этого решения.
     Боль не стихала, но, поглощенный преследованием, он не замечал ее. Лишь оказавшись у самого дома, он осознал свою страшную слабость перед ветром - его всегдашним врагом. Перед ветром, который разрывал его тело и свистел в лохмотьях внутренностей. Казалось, Ронни был продырявленным боевым знаменем, покрытым пороховой пылью, пропитанным смрадом битв и горечью поражений. Знаменем, которое все равно нужно было спустить.
     Если бы... Если бы ему не предстояло еще одно сражение.
     Вбежав в дом, Мэгир хлопнул дверью - кусок мате