...
     Вся зима состояла из таких вечеров: бесцветная изморозь, размывавшая расстояния и убивавшая звуки; недели неясного света, когда колеблющийся рассвет переходит в колеблющиеся сумерки и между ними нет дня. Было и несколько морозных дней, как сегодня; унылые месяцы один за другим.
     - Я сижу здесь теперь каждый вечер, - сказал старик. - Это испытание, которое я сам себе устраиваю. Просто сидеть и смотреть, как все исчезает. Не поддаваясь этому.
     Той ощутил всю бездну отчаяния Папы. Он никогда не был таким раньше, даже после смерти Иванджелины.
     Снаружи и внутри было уже почти совершенно темно; без света фонарей на лужайках земля была черна, как деготь. Но Уайтхед все еще сидел, глядя в черное окно.
     - Все это там, конечно, - сказал он.
     - Что?
     - Деревья, лужайки. Когда завтра наступит рассвет, они будут ждать.
     - Да, конечно.
     - Знаешь, когда я был ребенком, я думал, что кто-то приходит и забирает мир на ночь, а потом возвращается и разворачивает все это на следующее утро.
     Он поерзал в кресле; его рука потянулось к голове. Невозможно было разглядеть, что он делал.
     - То, во что мы верим детьми, никогда не оставляет нас, правда? Оно просто ждет, когда настанет время прикатиться обратно и когда мы начнем верить в него снова и снова. Все тот же старый клочок земли, Билл. Понимаешь? Я имею в виду, мы думаем, что мы двигаемся вперед, мы становимся сильнее, мудрее, но все это время мы по-прежнему стоим на том же клочке земли.
     Он вздохнул и повернулся взглянуть на Тоя. Свет из холла струился сквозь дверь, которую Той оставил слегка приоткрытой. В полоске света, даже через всю комнату, было видно, что глаза и щеки Уайтхеда покрыты слезами.
     - Ты бы лучше включил свет, Билл, - сказал он.
     - Да.
     - И приведи Штраусса.
     В его голосе не осталось ни следа от его отчаяния. Но Джо был специалистом скрывать свои чувства, и Той знал это. Он мог закрыть глаза, запечатать свой рот, и никакой телепат не смог бы установить, о чем он думает. Эту способность он использовал, чтобы достичь разрушительного эффeктa на заседании совета - никто никогда не знал, куда прыгнет старый лис. По-видимому, он научился этому, играя в карты. Этому и выжиданию.

11

     Они проехали через электрические ворота поместья Уайтхеда, словно в другой мир. Безупречные газоны простирались по обеим сторонам гравийной дорожки; вдалеке справа виднелся лес, исчезающий за линией кипарисов, которые вели к самому дому. День уже подходил к вечеру, когда они приехали, но смягчающийся свет лишь усиливал очарование места, его педантичность и формальность компенсировались поднимающимся туманом, обволакивающим подстриженные грани деревьев и травы.
     Главное здание было менее впечатляющим, чем предполагал Марти, - обычный загородный дом в георгианском стиле, крепкий и незамысловатый, с современными пристройками, расползающимися от основ ной структуры. Они проехали мимо парадной двери с белыми колоннами к боковому входу, и Той пригласил его в кухню.
     - Оставьте свой багаж и сделайте себе кофе, - сказал он. - Я только поднимусь наверх к боссу. Располагайтесь поудобнее.

***

     Оставшись один впервые с тех пор, как он оставил Вондсворт, Марти чувствовал себя немного неуютно. Дверь сзади него была открыта; на окнах не было запоров, в коридорах за кухней не было караульных. Это было парадоксально, но он чувствовал себя незащищенным, почти ранимым. Через несколько минут он встал из-за стола, включил дневной свет (ночь спускалась быстро, и здесь не было автоматических выключателей) и налил себе чашку черного кофе из кофейника. Он был крепким и слегка горьковатым, сваренным и разогретым, как он полагал, не то что та безвкусная гадость, к которой он привык.
     Прошло двадцать пять минут, прежде чем Той вернулся, и извинившись за задержку, сказал, что мистер Уайтхед хотел бы увидеть Штраусса сейчас.
     - Оставьте ваш багаж, - повторил он. - Лютер присмотрит за ним.
     Той отправился из кухни, которая была частью пристройки, в основное здание. Коридоры были темными, но, куда бы ни падал взгляд Марти, все его изумляло. Здание было музеем. Картины покрывали стены от пола до потолка; на столах и полках стояли вазы и керамика, поблескивая эмалью. Однако, времени задерживаться не было. Они прошли лабиринт холлов. Марти все больше и больше запутывался с каждым поворотом. Наконец они достигли кабинета. Той постучал, открыл дверь и пригласил Марти войти.
     Портрет нового работодателя, созданный Марти с помощью слишком маленькой и плохо запомнившейся фотографии, имел мало общего с реальностью. Там, где он воображал хрупкость, он встретил силу. Там, где он ожидал найти эксцентричного затворника, он обнаружил человека с проницательным взглядом, внимательно и с юмором глядящего на него.
     - Мистер Штраусс, - произнес Уайтхед, - добро пожаловать.
     Позади Уайтхеда, занавески были все еще открыты, и вдруг через окно хлынул поток света, освещающий газоны, простирающиеся на добрых две сотни ярдов. Внезапное появление этой травы было похоже на трюк волшебника, но Уайтхед не обратил на это внимания. Он направился к Марти. Хотя он был крупным человеком и большая часть его массы превратилась в жир, в нем не было неуклюжести. Грация его походки, почти масляная мягкость руки, протянутой Марти, гибкость пожимаемых пальцев - все это доказывало, что человек находится в ладу со своим телом.
     Они пожали руки. Рука Уайтхеда показалась Марти слишком холодной, но он немедленно осознал свою ошибку. Такой человек, как Уайтхед, никогда не бывает слишком горячим или слишком холодным; он контролирует свою температуру с той же легкостью, с какой он контролирует свои финансы. Не обронил ли случайно Той в машине фразу о том, что Уайтхед никогда не был серьезно болен за всю свою жизнь? Теперь Марти полагал, что стоял лицом к лицу с образцом совершенства. Никто не мог заподозрить в этом человеке и тени усталости.
     - Меня зовут Джозеф Уайтхед, - сказал он. - Добро пожаловать в Приют.
     - Благодарю вас.
     - Выпьете? Отпразднуем.
     - Да, пожалуйста.
     - Что вы предпочитаете?
     У Марти внезапно в голове стало пусто, и он почувствовал себя бьющейся на берегу рыбой. Той, храни его Боже, предложил:
     - Скотч?
     - Это было бы отлично.
     - То же, что и для меня, - сказал Уайтхед. - Пройдите и садитесь, мистер Штраусс.
     Они сели. Кресла были удобны; не античные, как столы в коридоре, а приятные, современные вещи. Вся комната разделяла этот стиль; это была обстановка рабочей комнаты, а не музея. Несколько картин на темно-синих стенах казались необразованному взгляду Марти столь же современными, как и обстановка. Они были большими и небрежными. На самой представительной картине, помещенной на самом видном месте, была надпись "Матисс", она изображала раздражающую розовую женщину, развалившуюся в раздражающем желтом шезлонге.
     - Ваш виски.
     Марти принял протягиваемый Тоем стакан.
     - Мы попросили Лютера купить вам набор новой одежды; она наверху в вашей комнате, - рассказывал Марти Уайтхед. - Так, пара костюмов, рубашки, ну и прочее, чтобы было, в чем ходить. Позже мы, может быть, отправим вас самого сделать себе покупки.
     Он осушил свой стакан, прежде чем продолжил.
     - Интересно, выпускают ли все еще костюмы для заключенных или уже прекратили? Попахивает бедным домом, я полагаю. Не слишком тактично в наши просвещенные времена. Люди могли бы решить, что вы были преступником по необходимости...
     Во время этой дружеской беседы Марти не был уверен в том, что Уайтхед не потешался над ним. Монолог продолжался, тенор звучал вполне дружелюбно. Марти пытался отделить иронию от напрямик высказываемого мнения, но это было непросто. За две минуты, пока он выслушивал речь Уайтхеда, он понял насколько утонченнее все здесь, снаружи. По сравнению с этим человеком, говорящим с обилием спряжений и склонении, хитрящим и изворачивающимся, умнейший собеседник в Вондсворте был просто дилетантом. Той всунул второй стакан виски в руку Марти, но тот едва заметил. Голос Уайтхеда гипнотизировал и странно успокаивал.
     - Той объяснил вам ваши обязанности, правда?
     - Да, полагаю.
     - Я хочу, чтобы этот дом стал вашим домом, мистер Штраусс. Стал вам близок. Есть только одно-два места, не имеющих к вам отношения. Той покажет вам, где это. Пожалуйста, соблюдайте эти ограничения. Остальное все в вашем распоряжении.
     Марти кивнул и допил свой виски; напиток пролился в его горло, как ртуть.
     - Завтра...
     Уайтхед встал, не закончив мысль, и вернулся к окну. Трава сияла, словно свежеокрашенная.
     - ...мы прогуляемся вокруг, вы и я.
     - Отлично.
     - Увидите, тут есть на что посмотреть. Представим вас Белле и другим.
     Здесь есть еще прислуга? Марти не заметил их; но, очевидно, они должны быть здесь - охрана, повара, садовники. Место, возможно, переполнено людьми.
     - Придете поговорить со мной завтра, а?
     Марти допил остатки своего скотча, и Той жестом показал ему, что следует встать. Казалось, Уайтхед внезапно потерял интерес к ним обоим. Его указания закончились, по крайней мере, на сегодня; его мысли уже блуждали где-то, его взгляд направлялся через окно на поблескивающие лужайки.
     - Да, сэр. Завтра.
     - Только, прежде чем придете... - сказал Уайтхед, поворачиваясь к Марти.
     - Да, сэр.
     - Сбрейте ваши усы. Кому-нибудь может показаться, что вы что-то скрываете.

12

     Той провел Марти по дому, прежде чем отвести его наверх, обещая устроить нечто большее, чем простая прогулка, когда время не будет так поджимать. Затем он привел Марти в просторную комнату на верхнем этаже пристройки дома.
     - Вот эта ваша, - сказал он. Лютер оставил чемодан и пакет на кровати; их потрепанность выглядела странно посреди этой вычищенной и удобной комнаты. Как и в кабинете, обстановка была здесь современной.
     - Тут слегка пустовато пока, - сказал Той. - Так что, делайте с ней все, что заблагорассудится. Если у вас есть фотографии...
     - По правде говоря, нет.
     - Ну, что же, мы раздобудем что-то для стен. Там немного книг, - он кивком указал на дальний конец комнаты, где несколько полок стонали под тяжестью томов, - но и библиотека внизу в вашем распоряжении. Я покажу вам все расположение как-нибудь на следующей неделе, когда вы устроитесь. Здесь есть видео, и еще одно внизу. Кроме того, Джо не слишком интересуют все эти вещи, так что распоряжайтесь.
     - Звучит неплохо.
     - Здесь слева небольшая гардеробная. Как сказал Джа, там вы найдете кое-какую свежую одежду. Ваша ванная за следующей дверью. Душ и все такое прочее. Ну, вот и все. Я думаю, это приемлемо.
     - Это прекрасно, - сказал Марти. Той взглянул на часы и повернулся, чтобы уйти.
     - Прежде чем вы уйдете...
     - Что-то не так?
     - Да нет, - сказал Марти. - Господи, да никаких проблем. Я просто хотел, чтобы вы знали, что я благодарен...
     - Нет нужды.
     - Но это так, - настаивал Марти; он пытался найти повод для этой беседы еще на Тринити-роуд. - Я действительно очень благодарен. Я не знаю, почему или как вы выбрали меня - но я ценю это.
     Той чувствовал себя слегка неудобно от этой демонстрации чувств, но Марти был рад, что сказал это.
     - Верьте мне. Марти. Я не выбрал бы вас, если бы не думал, что вы можете справиться с этой работой. Теперь вы здесь. Все сейчас зависит от вас. Я, конечно, буду поблизости, но теперь вы более или менее принадлежите себе.
     - Да. Я понимаю.
     - Теперь я вас оставлю. Увидимся в начале недели. Кстати, Перл оставила вам перекусить в кухне. Доброй ночи.
     - Доброй ночи.
     Той оставил его одного. Он сел на кровать и открыл чемодан. Наспех брошенная одежда пахла тюремным стиральным порошком, и он даже не хотел вынимать ее. Вместо этого он докопался до дна чемодана, пока руки не нащупали бритву и крем. Затем он разделся, бросил несвежую одежду на пол и отправился в ванную.
     Она была просторной, с множеством зеркал и соблазнительным светом. На батарее висели свежевыглаженные полотенца. Здесь были и душ, и ванная и биде: изобилие предметов водоснабжения приводило в замешательство. Что бы ни случилось теперь с ним, он будет чистым. Он включил свет у зеркала и поставил бритвенные принадлежности на стеклянную полочку над раковиной. Рыться в чемодане было не к чему: Той, а может быть, Лютер разложил для него на полке полный бритвенный набор: бритва, размягчающий крем, крем для бритья, одеколон. Он взглянул на себя в зеркало; интимное исследование, обычно присущее женщинам, хотя мужчины тоже практикуют его, особенно в запертых ванных комнатах. Дневные заботы отразились на лице: кожа была бледной, под глазами нависли мешки. Как будто отыскивая драгоценности, он исследовал свое лицо. Было ли здесь написано прошлое, думал он, прошлое, со всеми своими неряшливыми деталями; не выгравировано ли слишком глубоко для того, чтобы его можно было стереть?
     Конечно, ему понадобятся солнце и хорошие упражнения на свежем воздухе. С завтрашнего дня, подумал он, новый режим. Он будет бегать каждый день, пока не приобретет такую хорошую форму, что его будет не узнать. Отправится к хорошему дантисту. Его десны часто кровоточили и беспокоили его и в некоторых местах отставали от зубов. Он гордился своими зубами, крепкими и сильными, как у его матери. Он попытался улыбнуться зеркалу, но улыбка потеряла часть своей прежней зажигательности. Ему придется поупражняться и над этим. Он снова в большом, огромном мире; и со временем, может быть, появятся женщины, которых нужно будет уговаривать своей улыбкой.
     Его внимание переключилось с лица на тело. Слой жира сидел на мышцах его живота: у него был слегка избыточный вес. Ему придется поработать над этим. Следить за диетой и выполнять упражнения до тех пор, пока он не вернется к своим двенадцати стоунам, как он был, когда попал в Вондсворт. Несмотря на лишний вес, он выглядел достаточно хорошо. Может быть, мягкий свет льстил ему, но тюрьма, как казалось, не слишком его изменила. У него сохранились все его волосы; он не был поранен - за исключением татуировок и небольшого шрама слева у рта; он не накачал глаза наркотиками. Наверно, он действительно выжил, в конце концов.
     Его рука прокралась к паху, когда он исследовал себя, и он лениво подразнил себя до полуэрекции. Он не думал о Шармейн. Если в его возбуждении и было сколько-нибудь похоти, она была нарциссической. Многие из зеков, с которыми он сидел, считали в порядке вещей утолять свою сексуальную жажду со своими соседями, но Марти никогда не привлекала эта идея. Не только из-за того, что ему это было противно - хотя, именно это он и ощущал, - а из-за того, что эта ненатуральность препятствовала ему. Это был просто еще один способ, которым тюрьма подавляла людей. Вместо этого он запер свою сексуальность под замок и использовал свой член, чтобы писать и еще кое для чего. Теперь, играя с ним, как глупый подросток, он подумал, сможет ли он еще использовать эту штуковину.
     Он включил тепловатую воду и встал под душ, намыливая себя с головы до ног пахнущим лимоном мылом. Среди всех удовольствий дня это было самое лучшее. Вода была бодрящей, словно он стоял под весенним дождем. Его тело начало просыпаться. Да, именно так, он думал: я был мертв, и теперь я возвращаюсь к жизни. Он был похоронен в заднице мира, в такой глубокой, что он никогда не думал, что выкарабкается оттуда, но он смог, черт возьми! Он вышел. Он смыл с себя пену и затем позволил себе повторить процедуру; теперь вода текла сильнее и была горячее. Ванная заполнилась паром, лужицы воды появились на полу.
     Он вылез из ванны и выключил воду, его голова слегка шумела от тепла, виски и усталости. Он повернулся к запотевшему зеркалу и протер кулаком овал. Вода придал новый цвет его щекам. Его волосы налипли на голову как светло-коричневая тюбетейка. Он отрастит их настолько длинными, насколько позволит Уайтхед, возможно, сделает себе прическу. Но сейчас было более сложное дело: удаление забракованных усов. Он не был особенно волосатым. Отращивание усов заняло у него несколько недель, и ему пришлось вынести обычный поток дурацких шуток, пока он занимался этим. Но если босс желает видеть его бритым, то кто он такой, чтобы возражать? Мнение Уайтхеда по этому вопросу звучало скорее как приказ, нежели предложение.
     Хотя кабинка в ванной была хорошо оснащена (все от аспирина до препарата для уничтожения блох), в ней не было ножниц, и ему пришлось тщательно намылить волосы, чтобы смягчить их и сбривать прямо бритвой. Лезвие сопротивлялось, как и его кожа, но взмах за взмахом его верхняя губа выступала для обозрения, с таким трудом выращенные усы падали в раковину в хлопьях пены, чтобы быть смытыми струёй воды. Для удовлетворительного результата ему потребовалось полчаса. Он поранился в двух-трех местах и постарался как можно лучше залечить слюной порезы.
     Когда он закончил, ванная почти уже очистилась от пара, и лишь несколько пятен на стекле искажали его отражение. Он взглянул на свое лицо в зеркале. Его обнаженная верхняя губа была розовой и беззащитной, а впадинка в ее центре была удивительно забавной, но в целом было не так уж плохо.
     Удовлетворенный, он смыл остатки усов со стенок раковины, обернул полотенце вокруг пояса и медленно вышел из ванной. Он был практически сухим в отапливаемом доме; вытираться не было необходимости. Усталость и голод охватили его, когда он присел на край кровати. Внизу для него была еда, вроде бы говорил Той. Что же, может быть, он сейчас откинется назад на эту девственную простыню, положит голову на пахнущую свежестью подушку и закроет глаза на полчасика, а потом встанет и отправится поужинать. Он скинул полотенце и лег на кровать, натянув на себя одеяло до половины, и, сделав это, уснул мертвым сном. Ему не снились сны; но даже если они и были, он спал слишком крепко, чтобы запомнить их.
     И сразу же настало утро.

13

     Если он позабыл географию дома после краткого ознакомительного путешествия вечером, то в кухню привело его чувство обоняния. Жарился окорок, варился свежий кофе. За плитой стояла рыжеволосая женщина. Она оторвалась от своего дела и кивнула.
     - Вы, должно быть, Мартин, - сказала она с легким ирландским акцентом. - Поздновато встаете.
     Он взглянул на часы на стене. Был восьмой час.
     - Вы начинаете в хорошее утро.
     Задняя дверь была открыта; он пересек длинную кухню, чтобы взглянуть на день. Он действительно был прекрасен; небо было чистым. Иней покрывал газоны, как сахар. Вдалеке он разглядел что-то похожее на теннисный корт и за ним полоску деревьев.
     - Меня зовут Перл, между прочим, - провозгласила женщина. - Я готовлю для мистера Уайтхеда. Вы голодны?
     - Да нет, я могу и подождать.
     - Мы здесь придаем большое значение завтраку. Это позволяет хорошо начать день. - Она была занята перемещением бекона с шипящей сковородки на плите в духовку. Полка за плитой была уставлена пищей: томаты, сосиски, куски кровяной колбасы. - Здесь кофе. Распоряжайтесь.
     Кофейник бурлил и свистел, когда он наливал себе чашку кофе, такого же черного, но не такого ароматного и свежего, как он пил прошлым вечером.
     - Вам придется иногда использовать кухню, когда меня здесь нет. Я не живу здесь. Я просто прихожу и ухожу.
     - А кто готовит для мистера Уайтхеда, когда вас нет?
     - Он иногда любит готовить сам. Но вам придется приложить руку.
     - Я едва могу воду вскипятить.
     - Ничего, научитесь.
     Она повернулась к нему с яйцом в руке. Она была старше, чем он подумал вначале: где-то около пятидесяти.
     - Не волнуйтесь по этому поводу, - сказала она. - Насколько вы голодны?
     - Жутко.
     - Я оставила вам холодную птицу вчера вечером.
     - Я уснул, как убитый.
     Она опустила одно яйцо в кастрюльку и после секундной паузы заговорила.
     - Мистер Уайтхед не слишком привередлив в еде, кроме клубники. Он не станет требовать суфле, не беспокойтесь. Большая часть еды в холодильнике за дверью; вс