, возможно, и не слышал".
     - Я боюсь, что у нас есть другие обязательства, - вежливо ответил Чэд. - Но мы были бы очень счастливы видеть вас с нами, когда прибудет Преподобный, и крестить вас.
     - Я бы с удовольствием встретился с Преподобным, - ввернул человек.
     Том не мог поручиться, что это все не было розыгрышем.
     - У нас так мало времени до того, как настанет время гнева Создателя, - продолжал Мамулян. Чэд яростно закивал. - Тогда мы будем как обломки кораблекрушения, не так ли? Обломки в страшном потоке.
     Слова почти в точности были те же, что говорил Преподобный. Том слушал, как они срываются с тонких губ этого человека, и обвинение в том, что он Фома Неверующий, совершенно забылось. Но Чэд был в восторге. На его лице появился тот самый евангельский взгляд, который всегда у него возникал на проповеди, взгляд, которому Том вечно завидовал, но теперь счел его неуместно пылким.
     - Чэд, - начал он.
     - Обломки в потоке, - повторил Чэд, - Аллилуйя.
     Том поставил стакан на стул.
     - Я думаю, нам пора идти, - сказал он и поднялся.
     По какой-то причине голые доски, на которые он встал, оказались дальше чем в шести футах от его глаз, более вероятно, что в шестидесяти. Как будто он был башней, которая должна обвалиться, потому что подрыли фундамент.
     - Нам надо обойти еще так много улиц, - сказал он, пытаясь сосредоточиться на насущной проблеме, которая в данный момент определенно заключалась в вопросе: как выйти из дома до того, как случится что-нибудь ужасное?
     - Потоп, - объявил Мамулян. - Уже почти перед нами.
     Том шагнул к Чэду, чтобы вывести его из транса. Пальцы на конце его вытянутой руки казались где-то в тысяче миль от глаз.
     - Чэд, - сказал он. - Святой Чэд, он из сияния, рисует радугу.
     - Ты в порядке, парень? - спросил незнакомец, кося своими рыбьими глазами в сторону Тома.
     - Я... чувствую...
     - Что же ты чувствуешь? - поинтересовался Мамулян.
     Чэд тоже глядел на него: лицо его было лишено какой-либо заботы, лишено вообще любого выражения чувства. "Лжет, должно быть", - эта мысль всплыла в голове Тома в первый раз - именно поэтому лицо Чэда было столь совершенно. Белое, симметричное и совершенно пустое.
     - Садись, - сказал незнакомец. - Пока не упал.
     - Все в порядке, - уверил его Чэд.
     - Нет, - сказал Том.
     Его колени не слушались и подгибались. Он подозревал, что они откажутся повиноваться очень скоро.
     - Поверь мне, - сказал Чэд. Тому очень хотелось этого. Чэд прежде всегда был прав. - Поверь мне, мы здесь ради хорошего дела. Сядь, как сказал джентльмен.
     - Это жара?
     - Да, - объяснил Чэд за Тома. - Это жара. В Мемфисе тоже жарко, но у нас есть кондиционеры.
     Он повернулся к Тому и положил руку на плечо своего компаньона. Том не смог побороть слабость и сел. Он почувствовал какое-то беспокойство в области затылка, как будто там порхала колибри, но у него не хватало силы воли смахнуть ее.
     - Вы называете себя агентами? - сказал мужчина почти шепотом. - Я думаю, вы знаете значение этого слова.
     Чэд поспешил на защиту.
     - Преподобный говорит...
     - Преподобный? - прервал мужчина презрительно. - Вы думаете, он хоть чуть-чуть осознает ваши достоинства?
     Это смутило Чэда. Том попытался посоветовать своему другу не поддаваться на лесть, но слова никак не выходили Язык лежал во рту, как дохлая рыба. "Что бы сейчас ни случилось, - подумал он, - это случится с нами обоими". Они были друзьями с первого класса; они вместе постигали половую зрелость и метафизику; Том думал, что они неразлучны. Он надеялся, что этот человек понимает: куда пойдет Чэд, туда и Том. Беспокойство в затылке прекратилось теплое успокоение поползло по шее. В конце концов все оказалось не так уж плохо.
     - Мне нужна ваша помощь, молодые люди.
     - Чтобы делать что? - спросил Чэд.
     - Чтобы начать Потоп, - ответил Мамулян. Улыбка, зыбкая, как осенившая его идея, которая захватила его воображение, появилась на лице Чэда. Его черты, обычно слишком спокойные от усердия, загорелись.
     - О, да, - сказал он. И бросил косой взгляд на Тома. - Ты слышал, что нам сказал этот человек?
     Том кивнул.
     - Ты слышал, приятель?
     - Я слышал. Я слышал.
     Всю свою наполненную Блиссом жизнь Чэд ждал такого приглашения. В первый раз он мог увидеть картину буквальной реальности за описаниями, которые он предлагал на сотнях порогов. В его мозгу воды - красные яростные воды - поднимались гребнями волн и рушились на этот языческий город. "Мы обломки в потоке", - говорил он, и слова принесли с собой образы. Мужчины и женщины - но больше всего женщин - бежали голыми перед этим бушующим приливом. Вода была горячей, ее потоки падали на их искривленные воплями лица, на их блестящие трясущиеся груди. Вот что Преподобный обещал им все время, а тут человек спрашивает, нельзя помочь ему осуществить все это, этот пенный День Дней Кары. Как они могут отказаться? Он почувствовал срочную необходимость поблагодарить этого человека за то, что он их так ценит. Мысль породила действие. Его колени согнулись, и он упал на пол к ногам Мамуляна.
     - Спасибо вам, - сказал он человеку в темном костюме.
     - Так вы мне поможете?
     - Да... - ответил Чэд; было ли его выражение преданности достаточно сильным? - Конечно.
     За ним Том пробурчал свое собственное уступчивое согласие.
     - Спасибо, - сказал Чэд, - спасибо.
     Но когда он поглядел вверх, человек, очевидно убежденный в их преданности, уже вышел из комнаты.

57

     Марти и Кэрис спали вместе на его одноместной кровати - длинный, заслуженный сон. Если ребенок в комнате под ними и кричал ночью, они этого не слышали. Они также не слышали сирен на Килбурнском шоссе, полиции и огнетушилок, ехавших на пожарище в Долине Майда. И рассвет в мутном окне их не разбудил, хотя шторы не были задернуты. Только раз, ранним утром, Марти повернулся во сне и его веки затрепыхали, когда он увидел за стеклом первый дневной свет. Вместо того чтобы отвернуться от него, он позволил свету упасть на веки, прежде чем закрыть их снова.

***

     Они провели полдня вместе в гостиной-спальне, прежде чем почувствовали необходимость вымыться и выпить кофе. Кэрис обмыла и забинтовала рану на ноге Марти; они сменили одежду, отбросив подальше ту, в которой были предыдущую ночь.
     И только в середине утра они начали разговаривать. Диалог начался совсем спокойно, но нервозность Кэрис росла от чувства необходимости принять обычную дозу, и разговор быстро стал отчаянной попыткой отвлечь мысли от ее трепещущего нутра. Она рассказала Марти, что такое была жизнь с Европейцем: унижения, обманы, ощущение, что она знала своего отца и себя саму лучше, чем ей это казалось раньше. Марти в свою очередь попытался передать ту историю, которую рассказал ему Уайтхед последней ночью, но она была слишком рассеянна, чтобы соответствующим образом воспринимать. Ее речь становилась все сумбурней.
     - Мне нужно уколоться, Марти.
     - Сейчас?
     - Чем скорее, тем лучше.
     Он ждал этого момента и опасался его. Не потому, что не мог найти ей порошка, он знал, что может. Но потому что надеялся - она как-нибудь сможет сопротивляться этой необходимости, когда окажется вместе с ним.
     - Я действительно плохо себя чувствую, - сказала она.
     - Ты в порядке. Ты со мной.
     - Он придет, ты же знаешь.
     - Не сейчас, сейчас не придет.
     - Он разозлится и придет.
     Мысли Марти снова и снова возвращались к тому, что он пережил наверху в доме по Калибан-стрит. Что он видел там, или точнее, чего он там не видел, - это ужасало его гораздо больше, чем собаки или Брир. Те были просто физически опасны. Но то, что происходило с ним в комнате, было опасностью совсем другого рода. Он чувствовал, может быть, первый раз в жизни, что его душе - понятие, которое он отвергал доныне, как христианскую ерунду - что-то угрожало. Что означало это слово, он точно не знал, но подозревал, что не то же самое, что подразумевает под ним Папа римский. Но какая-то часть его, более важная, чем конечности или все тело, почти умерла, и Мамулян был за это в ответе. Что еще может ощутить человеческое существо под давлением? Его любопытство было сейчас большим, чем праздное желание узнать нечто скрытое за завесой - это становилось необходимостью. Как могли они надеяться сражаться против такого чудовища, даже не имея какой-то зацепки в понимании его сути?
     - Я не хочу знать, - сказала Кэрис, читая его мысли. - Если он придет, то придет. Здесь мы ничего сделать не можем.
     - Прошлой ночью... - начал он, собираясь напомнить ей, как они выиграли схватку. Она отмахнулась от этой мысли, прежде чем он закончил. Напряжение ее лица было невыносимым; жажда инъекции словно сдирала кожу.
     - Марти...
     Он искоса поглядел на нее.
     - ...ты обещал, - сказала она, обвиняя.
     - Я не забыл.
     Он мысленно подсчитал: не стоимость самого наркотика, но потерянной гордости. Ему придется идти за героином к Флинну, он не знал больше никого, кому можно было довериться. Сейчас они оба были беглецами, от Мамуляна и от закона.
     - Мне придется совершить "телефонный звонок", - сказал он.
     - Так соверши, - ответила она.
     Она, казалось, изменилась за последние полчаса. Кожа стала восковой, в глазах появился блеск отчаяния, дрожь усиливалась с каждой минутой.
     - Не облегчай ему этого, - сказала она.
     Он нахмурился.
     - Облегчать?
     - Он может заставить меня делать то, чего я не хочу, - сказала она. Побежали слезы. Их не сопровождало рыдание - слезы просто капали из глаз. - Может быть, заставит причинить тебе боль.
     - Все в порядке. Я сейчас пойду. Есть парень, он живет с Шармейн, и он сможет достать порошок, не волнуйся. Хочешь со мной?
     Она обняла себя за плечи.
     - Нет, - сказала она. - Я тебе буду только мешать. Иди.
     Он натянул пиджак, стараясь не смотреть на нее - смесь хрупкости и жадности его пугала. На ее теле появились капли пота, он собирался в струйки и мягко стекал по ключицам, бежал по лицу.
     - Не пускай никого, хорошо?
     Она кивнула, ее взгляд обжег его.
     Когда он вышел, она закрыла за ним дверь и пошла обратно сидеть на кровати. Слезы снова потекли. Не слезы тоски, а просто соленая вода. Ну, может быть, в них было немного тоски: по этой снова возникшей хрупкости и по мужчине, который уходил, спускаясь по лестнице.
     Он был ответствен за ее нынешнее неудобство, подумала она. Он был тем, кто соблазнил ее мыслью, будто она сможет встать на ноги. И куда эта мысль завела ее, их обоих? В эту горячую камеру в середине июльского утра, и так много зла готово сомкнуться вокруг них.
     То, что она чувствовала по отношению к нему, не было любовью. Это была бы слишком тяжелая ноша для чувств. Просто слепая страсть, смешанная с чувством предстоящей потери, которое она испытывала всегда, когда сближалась с кем-нибудь, и каждый раз в его присутствии она внутренне оплакивала то время, когда его рядом не будет.
     Внизу хлопнула дверь - он вышел на улицу. Она откинулась на кровати, думая о первом разе, когда они занимались любовью. И о том, что даже это совсем личное дело было подсмотрено Европейцем. Мысль о Мамуляне, появившись однажды, стала похожей на снежный ком на крутом холме. Она крутилась, набирая скорость и увеличиваясь, пока не стала чудовищной. Лавина, снежное безумие.
     На секунду она усомнилась, что просто вспоминает: ощущение было такое ясное, такое реальное. Затем сомнения исчезли.
     Она встала, кровать заскрипела. Это совсем не было воспоминанием.
     Он был здесь.

58

     - Флинн?
     - Привет, - голос на другом конце провода был сиплый со сна. - Кто это?
     - Это Марти. Я разбудил тебя?
     - Какого черта ты хочешь?
     - Мне нужна помощь.
     На другом конце установилось долгое молчание.
     - Ты все еще там?
     - Да. Да. Мне нужен героин.
     Сиплость исчезла, ее сменила недоверчивость.
     - Ты на игле?
     - Мне нужно для друга, - Марти ощутил улыбку, расползающуюся в этот момент по лицу Флинна. - Ты можешь мне немного достать? Быстро.
     - Как много?
     - У меня сто фунтов.
     - Это не так уж и невозможно.
     - Скоро?
     - Да, если хочешь. Сколько сейчас времени? - Мысль о легких деньгах и об отчаянном понтере смазали мозги Флинна и сделали их готовыми для работы. - Час пятнадцать? Отлично.
     Он сделал паузу для вычисления.
     - Зайди через три четверти часа.
     Это было действенно; следовательно, как подозревал Марти и раньше, Флинн так глубоко влез в дело, что имел легкий доступ к порошку; может быть, он у него в кармане пиджака.
     - Я не могу гарантировать, конечно, - сказал тот, только чтобы сдержать свою отчаянную радость. - Но сделаю все, что можно. Лучше и сказать нельзя, а?
     - Спасибо, - ответил Марти, - я ценю это.
     - Только принеси деньги, Марти. Это единственная оценка, которая мне нужна.
     Телефон замолк. Флинн имел привычку оставлять за собой последнее слово. "Ублюдок", - сказал Марти трубке и с треском повесил ее. Его немного трясло, нервы были издерганы. Он подошел к газетчику, взял пачку сигарет и затем побрел обратно к машине. Время ленча; движение на улицах Лондона было интенсивное и потребовалось добрых сорок пять минут чтобы добраться до давно знакомого притона. Времени возвращаться и проверять Кэрис не осталось. Кроме того, он подумал, что она его совсем не поблагодарит за оттягивание покупки. Наркотик ей нужнее, чем он сам.

***

     Европеец появился слишком неожиданно, чтобы Кэрис могла попытаться не допустить его вкрадчивого присутствия. Но слабость, которую она ощущала, вынуждала ее бороться. И что-то было в этом его нападении, что отличало его от прочих. Может быть, его приближение на этот раз было более отчаянным? Ее затылок физически как-то смялся его вхождением. Она потерла шею вспотевшей рукой.
     "Я нашел тебя", - сказал он внутри головы.
     Она огляделась, ища способ изгнать его.
     "Нет смысла", - сказал он ей.
     - Оставь нас в покое.
     "Ты обращалась со мной плохо, Кэрис. Я должен наказать тебя. Но я не буду; не буду, если ты выдашь мне своего отца. Разве я так много прошу? Я имею на него право. Ты знаешь это в глубине сердца. Он принадлежит мне".
     Она слишком хорошо знала, что значит доверять его вкрадчивому голосу. Если он найдет Папу, что он сделает тогда? Оставит ее жить своей жизнью? Нет, он заберет ее тоже, так же, как он забрал Иванджелину, и Тоя, и множество других, о которых знал лишь он один, на это дерево, в этом Нигде.
     Ее глаза остановились на маленькой электроплитке в углу комнаты. Она поднялась, ее кости щелкнули, и пошла нетвердой походкой туда. Если Европеец уловит хоть ветер от ее плана, тем лучше. Он был слаб, она это чувствовала. Усталый и печальный: один глаз парит в небе, его сосредоточенность колеблется. Но его присутствие все еще приносило боль, достаточную, чтобы замутить ее мысли. Только дойдя до плитки, она с трудом вспомнила, зачем она здесь. Она заставила свой мозг напрячься как можно сильнее. Отказ! Вот в чем дело. Плитка - это отказ! Она сделала шаг в сторону и включила одну из двух спиралей.
     "Нет, Кэрис, - сказал он ей. - Это неумно".
     Его лицо появилось перед ее мысленным взором. Оно было огромно и расплылось пятном по комнате вокруг нее. Она потрясла головой, чтобы избавиться от него, но лицо не исчезало. Возникла и вторая иллюзия, кроме его лица. Она почувствовала на себе руки: не душившие, а скорее обнимающие, укрывающие. Они укачивали ее, эти руки.
     - Я тебе не принадлежу, - сказала она, борясь с желанием уступить его колыбельным объятиям.
     Затылком она как бы услышала песню, ее ритм соответствовал усыпляющему ритму покачивания. Слова были не английские, а русские. Это была колыбельная, она поняла это, даже не зная слов, и песня текла, а она слушала, и, казалось, что вся боль, которую она испытывала, исчезает. Она снова была младенцем на его руках. Он укачивал ее под эту тихую песню.
     Сквозь кружево приближающегося сна она уловила взглядом какой-то яркий предмет. Хотя она и не могла осознать, что это, но вспомнила, что это было нечто важное - это рыжее кольцо, которое сияло так близко от нее. Но что оно означает? Этот вопрос беспокоил ее и отдалял желанный сон. Она открыла глаза чуть-чуть шире, чтобы выяснить наконец, что это за вещь и что с ней надо делать.
     Перед ней накалилась плитка, горела спираль. Воздух над нею дрожал. Теперь она вспомнила, и память прогнала сонливость. Она протянула руку к теплу.
     "Не делай этого, - советовал голос в ее голове. - Ты только причинишь себе боль".
     Но она лучше знала. Дрема в его руках была опасней, чем любая боль, которая возникнет через несколько мгновений. Жар был неприятный, хотя кожа находилась все еще в нескольких дюймах от его источника, и в какой-то отчаянный миг ее сила воли не выдержала.
     "У тебя останется шрам на всю жизнь", - сказал Европеец, чувствуя ее сомнения.
     - Оставь меня.
     "Я просто не хочу видеть твою боль, малыш. Я слишком люблю тебя".
     Эта ложь послужила стимулом. Она отыскала в себе еще живую унцию мужества, подняла руку и вдавила ее, ладонью вниз, в электрическую спираль.
     Европеец вскрикнул первым: она услышала, как взвился его голос за секунду до того, как начался ее собственный крик. Она отдернула руку от плитки, когда в ноздри ударил запах паленого мяса. Мамулян уходил из нее; она ощущала его отступление. Облегчение наполнило все ее тело. Затем боль захватила ее, и наступила темнота. Она совсем ее не боялась. Это была совершенно безопасная темнота. Его в ней не было.
     - Ушел, - сказала она, и лишилась сознания.

***

     Она пришла в себя меньше чем через пять минут, и ее первым ощущением было, что она держит в кулаке кучу лезвий.
     Она медленно прошла к кровати, положила на нее голову и сидела так до тех пор, пока полностью не восстановилось сознание. Когда она почувствовала в себе достаточно сил, то поглядела на руку. Рисунок кольца был выжжен на ладони очень ясно - спиральная татуировка. Она встала и пошла к раковине, чтобы сунуть руку под холодную воду. Это как-то уменьшило боль; повреждение оказалось не столь серьезным, как она думала, хотя этот чертеж и останется на долгие годы, рука побывала на плитке едва ли секунду или две в тесном контакте с кольцом. Она обернула ее одной из футболок Марти. Затем вспомнила, что где-то читала, ожога надо оставлять незакрытыми, и снова разбинтовала руку. Изнуренная, она легла на кровать и стала ждать Март, который принесет ей берег блаженного острова.

59

     Ребята Преподобного Блисса оставались в задней комнате на первом этаже дома по Калибан-стрит, пребывая в своих мечтаниях о водной смерти, еще на добрый час. За это время Мамулян отправился на поиски Кэрис, нашел ее и был прогнан. Но он открыл ее местонахождение. Более того, он подобрал сведения о том, что Штраусс - тот, кто столь глупо вел себя в Убежище, - теперь ушел за героином для девушки. "Самое время, - подумал он, - перестать быть таким жалостливым".
     Он чувствовал себя, как побитая собака: все, чего он хотел, это лечь и умереть. Сегодня, казалось, - особенно после такого искусного избавления девушки от него, - что он ощущает каждый час своей долгой, долгой жизни в мышцах. Он посмотрел на свою руку, которая все еще болела от ожога, полученного через Кэрис. Может быть, девушка поймет наконец, что все это неминуемо. Что последняя игра, а которую он собирается вступить, более важна, чем ее жизнь или жизнь Штраусса, или Брира, или этих двух идиотов из Мемфиса, которых он оставил грезить двумя этажами ниже.
     Он спустился на один пролет и зашел в комнату Брира. Пожиратель Лезвий лежал на матрасе в углу с изогнутой шеей и пронзенным животом, уставившись вверх, как рыба-лунатик. У самого матраса бормотал свои глупости телевизор, стоявший так близко из-за того, что зрение Брира почти потерялось.
     - Мы скоро уходим, - сказал Мамулян.
     - Вы нашли ее?