головы, и эмоциональное состояние, которое он не мог контролировать, угнетало его. Почему он не такой, как Флинн, который покупает женщин на ночь, а утром уходит прочь? Почему его ощущения всегда столь неясны и он не может отличить одно от другого? В телевизоре матч становился все кровавее, но он едва ли мог оценить тяжесть победы. Перед его глазами стояло непроницаемое лицо Кэрис, лежащей на кровати, и он вновь и вновь пытался найти объяснение.
     Оставив комментатора бормотать за экраном, он опять прошел в кухню, чтобы прихватить еще пару банок пива из холодильника. В этой половине дома не было ни малейшего намека на происходившую вечеринку. Хотя, столь цивилизованное общество должно вести себя тихо, не так ли? Лишь легкий звон бокалов и беседы об удовольствиях богачей.
     Ну так пошли они на фиг. Уайтхед, Кэрис, и все они. Это был не его мир, и он не хотел ни части этого мира. Он мог получить любых женщин в любое время - только сними трубку и поговори с Флинном. Никаких проблем. Пусть они играют в свои дурные игры: ему это неинтересно. Он опустошил первую банку пива, стоя в кухне, затем взял еще две и отправился к себе. Сегодня он собирался быть по-настоящему слепым. О, да. Он собирался напиться так, чтобы ничего не имело значения. Особенно она. Потому что ему все равно. Ему все равно.
     Кассета кончилась. Экран был покрыт сетью жужжащих белых точек. Белый шум. Так его называют? Это был портрет хаоса: шипение и рябь - внутренняя энергия Вселенной. Пустые воздушные волны никогда не бывают пустыми.
     Он выключил телевизор. Он не хотел больше смотреть матчи. Его голова была наполнена жужжанием - белый шум был и в ней.
     Он плюхнулся в кресло и опрокинул вторую банку пива два глотка. Образ Уайтхеда и Кэрис вновь стал четким. "Уходи", - сказал он ему, но тот продолжал мигать. Может быть, он хотел ее? Может быть, это беспокойство можно утихомирить, если он затащит ее как-нибудь утром в голубятню и достанет так, что она будет умолять его не останавливаться? Эта грязная мысль вызвала в нем еще большее отвращение; он не сможет заглушить эти мысли порнографией.
     Когда он открыл третью банку, то обнаружил, что его руки вспотели - липкий пот, который он всегда воспринимал как болезнь, как первые признаки гриппа. Он вытер влажные ладони о джинсы и поставил банку. Было еще что-то большее, чем безрассудная страсть, что питало его нервозность. Что-то было не так. Он поднялся и подошел к окну. Он всматривался в непроницаемую тьму за окном, когда внезапно понял что именно здесь было не так. Фонари на лужайках и внешней ограде не были включены на ночь. Ему надо сделать это. Впервые, за время прошедшее с его прибытия в дом, снаружи была настоящая ночь, намного более темная, чем можно было ожидать в это время года. В Вондсворте всегда было светло - светильники на стенах включались еще до заката. Но здесь, без уличного освещения, снаружи была только черная ночь. Ночь и белый шум.

26

     Хотя Марти предполагал обратное, Кэрис не было на ужине. Свобода, предоставляемая ей, была невелика, но она всегда могла отказаться от приглашения. Она вынесла целый день его слез, внезапных обвинений и сомнений. Ей было тяжело от этого груза. Поэтому сегодня она приняла дозу больше, чем обычно, мечтая о забвении. Все, что она хотела сейчас, это лечь и уйти в небытие.
     Как только она положила голову на подушку, что-то, или кто-то, прикоснулось к ней. Она в испуге вскочила, оглядываясь вокруг. Спальня была пуста. Свет был включен, и занавески опущены. Никого не было; это была только шутка ее чувств. Хотя, она по-прежнему ощущала, как подрагивают ее нервные окончания сзади на шее, где, как казалось, было прикосновение, реагируя, как анемоны, на вторжение. Толчок на время отодвинул летаргию. Не было смысла вновь класть голову на подушку, пока ее сердце не перестанет бешено колотиться.
     Сидя, она задумалась, где сейчас может быть ее бегун. Наверное, на ужине, вместе со всем остальным двором папы. Им бы понравилось это: иметь среди них кого-то, до кого можно было бы снисходить. Она уже не думала о нем, как об ангеле. В конце концов, у него уже есть имя и история (Той рассказал ей все, что знал). Он уже потерял свою божественность. Он был тем, кем был - Мартином Френсисом Штрауссом - человеком с серо-зелеными глазами, со шрамом на щеке и с руками, столь выразительными, что они могли бы быть руками актера, кроме того, она не думала, что он был бы хорош как профессиональный обманщик - его бы выдавали глаза.
     Затем прикосновение повторилось, и в этот раз она отлично почувствовала пальцы на своей шее, как будто кто-то очень, очень легко сдавливал ее позвонок большим и указательным пальцами. Это была абсурдная иллюзия, но, тем не менее, слишком реальная, чтобы прогнать ее.
     Она села за свой столик у кровати и почувствовала, как мерные толчки распространяются по ее телу. Может быть, это результат плохой дозы? До этого у нее никогда не было проблем: героин, который покупал Лютер у своих стратфордских поставщиков, был всегда высочайшего качества - Папа обеспечивал это.
     Возвращайся и ложись, сказала она себе. Даже если не сможешь спать, ложись. Но кровать, когда она встала и повернулась к ней, отдалилась от нее, все предметы в комнате сжались в угол, словно они были нарисованы штрихами, которые стягивала от нее какая-то невидимая рука.
     Затем она вновь почувствовала пальцы у себя на шее, теперь они были более настойчивыми и уже прокладывали путь внутрь нее. Она дотянулась и энергично ударила себя по шее сзади, громко проклиная Лютера за то, что он принес ей плохой порошок. Возможно, он покупал героин не чистый, а смешанный с чем-то, прикарманивая себе разницу. Ее злость на несколько секунд очистила ее голову, или так ей казалось, поскольку больше ничего не случилось. Она направилась прямо к кровати, ориентируясь по разукрашенной цветами стене, за которую она держалась, пока шла. Вещи встали на свои места, комната вновь приобрела первоначальный вид. Облегченно вздыхая, она легла, не сняв покрывало, и закрыла глаза. Перед глазами запрыгали странные фигуры, которые сформировывались, рассыпались и сформировывались снова. Они не имели никакого смысла - просто вспыхивали и разваливались, лунатичное граффити. Она наблюдала за ними внутренним глазом, очарованная их непрестанными трансформациями, едва сознавая в своем очарованном состоянии, что невидимые пальцы снова нашли ее шею и постепенно вползали в нее с утонченным мастерством умелого массажиста.
     Затем - сон.

***

     Она не слышала, как начали лаять собаки: услышал Марти. Поначалу это было несколько одиночных звуков, где-то к юго-востоку от дома, но сигнал тревоги был почти сразу же подхвачен хором из других голосов.
     Он пьяно поднялся из кресла перед мертвым телевизором и подошел к окну.
     Поднялся ветер. Может быть, он отломил несколько сухих веток, которые попадали на землю и встревожили собак. Он отметил несколько высохших вязов, которые надо было бы срубить, в углу поместья; возможно, один из них упал. Все же ему следует взглянуть. Он прошел в кухню и включил видео-экраны, просматривая от камеры до камеры внешнюю ограду. Смотреть было не на что. Но, когда он приблизился к востоку от леса, изображения исчезли. Белый шум заменил залитую светом траву. Три камеры абсолютно не работали.
     "Дерьмо", - выругался он. Если упало дерево, а такое было более вероятно, чем просто неработающие камеры, все равно разбираться с этим придется ему. Хотя было странно, что не сработала тревога. Любая неисправность, которая отключила три камеры, должна была вывести из строя всю систему ограды - но звонок не звонил, и сирены не визжали. Он снял свой анорак с крюка у двери, прихватил фонарь и вышел наружу.
     Огни ограды мерцали по всему периметру, который он видел, и быстро оглядев их, он не заметил ни одного отключенного. Он отправился по направлению собачьего шума. Ночь была мягкой, несмотря на ветер - первые ощутимые признаки весеннего тепла. Он был рад идти, прогуливаясь, хотя это, может быть, и было дурацким походом. Возможно, это было совсем не дерево - просто замыкание. Сломаться может все, что угодно. Дом остался позади него, светлые окна померкли. Теперь вокруг него была одна темнота. Он был на расстоянии двух сотен ярдов от огней изгороди и примерно на таком же от дома - полоса безлюдной земли, по которой он ковылял. Фонарь слабо освещал впереди дерн на расстоянии нескольких шагов. В деревьях ветер иногда поднимал небольшой шум; в остальном же была тишина.
     Наконец он достиг ограды в том месте, откуда, по его предположению, исходил шум собак. Все огни в обоих направлениях работали - нигде не было видимых повреждений. Несмотря на уверяющую корректность сцены, что-то во всем этом, в этой ночи и ласковом ветре, было не так. Может быть, темнота была не слишком милостивой и теплый воздух был не слишком подходящим для времени года. В его животе началось подрагивание; его мочевой пузырь был переполнен пивом. Было досадно, что поблизости не было собак, которых можно было слышать или видеть. Либо он ошибся в определении их положения, или они исчезли отсюда, преследуя кого-то, или, появилась безумная мысль, преследуемые кем-то.
     Покрытые колпаками фонари наверху ограды качались под свежими порывами ветра, все вокруг дрожало в мерцающем свете. Он решил, что не сможет идти дальше, пока не облегчит свой болящий мочевой пузырь. Он выключил фонарь, засунул его в карман и расстегнул штаны, отвернувшись от света и ограды. Было величайшим облегчением точиться в траву, физическое удовольствие заставило его радостно вскрикнуть.
     Полдела было сделано, и тут позади него фонари замигали. Поначалу он решил, что все это шутки ветра. Но нет, они действительно мигали и медленно гасли. По мере того, как они меркли, справа от него по периметру собаки завелись снова, в их лае чувствовались злость и паника.
     Он не мог перестать мочиться, поскольку уже начал, и в течение нескольких секунд он проклинал свою неспособность контролировать свой мочевой пузырь. Когда все было сделано, он застегнулся и побежал по направлению к гвалту. Когда он отошел, фонари позади, дрогнув, загорелись снова, их провода издавали мерное гудение. Но они были расположены слишком редко вдоль ограды, чтобы предоставить полную картину. Между ними расползались клочья темноты и только у одного из десяти столбов была полная ясность, у других же девяти - ночь. Невзирая на ужас, растущий у него внутри, он пробегал эти промежутки, ограда мигала позади него. Свет, темнота, свет, темнота...
     Впереди показалась живописная картина. В пятне света, отбрасываемого одним из фонарей, стоял нарушитель. Собаки были повсюду - у его ног, на его груди, кусая и терзая его. Человек же все еще стоял прямо на слегка раздвинутых ногах, пока они вертелись вокруг.
     Марти понял, что сейчас он будет наблюдать резню. Собаки были безжалостны, разрывая пришельца со всей своей яростью. Странно, но, несмотря на злобу их атаки, их хвосты были поджаты, а низкое рычание, которое они издавали, носясь по кругу и отыскивая уязвимые места, было без сомнения наполнено страхом. Джоб, как он заметил, даже не пытался кусаться - он просто скакал вокруг, прищурив глаза, и наблюдал за героизмом остальных.
     Марти стал отзывать их, используя властные, простые команды, которым его научила Лилиан.
     - Стоять! Сол! Стоять! Дидона!
     Собаки были великолепно надрессированы - он не один раз видел, как они проходили подобные тренировки. Сейчас, несмотря на интенсивность их злости, они отпустили свою жертву, как только услышали команды. Неохотно они попятились назад, прижав уши и оскалившись, не сводя глаз с незнакомца.
     Марти направился к пришельцу, который стоял в кольце собак, шатаясь и истекая кровью. Оружия у него не было видно; он выглядел скорее как провинившийся, нежели как возможный убийца. Его простая темная куртка была разодрана на части после нападения; в дырках виднелась кровоточащая кожа.
     - Уберите их... от меня, - сказал он болезненным голосом. Все его тело было покрыто укусами. В нескольких местах, особенно на ногах, куски мяса были вырваны совсем. Два сустава его среднего пальца на левой руке были откусаны и болтались на сухожилии. Трава вокруг была забрызгана кровью. Марти восхитило, что человек все еще стоял прямо.
     Собаки по-прежнему еще окружали его, готовые по первой команде повторить атаку; одна или две из них смотрели на Марти с нетерпением. Они жаждали прикончить свою страдающую жертву. Но несчастный не показывал им ни малейшего признака страха. Он просто смотрел на Марти, и эти глаза были булавочными остриями в мертвенной белизне.
     - Не двигайтесь, - сказал Марти. - Если вы хотите остаться живым. Если вы попытаетесь бежать, они приволокут вас обратно. Вы поняли? Они не слишком-то меня слушаются.
     Тот ничего не сказал, только смотрел. Его мучения, как знал Марти, были сильными. Он был не молод. Его несвежая щетина казалась скорее серой, чем темной. Череп, несмотря на вялую восковую плоть, был крепким и мощным, а лицо носило отпечатки страданий и утомления, возможно, даже трагедии. То, как он мучается, было видно только по сальному блеску его кожи и сведенным мускулам лица. Его взгляд был твердым и таил в себе угрозу.
     - Как вы сюда попали? - спросил Марти.
     - Уберите их отсюда, - произнес человек. Он говорил так, словно ожидал, что ему станут подчиняться.
     - Пойдемте со мной в дом.
     Тот покачал головой, явно не желая даже обсуждать эту возможность.
     - Уберите их отсюда, - повторил он.
     Марти подчинился его власти, сам не зная почему. Он позвал собак по именам. Они отошли к его ногам с упреком глазах, разочарованно отдающие свою жертву.
     - Теперь пойдем в дом, - сказал Марти.
     - Нет нужды.
     - Господи, да вы же истечете кровью до смерти.
     - Я терпеть не могу собак, - сказал человек, по-прежнему не сводя глаз с Марти. - Мы оба терпеть не можем.
     У Марти не было времени, чтобы ясно подумать о том, что говорил незнакомец, он хотел предотвратить ухудшение ситуации. Потеря крови, конечно, ослабила человека. Если он упадет, то Марти не был уверен, что сможет удержать собак от добивания жертвы. Они столпились у его ног, раздраженно поглядывая на него; он чувствовал их горячее дыхание.
     - Если вы не пойдете добровольно, я поведу вас силой.
     - Нет. - Пришелец поднял свою пораненную руку на уровень груди и взглянул на нее.
     - Я не нуждаюсь в вашей доброте, благодарю вас, - сказал он.
     Он перекусил сухожилие изувеченного пальца, как швея перекусила бы нитку. Изуродованные суставы отлетели в траву. Затем он сжал свою кровоточащую руку в кулак и засунул ее за пазуху своей разодранной куртки.
     - Боже всемогущий, - произнес Марти. Внезапно фонари на ограде замигали вновь. Только на этот раз они выключились одновременно. В этой внезапной темноте Сол заскулил. Марти знал голос собаки и разделял его восприятие.
     - Что случилось, парень, - спросил он у собаки, моля Бога, чтобы тот ответил. И вдруг темнота исчезла - что-то осветило все вокруг, но не электричество и не звездный свет. Источником освещения был пришелец. Он начал светиться слабым светом. Свет струился из кончиков его пальцев и из кровавых ран в его одежде. Он покрывал его голову мерцающим сероватым облаком, в котором не было ни плоти ни костей - свет вырывался из его рта, глаз и ноздрей. Теперь свет начинал принимать формы, или так казалось. Все так казалось. Из потока света создавались фантомы. Марти различил собак, затем женщину, затем лицо; все и, возможно, ничего из этого, поток призраков, которые изменялись, прежде чем застывали. И в центре этого моментального феномена глаза пришельца уставились на Марти - ясные и холодные.
     Затем без малейшего объясняющего намека представление приняло другой оборот. Выражение боли проскользнуло по лицу фокусника; поток кровавой темноты заструился из его глаз, заливая все, что разыгрывалось в этом дыму, оставляя только яркие формы пламени, восходящие от его головы. Затем они тоже исчезли, так же внезапно, как и появилось все это видение, и остался только изодранный человек, стоящий перед гудящей оградой.
     Снова зажглись фонари, их свет был столь ярким, что развеял все остатки волшебства. Марти смотрел на бледную плоть, на пустые глаза, эту жалкую фигуру, стоящую перед ним, и не верил ничему из увиденного...
     - Скажи Джозефу, - сказал пришелец.
     ...Это все был какой-то трюк...
     - Сказать ему что?
     - Что я был здесь.
     ...но если это был всего лишь трюк, то почему бы ему не шагнуть вперед и не схватить его?
     - Кто вы? - спросил он.
     - Просто скажи ему.
     Марти кивнул; в нем не осталось ни капли смелости.
     - Теперь иди домой.
     - Домой?
     - Подальше отсюда, - сказал пришелец. Он отвернулся от Марти и собак, и, как только он это сделал, фонари вспыхнули и погасли на несколько дюжин ярдов в обоих направлениях.
     Когда они включились снова, волшебник исчез.

27

     - Это все, что он сказал?
     Как всегда, Уайтхед сидел спиной к Марти, и было невозможно определить его реакцию на ночные события.
     Марти предложил осторожно обработанную версию того, что в действительности произошло. Он рассказал Уайтхеду о том, как услышал собак, о его поисках и небольшом разговоре с незнакомцем. То, что он опустил, было частью, которую он не мог объяснить: те образы, которые, как казалось, человек испускал из своего тела. Он не сделал даже попытки описать это, да и просто сообщить. Он рассказал старику только о том, что фонари на ограде погасли и под покровом темноты пришелец исчез. Это было неубедительным финалом рассказа о происшествии, но у него не было сил улучшить историю. Его разум, все еще переполненный видениями предыдущей ночи, был неспособен оценить всю объективность правды, чтобы сформировать более изысканную ложь.
     Марти не спал уже больше двадцати четырех часов. Он провел остаток ночи, проверяя периметр усадьбы и исследуя ограду, в бесплодных попытках найти место, где незнакомец проник внутрь. Однако в проволоке нигде не было повреждений. Либо человек проскочил по земле, когда ворота были подняты для машины одного из гостей, что было вероятно; либо он перелез через ограду, не обращая внимания на электрический ток, который бы мог спокойно убить любого другого. После того, как Марти видел трюки, которые вытворял незнакомец, он не спешил отвергнуть эту вторую возможность. В конце концов, тот же человек отключил сигнализацию - и каким-то образом обесточил фонари по всему периметру ограды. Как он смог совершить эти подвиги, можно было только предполагать. К тому же, после исчезновения пришельца, вся система целиком заработала снова - заработала сигнализация, и камеры включились по всему периметру.
     Проверив всю ограду, он вернулся обратно в дом и уселся в кухне, вспоминая все подробности того, чему он стал свидетелем. Где-то в четыре утра он услышал звуки, свидетельствующие об окончании ужина - смех и хлопанье дверей машин. Он не стал сообщать о нарушении сразу же. Он был уверен, что нет смысла портить Уайтхеду вечер. Он просто сидел и слушал шум, который издавали люди в другом конце дома. Их голоса смешивались в несвязный гул, словно Марти был под землей, а они были наверху. И, пока он прислушивался к ним, обессиленный после мощного адреналинового подъема, перед ним мелькали воспоминания о человеке у ограды.
     Ничего этого он не сказал Уайтхеду. Только очевидное положение вещей и те слова "Скажи ему, что я был здесь". Этого было достаточно.
     - Он был сильно поранен? - Спросил Уайтхед, по-прежнему не поворачиваясь от окна.
     - Потерял палец, как я сказал. И он довольно неплохо кровоточил.
     - Ему было больно, как по-вашему?
     Марти замешкался, прежде чем ответить. Боль было не то слово, которое он хотел бы использовать; он не так понимал его значение. Но, если бы он применил другое слово, как например, страдание - то, что скрывалось в пропасти его леденящих глаз - он рисковал вторгнуться в те области, в которы