зать историю. Как он теперь может не вернуть одолжение? Вытащи ее. Вытащи ее. Слова Папы таяли с каждым ударом его сдающегося сердца. Может быть, ее можно было еще оживить где-то в потоке Мамуляна. А если нет. Если нет, не будет ли слишком тяжело умереть, пытаясь вытащить ее, и положить конец разделяющимся дорогам и обратить удачу в прах?
     Но как? Он попытался вспомнить, как она это делала, но процедура была слишком сложна - успокоение, молчание, и, естественно, у него была слабая возможность совершить свое путешествие до того, как изменятся обстоятельства. Единственным источником надежды была его окровавленная рубашка - он ощущал по пути сюда, что Кэрис сломала какой-то барьер в его голове, и однажды сделанное повреждение осталось навсегда. Возможно, его разум может пройти к ней через рану, которую она открыла, идя по следу так же целенаправленно, как и она преследовала его.
     Он закрыл глаза, отбросив образ холла, Уайтхеда и тела, лежавшего у ног Европейца. "Зрение - это ловушка", - сказала она ему однажды. Усилие тоже. Он просто должен идти. Позволить инстинкту и воображению привести его туда, куда не могли бы привести ощущения и интеллект.
     Он попытался представить себе ее, выбросив мрачную картину ее трупа из головы и вспоминая ее живую улыбку.
     Мысленно он называл ее имя, и она приходила к нему во множестве образов - смеющаяся, обнаженная, задумчивая, сокрушающаяся. Но он позволял частностям проходить мимо, оставляя только ее необходимое присутствие в раскалывающейся от боли голове.
     Он думал о ней. Рана была открытой, и ему было больно дотрагиваться до нее. Кровь текла из его открытого рта, но он почти не ощущал этого. Его состояние непрерывно изменялось. Он почувствовал, что выскальзывает из своего тела. Это было лишнее - нельзя было терять нить. Простота происходящего поразила его, беспокойство вызывала лишь стремительность событий - он должен контролировать свое возбуждение, чтобы не быть раскрытым.
     Он ничего не видел и не слышал. Состояние, в котором он двигался - да и двигался ли он вообще? - было неописуемо. Сейчас, хотя у него и не было никаких доказательств, он был уверен, что отделился от тела. Оно было позади него, под ним - беззащитная оболочка. Впереди у него была Кэрис. Ему нужно мысленно прокладывать к ней дорогу.
     И тогда, когда он думал, что может насладиться удивительным путешествием. Ад открылся перед ним...

***

     Мамулян, слишком увлеченный Пожирателем Лезвий, не почувствовал, как Марти вломился в него. Брир полубежал вперед, поднимая мачете и занося руку для удара. Европеец отодвинулся на шаг, уворачиваясь, но Брир повернулся вокруг для второго выпада с изумительной быстротой, и в этот раз, скорее по воле случая, мачете скользнуло по руке Мамуляна, прорезая рукав его серого костюма.
     - Чэд, - сказал Европеец, не отводя глаз от Брира.
     - Да? - ответил блондин. Он все еще стоял, прислонившись к стене, в небрежно героической позе; он нашел коробку сигар Уайтхеда, прикарманил несколько из них и закурил одну. Он выпустил облако плотного синего дыма и взглянул на гладиаторов сквозь алкогольную пелену, - Что ты хочешь?
     - Найди пистолет Пилигрима.
     - Зачем?
     - Для нашего гостя.
     - Убей его сам, - беззаботно бросил Чэд, - ты ведь можешь.
     Разум Мамуляна восставал против мыли о том, чтобы прикоснуться своей рукой к этой гнили - пуля была бы лучше. С такого близкого расстояния она уложила бы Пожирателя Лезвий навсегда. Без головы даже мертвецы не могут разгуливать.
     - Возьми пистолет! - потребовал он.
     - Нет, - ответил Чэд. Преподобный всегда говорил, что лучшие ответы - самые простые.
     - Сейчас не время для игр, - сказал Мамулян, на мгновение упуская из вида Брира, чтобы взглянуть на Чэда. Это было ошибкой. Мертвец еще раз взмахнул мачете и теперь удар пришелся Мамуляну в плечо, врезаясь в мышцу около шеи. Европеец не издал никакого звука, кроме кряканья, когда удар достиг цели, и еще раз, когда Брир вытаскивал лезвие из раны.
     - Прекрати, - сказал он своему помощнику.
     Брир помотал головой. Он ведь именно за этим и пришел, так ведь? Это была прелюдия к тому акту, исполнения которого он так долго ждал.
     Мамулян схватился рукой за рану в плече. Пули он мог принимать и переживать - однако более травматическое нападение, такое, как это, подвергающее большему риску его тело, - вот это было опасно. Ему придется прикончить Брира, и если святой не принесет пистолет, он должен будет убить Пожирателя Лезвий голыми руками.

***

     Брир, казалось, почувствовал его намерения.
     - Ты ничего не можешь мне сделать, - попытался выговорить он, но вместо слов изо рта выходила каша. - Я мертвый.
     Мамулян покачал головой.
     - Око за око, - прошептал он. - Если уж так. Око за око.
     Чэд ухмыльнулся, слыша обещание Европейца. "Господи Иисусе", - подумал он, - и вот так должен кончиться мир. Кроличий садок из комнат, машины на автостраде, мчащиеся домой, покойник и почти покойник, обменивающиеся ударами при свете свечи. Преподобный ошибался. Потоп это не волна, - разве нет? - это слепцы, вооруженные топорами; это великие на коленях, молящие о спасении от смерти от рук идиотов; это легкий зуд неразумности, вырастающий в эпидемию. Он смотрел и думал о том, как он будет описывать эту сцену Преподобному, и впервые за девятнадцать лет его хорошенькая головка дергалась в импульсах чистейшей радости.

***

     Марти не успел насладиться своим ощущением - движением чистой мысли - как попал внутрь Мамуляна. Он почувствовал себя, как человек, погруженный в кипящее масло. Он заметался, его существо завопило, требуя окончания этого Ада - организма другого человека. Но Кэрис была где-то здесь. Он должен был не упускать эту мысль, держаться за нее.
     В этом водовороте его ощущения были математически чисты. Их уравнения - сложные, но элегантные в своем решении - предлагали изящество, похожее на истину. Он должен был не упускать их из виду. Если он забудется хоть на мгновение, он пропал.
     Хотя у него не было чувств в обычном понимании, он ощущал, как его новое состояние борется с чьим-то вторжением в его видения. В уголках его невидящих глаз перспективы моментально открывались и закрывались снова, солнца вспыхивали впереди и гасли, не успев излучить тепло или свет. Какое-то раздражение стало постепенно овладевать им - нетерпеливый зуд помешательства. Сдайся, - говорил он, - и тебе не придется больше напрягаться. Он преодолел искушение мыслями о Кэрис.
     Она ушла, - ответил зуд, - намного глубже. Иди туда, если ты такой смелый. Глубже, намного глубже.
     Это было, возможно, правдой. Европеец заглотил ее целиком, поместил ее куда-то в глубину, где он держал свои самые любимые вещи. В то место, где был источник нуля, который давил на него на Калибан-стрит. Перед лицом такого вакуума он, наверное, съежится - тогда ни о каком восстановлении не может быть и речи. Такое место, - говорил зуд, - такое жуткое место. Хочешь взглянуть?
     - Нет.
     Давай, посмотри! Взгляни и трепещи! Взгляни и уймись! Ты хотел знать, что он такое, так вот - сейчас ты увидишь.
     "Я не слушаю", - подумал Марти. Он сосредоточился, в хотя как на Калибан-стрит, здесь не было ни верха, ни низа, ни переда, ни зада, он почувствовал, как снижается. Было ли это лишь метафорой, когда он представлял Ад точкой? Или он просто пробирался по внутренностям Европейца к его кишкам, где была спрятана Кэрис?
     Конечно, ты никогда не выйдешь обратно, - усмехнулся зуд. - Нет, если ты уж попал сюда. Обратной дороги нет. Он никогда не высрет тебя. Ты останешься запертым здесь раз и навсегда.
     - Кэрис вышла, - возразил он.
     Она была в его голове, - напомнил ему зуд. - Она вошла через его библиотеку. А ты влез в навозную кучу и глубоко, о да, друг мой, очень глубоко.
     - Нет!
     Наверняка.
     - Нет!

***

     Мамулян помотал головой. Она была наполнена странной болью и голосами. Или это всего лишь прошлое болтает с ним? Да, прошлое, это оно жужжало и гудело в его ушах эти последние недели громче, чем за предыдущие десятилетия. Как только его мозг начинал бездействовать, История начинала притягивать его к себе, и он возвращался в монастырский двор к падающему снегу, и справа от него дрожа стоял мальчик барабанщик, и паразиты уползали с остывающих тел. Две сотни лет жизни сжались в последовательность нескольких моментов. Если бы выстрел, убивший палача, опоздал на несколько секунд, топор опустился бы, голова его скатилась и века, в которых он жил, не удержали бы его, да и он не вместил бы их.
     Но почему круг этих мыслей вернулся сейчас, когда он посмотрел на Энтони? От этого события его отделяло сто семьдесят лет и тысячи миль. "Мне не грозит опасность, - упрекнул он сам себя, - так почему же я дрожу? Брир балансирует на краю полного разрушения - уничтожить его легкая, хоть и неприятная, задача".
     Он кинулся внезапно, его здоровая рука схватила Брира за горло прежде, чем тот успел среагировать. Изящные пальцы Европейца вонзились в желеобразную гнилую плоть Брира и сомкнулись вокруг его пищевода. Затем он резко дернул. Добрая половина шеи Брира оторвалась с потоками жидкости и гноя. Послышался звук, словно где-то выпускали пар.
     Чэд зааплодировал с сигарой в зубах. Том перестал хныкать и из угла, где он свалился, тоже наблюдая за битвой. Один человек дрался за жизнь, другой - за смерть. Аллилуйя! Святые и грешники, все вместе.
     Мамулян отбросил слизистый ком. Несмотря на огромные повреждения, Брир все еще стоял.
     - Мне что, разорвать тебя на куски? - спросил Мамулян. Только он заговорил, что-то зашевелилось в нем. Девушка все еще боролась со своим заключением?
     - Кто там? - мягко спросил он.

***

     Кэрис ответила. Не Мамуляну, а Марти. "Здесь", - сказала она. Он услышал. Хотя нет, не услышал - ощутил. Она призвала его и он последовал за ней.
     Зуд в Марти был на седьмом небе. Слишком поздно, чтобы помочь ей, - сказал он, - слишком поздно для всего.
     Но она была уже близко, Марти знал это, ее присутствие прогнало панику. "Я с тобой, - сказала она. - Теперь нас двое".
     Зуд не унимался. Он смеялся над мыслью о побеге. Вы пойманы здесь навсегда, - сказал он, - лучше смириться с этим. Если она не может выйти, как сможешь ты?
     Двое, сказала Кэрис. Теперь нас двое. В самый непрочный из моментов, он уловил смысл ее слов. Они были вместе, и вместе они были больше, чем просто сумма их частей. Он думал об их слитых организмах - физическом акте, который был метафорой этого другого единения. Он не понимал этого до сих пор. Его разум восторжествовал. Она была с ним - он с ней. Они были одной невидимой мыслью, представляя друг друга собой.
     Пошли!
     И Ад раскололся - у него не было иного выбора. Вокруг все распадалось на куски, пока они выхватывали себя из объятий Европейца. Они ощутили несколько чудесных мгновений существования в едином разуме, и затем сила тяготения - или какой-нибудь другой закон, действовавший в этом состоянии, - вступила в свои права. Настало разделение - жестокое исторжение из скоротечного Эдема, и они понеслись к своим собственным телам; слияние завершилось.
     Мамулян ощутил их бегство как рану более травматическую, чем любую из нанесенных до этого пор Бриром. Он прижал палец к губам, выражение жалобной потери появилось на его лице. Брир, казалось, уловил намек - его момент настал. В его разжиженном мозгу спонтанно сформировалась картина - словно одна из зернистых фотографий его альбома, только эта картина двигалась: падал снег, языки пламени плясали над жаровней.
     Мачете в его руке отяжелело в течение секунды - теперь оно скорее было как топор. Он поднял его - и его тень упала поперек лица Европейца.
     Мамулян взглянул на изуродованные останки Брира в узнавание пришло к нему: он увидел как все шло к этому моменту. Сгибаясь под тяжестью лет, он тяжело рухнул на колени.
     Как только он сделал это, Кэрис открыла глаза. Это было мучительным, тяжелым возвращением, более ужасным для Марти, чем для нее, привыкшей к "чувствованию". Но все же никогда не было до конца приятно ощущать, как дух опутывают мускулы и мясо.
     Глаза Марти тоже раскрылись и он взглянул на тело, которое занимал - оно было тяжелым и спертым. Большинство его составляющих - кожа, волосы, ногти - было мертвым материалом. Его собственное существо вызвала в нем чувство отвращения. Нахождение в таком состоянии было лишь пародией на ту свободу, которую он только что вкусил.
     Он начал подниматься из своего распластанного положения с легким стоном омерзения, словно бы он, проснувшись, обнаружил свое тело покрытым насекомыми.
     Он поискал глазами Кэрис, чтобы убедиться в воскресении, но ее внимание было поглощено видом, недоступным для Марти из-за частично закрытой двери.
     Она наблюдала зрелище, которое она откуда-то знала. Только точка наблюдения была другой, я ей потребовалось немного времени, чтобы распознать эту сцену: человек на коленях с выставленной напоказ шеей, руки чуть расставлены, пальцы слегка вывернуты в универсальном жесте покорности; палач с неясным лицом, поднимающий лезвие, чтобы обезглавить свою ждущую жертву, кто-то смеющийся рядом.
     Когда она видела эту картину в первый раз, она видела ее глазами Мамуляна, солдата в засыпанном снегом дворе, ожидающего удара, который прервал бы его молодую жизнь. Удара, так и не последовавшего, или, скорее, отложенного до настоящего момента. Ждал ли палач так долго, живя в одном теле только для того, чтобы сменить его на другое, преследуя Мамуляна десятилетие за десятилетием, пока наконец рок не свел все части воедино? Или все это было подстроено Европейцем? Его ли это воля призвала Брира, чтобы покончить с историей, так неудачно прерванной много поколений назад?
     Ей никогда не узнать. Действие, начавшись во второй раз, не будет отложено снова. Оружие скользнуло вниз, почти отделяя голову от шеи одним ударом. Несколько оставшихся нитей оставили ее свисать - носом к груди - с туловища, пока два последующих удара не отсоединили ее и она, скатившись по ногам Европейца, замерла у ног Тома. Парень отшвырнул ее прочь.
     Мамулян не издал ни звука - только сейчас обезглавленное туловище было "открыто": вместе с кровью из раны выходил неясный шум; казалось, каждая пора сочилась жалобами. И вместе со звуками вылетали дымные призраки невообразимых форм, поднимаясь от него, словно пар. Скорбные видения появлялись и таяли в воздухе: мечты, сны или, может быть, воспоминания о прошлом. Все это было сейчас слито воедино. Да и всегда, фактически, было так. Он пришел из слухов: он - легендарный, он - неуловимый, чье имя само было ложью. Имело ли какое-нибудь значение то, что сейчас его биография, испаряясь в неизвестность, воспринималась как видение?
     Брир, все еще неудовлетворенный, принялся кромсать открытую рану на шее трупа, рубя вниз, затем по сторонам в попытке расчленить врага на все более мелкие куски. Рука была полностью отрублена, Брир подобрал ее, чтобы отделить ладонь от запястья, предплечье от плеча. За несколько мгновений комната, бывшая почти что безмятежной, когда произошла казнь, превратилась в скотобойню.
     Марти доковылял до двери как раз вовремя, чтобы увидеть, как Брир отрывал руку Мамуляна.
     - Смотрите-ка кто пришел! - закричал американец, поднимая бокал с водкой Уайтхеда в приветствии кровавой бойни.
     Марти наблюдал за резней, не отрывая взгляда. Все было кончено. Уайтхед был мертв. Его голова лежала свернутая на сторону, она казалась такой маленькой, исчезающей.
     Кэрис, распластавшаяся у стены рядом с дверью, схватила Марти за руку.
     - Папа? - спросила она. - Что с Папой?
     Когда она заговорила, труп Мамуляна рухнул вперед из своего коленопреклоненного положения. Призраки и гул, исходившие из него, исчезли. Сейчас лишь только черная кровь выливалась из него. Брир продолжал свою работу, двумя взмахами вскрыв живот. Из пропоротого мочевого пузыря хлынул фонтан мочи.

***

     Кэрис выскочила из комнаты не в силах сдержать отвращения. Марти пробыл там чуть дольше. Последнее, что он видел, прежде чем последовал за Кэрис, это был Брир, державший голову за волосы, как некий экзотический фрукт, и наносящий ей боковые порезы.
     В холле Кэрис сидела, скрючившись, рядом с отцом; Марти сел около нее. Она поглаживала щеку старика. "Папа?" Он не был мертв, но и не был жив. Его пульс подрагивал, не больше. Глаза его были закрыты.
     - Бесполезно... - сказал Марти, когда она затрясла старика за плечо, - он все равно, что умер.
     В комнате игр Чэд зашелся в приступе хохота. Очевидно сцена бойни приобрели новый, еще более абсурдный характер.
     - Мне не хочется находиться здесь, пока ему не надоест, - сказал Марти.
     Кэрис не шелохнулась.
     - Мы ничего не можем сделать для старика, - добавил он.
     Она взглянула на него, не понимая.
     - Он ушел, Кэрис. И нам тоже пора.
     В разделочной воцарилось молчание. Это было в некотором смысле хуже, чем смех или звуки работы Брира.
     - Мы не можем ждать, - сказал Марти.
     Он рывком поднял Кэрис на ноги и подтолкнул к входной двери. Она тихо выругалась.

***

     Когда они скользнули вниз по лестнице, где-то наверху блондин американец зааплодировал снова.

72

     Мертвец трудился достаточно долго. Интенсивное движение на трассе давным-давно затихло, изредка слышались звуки моторов одиноких "дальнобойщиков", державших путь на север. Брир ничего этого не слышал. Его уши уже давно отказали ему, а его зрение, когда-то столь острое, едва могло различить следы резни, сейчас лежащие повсюду вокруг него. Но когда его зрение померкло совсем, у него еще осталась способность осязать. С его помощью он завершил свое предназначение, измельчая тело Европейца до тех пор, пока стало невозможно отличить одну часть тела от другой.
     Чэда утомило представление задолго до того, как была достигнута кульминация. Чиркнув спичкой о каблук, он закурил вторую сигару и вышел пройтись, чтобы узнать, что происходит вокруг. Девушка ушла, герой тоже. "Храни их Бог", - подумал он. Старик по-прежнему лежал на полу, сжимая пистолет, который он каким-то образом вновь вернул себе. Его пальцы подрагивали. Чэд вернулся обратно в кровавую камеру, где Брир стоял на коленях среди мяса и карт, и поднял Тома с пола. Тот был в прострации, его губы почти посинели, и понадобились длительные уговоры, чтобы добиться от него каких-либо действий. Но Чэд был рожден для того, чтобы обращать людей в свою веру и краткий разговор вернул ему прежний энтузиазм. "Нет ничего, чего мы не могли бы сделать, понимаешь? Мы окрещены. То есть мы видели все, правда? И в целом мире нет ничего, чем Дьявол мог бы победить нас, потому что мы были здесь. Ведь мы же были здесь?"
     Чэд был воодушевлен своей новообретенной свободой. Он хотел сразу испытать ее и у него появилась интересная идея - "Тебе понравится, Томми!" - навалить на грудь старику. Казалось, Тому было абсолютно наплевать на все и он просто наблюдал, как Чэд спускал штаны, чтобы проделать свою грязную работу, - кишки Тома просто не подчинились бы ему. Однако лишь только Чэд пристроился, глаза Уайтхеда мигнули и раздался выстрел. Пуля прошла на волосок от яичек Чэда и, оставив красную отметину на его молочно-белом бедре, промчалась мимо его лица и ударилась в потолок. Кишки Чэда сдались, но старик был уже мертв; он умер в момент выстрела, который был так близок к тому, чтобы оторвать мужское достоинство Чэда.
     - Чик в чик, - сказал Том, чья прострация была сломлена чуть было не состоявшейся кастрацией Чэда.
     - Я просто счастливчик, - ответил блондин. Затем они завершили свою месть с максимальным старанием и ушли своей дорогой.

***

     "Я последний из племени, - думал Брир. - Когда я уйду. Пожиратели Лезвий будут лишь легендой из прошлого".
     Он поспешил из отеля "Обитель Демонов", сознавая, что координация движений, которой обладало его тело, быстро исчезает. Его пальцы едва смогли отвернуть крышку канистры с бензином, которую он украл с