из них.
   Макс остался с Коринной: у нее  были  деньги,  большая  и  заботливая
семья,  дом,  даже  несколько  домов,   и   -   на   момент   завершения
бракоразводного процесса - устойчивые отношения с  неким  нейрохирургом,
лучшим теннисистом Северной Калифорнии в одиночном разряде.
   Саймон - единственный сын скончавшихся родители _ не имел постоянного
дохода,  определенного  места  жительства  и  ограничивался   мимолетным
общением  с  различными  женщинами,  главной  ценностью   которых   были
внешность и половой энтузиазм.
   Коринна  предложила  Чейсу  через   своего   адвоката   замечательное
финансовое соглашение - она не была ни злой, ни  мстительной  и  хотела,
чтобы отец ее сына располагал средствами  содержать  достойный  дом  для
приема Макса, но в припадке ханжеского благородства Чейс отказался.
   Несколько раз с тех пор Чейс сожалел о своем отказе,  расценивая  его
теперь как неуместное и глупое проявление мужского шовинизма. Эти деньги
он мог бы употребить с пользой, особенно теперь, когда  институт  -  его
институт - балансировал  на  грани  банкротства.  Саймона  терзал  искус
пересмотреть свое решение, позвонить Коринне и  согласиться  принять  ее
последнее благодеяние. Но пока он не смог заставить себя это сделать.
   Что озадачивало Саймона, чего он не мог постичь, так это того,  каким
образом его сын, несмотря на годы и тысячемильные  расстояния,  несмотря
на защитные  механизмы  частных  школ,  загородных  клубов  и  трастовых
фондов, смог увидеть и сохранить образ отца  как  искателя  приключений,
человека, к которому нужно  не  просто  стремиться,  но  которого  нужно
стремиться превзойти.
 
*** 
 
   Выйдя вслед за Максом на открытую  корму  сорокавосьмифутовой  лодки,
Чейс сдвинул на глаза солнцезащитные очки. День грозил невыносимым зноем
- даже здесь, в океане, жарче тридцати пяти  градусов,  -  один  из  тех
дней, что редко случались прежде, но становились все  более  обычными  в
последние годы. Десять лет назад в Уотерборо  насчитывали  восемь  дней,
когда температура превышала тридцать градусов; три года назад - тридцать
девять дней; в  этом  году  метеорологи  обещали  пятьдесят  дней  жарче
тридцати и до десяти дней - под сорок градусов.
   Используя объектив с переменным фокусным  расстоянием  как  телескоп,
Чейс осмотрел стекловидную поверхность моря.
   - Что-нибудь видишь? - спросил он Макса.
   - Пока нет. - Макс оперся локтями на фальшборт, чтобы держать бинокль
устойчивей. - На что акула должна быть похожа?
   - Если она выйдет  погреться  в  такой  день,  как  сегодня,  спинной
плавник будет торчать как парус.
   Чейс увидел плывущую шину; пластиковую емкость из-под молока; один из
пластиковых контейнеров на шесть банок, которые душат  черепах  и  птиц,
попадающих в них; шарики  нефти  -  достигнув  пляжа,  они  пристанут  к
детским пяткам,  и  взрослые  выругаются  по  поводу  загрязнения  моря.
Сегодня, по крайней мере, ему не попадались части человеческих  тел  или
шприцы. Прошлым летом женщину на городском  пляже  пришлось  успокаивать
после того, как четырехлетний сын преподнес ей  сокровище,  найденное  в
полосе прибоя, - человеческий палец. А мужчина отобрал  у  своей  собаки
нечто выглядевшее резиновым мячом, но  оказавшееся  идеальным  шаром  из
продуктов канализационных стоков.
   Саймон  посмотрел  за  корму  на   кабель   в   резиновой   изоляции,
удерживавший датчик слежения, и проверил  узел  на  фале,  фиксировавший
датчик на заданной глубине. В мотке провода на палубе у него  за  спиной
было  триста  футов,  но  вода  здесь  изобиловала  отмелями,  дно  было
неровным, и они не опускали датчик глубже пятидесяти  футов.  Фал  начал
перетираться. Вечером следовало его заменить.
   - Акулу видишь еще? - крикнул он вниз Длинному.
   Последовала пауза, пока Длинный смотрел на экран.
   - Она поднялась примерно до пятидесяти, - прокричал тот  в  ответ.  -
Прямо как будто подвешена. А сигнал сильный и чистый.
   Чейс мысленно обратился к акуле, умоляя ее всплыть и показаться -  не
столько ему, сколько Максу. Прежде всего Максу.
   Они выслеживали ее два дня, записывая данные о скорости,  направлении
и глубине движения, температуре тела, - жадные  до  любой  информации  о
самом редком из великих хищников океана, -  но  наблюдали  только  белое
отражение сигнала на зеленом  экране.  Саймон  хотел,  чтобы  они  снова
увидели акулу и  Макс  мог  насладиться  ее  совершенством  и  красотой;
хотелось также убедиться, что с акулой  все  в  порядке,  она  ничем  не
заразилась и у нее нет воспаления в том месте, где буксировочным крючком
было прицеплено  электронное  сигнальное  устройство.  Крючок  закреплен
очень удачно, в грубой шкуре за  спинным  плавником,  но  этих  животных
осталось так мало, что он  старался  избежать  даже  малейшей  опасности
причинить им вред.
   Они нашли акулу почти случайно, как раз вовремя, чтобы  не  допустить
ее превращения в охотничий трофей, помещаемый на стене в баре.
   Чейс     поддерживал      хорошие      отношения      с      местными
рыбаками-профессионалами, но никогда не принимал участия в разговорах  о
сокращении улова и оскудении рыбных запасов. Он  не  мог  присутствовать
сразу везде, и рыбаки были нужны ему как глаза и  уши  в  океане,  чтобы
предупредить о природных и антропогенных аномалиях: массовой гибели рыб,
неожиданном цветении водорослей или нефтяных пятнах.
   Его подчеркнутый нейтралитет оправдался вечером в четверг. В институт
позвонил  рыбак,  достаточно  разумный,  чтобы  не  использовать  радио,
которое могли слушать на каждой лодке в трех штатах. Он  сообщил  Чейсу,
что видел мертвого кита, дрейфующего между островом Блок  и  Уоч-Хиллом.
Тушу уже объедали акулы,  но  стайные,  в  основном  -  голубые.  Редкие
одиночки-белые еще не напали на след.
   Но они нападут - те немногие, что еще бороздили бухту между  Монтоком
и мысом Джудит. И скоро нападут.
   Слух дойдет до владельцев лодок, сдаваемых  внаем;  шкиперы  позвонят
своим лучшим клиентам и пообещают им - за сто или двести долларов в день
- выход  на  один  из  наиболее  желанных  морских  трофеев,  верховного
хищника, самую крупную плотоядную рыбу в мире, людоеда -  большую  белую
акулу. Они быстро найдут кита, потому что  его  труп  виден  на  экранах
радаров, и будут кружить вокруг него, пока клиенты снимают захватывающее
представление: вращающиеся глаза и подвижные челюсти, отрывающие от кита
пятидесятифунтовые куски.  А  потом,  опьяненные  мечтой  продать  такую
челюсть за пять или десять тысяч долларов и  не  замечающие  возможности
заработать  гораздо  больше,  оставив  акулу   в   живых   и   предложив
привилегированным клиентам исключительное право съемки,  они  загарпунят
ее и убьют... Потому, скажут они себе, что если не мы, то кто-то еще.
   Это называется спорт. Для Чейса здесь было столько же спорта, сколько
в том, чтобы застрелить собаку, когда она ест.
   Он и другие ученые  от  Массачусетса  до  Калифорнии  и  Флориды  уже
несколько лет пытались "пробить" закон об официальном  объявлении  белых
акул охраняемым видом, как это  сделали  кое-где  в  Австралии  и  Южной
Африке.   Но   белые   акулы    не    млекопитающие,    не    отличаются
сообразительностью, не всплывают улыбнуться детям, не "поют" и не издают
милые звуки, общаясь между собой, не прыгают  за  деньги  сквозь  кольца
перед посетителями. Они остаются прожорливыми рыбами,  порой  -  хотя  и
редко, много реже, чем пчелы,  змеи,  тигры  или  молния,  -  убивающими
человека.
   Все соглашались, что белые акулы - чудо эволюции, что  они  пережили,
почти не изменившись, десятки  миллионов  лет,  что  они  великолепны  с
биологической точки зрения и не до конца постижимы  с  медицинской;  что
они играют важнейшую роль в поддержании баланса в морской пищевой  цепи.
Но во времена бюджетных ограничений и противоречивых  приоритетов  очень
немногие  готовы   были   прилагать   усилия   для   защиты   животного,
воспринимавшегося просто как рыба, которая ест людей.
   Чейс был  уверен:  осталось  недолго,  может  быть  не  далее  начала
следующего тысячелетия, до их полного исчезновения. Дети  увидят  головы
белых акул на стенах и фильмы о них по каналу "Дискавери", но уже  через
поколение от них не останется даже воспоминаний - белые акулы станут  не
более реальными, чем динозавры.
   Первым  его  побуждением  после  разговора  с  рыбаком   было   взять
взрывчатку, найти кита и разнести его  на  куски.  Это  лучшее  решение,
наиболее быстрое и продуктивное: кит исчез бы с экранов  радаров,  акулы
рассеялись бы. Но и самое опасное, потому что уничтожение  туши  кита  -
федеральное преступление.
   Акт  об  охране  морских  млекопитающих  представлял  собой   образец
противоречивого закона. По положению, никто -  ни  ученый,  ни  праздный
любопытный, ни кинооператор, ни рыбак - не мог приблизиться к киту,  как
живому, так и мертвому. Неважно, что движение за спасение китов  (в  том
числе и данный Акт) родилось после демонстрации  замечательных  фильмов,
снятых   многоопытными   профессионалами.   Неважно,   что   туша   кита
оборачивалась экологической катастрофой. Связавшийся с китом превращался
в преступника.
   Прошли те дни, когда Чейс стоял  в  рядах  смутьянов  из  движения  в
защиту окружающей среды. Пять лет назад он  принял  решение  работать  в
рамках системы, а не вне ее. Саймон  проглотил  свою  ярость,  поцеловал
несколько задниц и добился стипендий,  чтобы  завершить  образование,  а
потом вернулся в Уотерборо - без  особого  представления  о  собственных
намерениях. Он мог преподавать либо продолжить  обучение,  но  устал  от
несвободы классных комнат и лабораторий: он хотел учиться, делая что-то.
Существовала возможность получить работу в Вудс-Холе,  или  в  Скриппсе,
или в каком-нибудь другом из институтов моря в стране, но  он  никак  не
мог собраться написать докторскую диссертацию и не был уверен,  что  ему
предложат что-то стоящее.
   Одно для Чейса было абсолютно ясно: жизнь его неотделима от моря.
   Саймон полюбил море сразу, с первой встречи, когда отец взял  его  на
борт "Мисс Эдны" и дал насладиться ощущением, звуками и  запахами  моря.
Он научился обожать и уважать не только само море, но  и  создания,  его
населяющие, и людей, которые занимаются ими.
   Особенно, хотя в понимании его  отца  извращенно,  воображение  Чейса
поразили акулы. Тогда, казалось,  акулы  были  везде:  грелись  в  лучах
солнца на поверхности, штурмовали сети, полные  бьющейся  рыбы,  шли  по
кровавому следу лодки, когда за борт выбрасывали рыбьи потроха.  Сначала
его очаровал их неустанно угрожающий вид, но после, по мере того как  он
все больше и больше читал  об  акулах,  Саймон  увидел  в  них  чудесное
воплощение непрерывности природы: акулы не менялись в течение  миллионов
лет - мощные, почти  не  подверженные  заболеваниям,  поражающим  других
животных. Природа, создав их, словно решила: "Это хорошо".
   Чейс по-прежнему любил акул и,  хотя  больше  их  не  боялся,  боялся
теперь за них. По всему миру их безжалостно избивали - подчистую  и  без
малейшего осознания творимого: иногда - ради плавников для супа;  иногда
- ради мяса; иногда - просто потому, что считали отвратительными.
   По случайному совпадению Чейс  вернулся  в  Уотерборо  именно  тогда,
когда  продавался  небольшой  остров  между  Блоком  и  Фишерсом.   Штат
Коннектикут  забрал  его  у  банка,  переживавшего  тяжелые  времена,  и
выставил   на   аукцион,   чтобы   получить    налог    с    реализации.
Тридцатипятиакровый участок, поросший кустарником и усыпанный  обломками
скал,   для   коммерческой    эксплуатации    слишком    отдаленный    и
непривлекательный, а из-за отсутствия выхода на коммунальные  службы  не
представлявший интереса для частных владельцев недвижимости.
   Чейс, однако, решил, что крошечный остров Оспри - идеальное место для
океанографических   исследований.   Используя   выручку    от    продажи
родительского дома и рыболовецкой лодки, он выложил за остров  наличные,
оплатив балансовую стоимость, и основал там Институт моря.
   Трудностей с поиском проектов, достойных  разработки,  не  возникало:
сокращение рыбных запасов, исчезновение морских  видов  флоры  и  фауны,
загрязнение  -  все  требовало  внимания.  Другие  группы  и  институты,
конечно, выполняли схожие работы, и Чейс пытался  своими  исследованиями
дополнить их, но при этом всегда выделял, сколько мог, время и деньги на
собственную тему - на акул.
   И теперь, в тридцать четыре года, став  директором  института,  Чейс,
как  ни  противно  в  этом  сознаваться,  фактически  обладал   членской
карточкой правящего класса. Он  набирал  солидную  репутацию  в  научном
сообществе благодаря своим трудам по акулам; его статьи об  их  иммунной
системе принимали ведущие журналы - статьи оценивались  как  интересные,
хотя  и  немного  эксцентричные.  А   самого   Чейса   считали   ученым,
заслуживающим внимания, - идущим вверх.
   Тем не менее, он знал, если его поймают при  взрыве  кита,  он  будет
немедленно дискредитирован, а также оштрафован и,  возможно,  предстанет
перед судом.
   Саймон нашел компромисс. По факсимильной связи он направил  сообщения
в Агентство по охране окружающей среды в  Вашингтоне  и  Департамент  по
охране окружающей среды в Хартфорде, испрашивая срочного  разрешения  не
на уничтожение кита, а на его перемещение для  того,  чтобы  обезопасить
общественный пляж. Он не имел  представления  о  том,  в  какую  сторону
движется туша, но знал, что угроза прозвучит  убедительно:  ни  одна  из
властей - федеральная, штата или местная - не захочет нести  расходы  (в
размере,  возможно,  до  ста  тысяч  долларов)  по  эвакуации  с   пляжа
пятидесяти тонн гниющего китового мяса. Чейс указал неверные  координаты
местоположения кита, сообщив данные по той точке, куда  предполагал  его
отбуксировать. Если бы разрешения ему не дали, он мог  заявить,  что  не
трогал тушу, а если бы дали - оттащить ее дальше, в открытый океан,  где
едва ли до нее доберется какой-нибудь рыболов-спортсмен.
   Чейс  не  стал  дожидаться  ответов.  Они  с  Длинным   погрузили   в
институтскую лодку крюки-кошки, бухту каната и отправились искать  кита.
Нашли сразу и около полуночи, в свете луны, вонзили кошки в гниющее мясо
и начали буксировать тушу в Атлантику, за остров  Блок.  Их  преследовал
мерзкий смрад разложения и ужасные  хрюкающие  звуки,  которые  издавали
акулы, выпрыгивающие из воды, чтобы вырвать кусок жирной плоти.
   Это был молодой горбач, и с первым светом зари они увидели,  что  его
убило. Словно саван, вокруг головы кита плыли рыбачьи сети. Он напоролся
на огромную промысловую сеть, еще сильнее  запутался,  когда  метался  в
попытках вырваться, и наконец задушил себя.
   Белая акула появилась вскоре после  восхода,  большая  зрелая  самка,
вероятно -  пятнадцати  или  двадцати  лет,  в  лучшем  для  размножения
возрасте. Беременная, как выяснил Чейс,  когда  акула  перевернулась  на
спину, глубоко погружая тяжелую голову в розовое мясо  китового  бока  и
показывая вздутый живот и половую щель.
   Никто точно не  знает,  как  долго  живут  большие  белые  или  когда
начинают давать потомство,  но  существующая  теория  предполагает,  что
максимальный их век - от восьмидесяти до ста  лет,  а  половая  зрелость
наступает примерно в десять лет, после  чего  самки  рожают  одного-двух
детенышей раз в два года.
   Убить ее, повесить голову на стенку и продать зубы - означало  бы  не
просто убить одну большую белую акулу.
   Это означало уничтожить, может быть, до двадцати поколений акул.
   Крючок  с  передатчиком  они  вонзили  быстро  и  легко.   Акула   не
почувствовала укола и не перестала есть. Несколько минут  они  наблюдали
ее, и Чейс делал снимки.  Потом,  когда  они  собрались  домой,  Длинный
включил радио и услышал, как рыбаки  по  найму  всюду  болтают  о  ките.
Рыболов-профессионал,  очевидно,  зашел   в   бар   и,   чувствуя   долг
исполненным, так как сначала позвонил в институт, не смог устоять  перед
искушением похвастаться перед приятелями и рассказал им про кита.
   "Куда он делся? - будут гадать рыбаки.  -  Кто  его  забрал?  Чертово
правительство? Эти шизанутые из  института?  На  восток.  Его  наверняка
утащили на восток от Блока".
   Рыбаки неизбежно придут. Придут, чтобы прикончить беременную акулу.
   Чейс и  Длинный  не  дискутировали.  Они  извлекли  из  лодки  брикет
пластиковой  взрывчатки,  сохранившейся  от  строительства  институтских
доков, и аккуратно разместили заряды в наиболее удаленных от  питающейся
акулы частях кита. Они взорвали заряды один за другим, развалив  китовую
тушу на куски, которые немедленно стали расплываться в стороны и тонуть.
Цель для рыбачьих радаров исчезла; теперь они никогда  не  смогут  найти
останки кита - не найдут и акулу.
   Акула,  преследуя  куски  китового  жира,  погрузилась  в  безопасную
глубину.
   Если агентство или  департамент  захотят  начать  против  него  дело,
подумал Чейс, пусть себе.  Свидетелей  не  было,  доказательства  весьма
слабые, а если у кого-то  из  рыбаков  хватит  ума  вычислить,  кто  это
сделал, и достанет глупости подать жалобу, он накажет сам себя, признав,
что намеревался подойти к мертвому киту ближе дозволенного законом.
   Важнее всего, что акула останется жива.
   Они опустили приемник излучения и еще несколько часов шли  за  белой,
двинувшейся к востоку, на большую глубину, а потом повернувшей на север.
   При обычных обстоятельствах Чейс  преследовал  бы  акулу  непрерывно,
потому что перерыв означал риск потерять ее: она могла уйти  за  пределы
досягаемости  передатчика,  и  снова  отыскать  ее  прежде,  чем   сядут
батарейки - через два, максимум три дня, - было бы очень трудно.
   Но в этот вечер рейсом из Сан-Вэлли через Солт-Лейк-Сити и  Бостон  в
аэропорт Гротон в Нью-Лондоне прилетал Макс. В первый раз Макс собирался
провести с отцом  целый  месяц,  и  Саймон  проклял  бы  себя,  если  бы
позволил, чтобы  мальчика  встретил  какой-то  таксист  из  близлежащего
городка Стонингтон, а потом отвез  -  одного,  в  сумерках  -  к  скале,
примерно столь же привлекательно для него выглядящей, как Алькатрас .
   Так что они с  Длинным  оставили  акулу,  моля  Бога,  чтобы  она  не
отправилась в странствие  к  Нью-Гэмпширу,  или  Мэну,  или  в  океан  к
Нантакету, и чтобы им удалось в  течение  ближайших  шести  часов  снова
засечь ее. Чейс не представлял, как скоро  она  должна  разродиться,  но
электронный датчик отметит это событие, если оно произойдет,  сообщит  о
переменах в температуре тела и химическом составе. Может быть, они  даже
увидят роды, если животное будет у поверхности. Никто до сих  пор  -  ни
ученый, ни спортсмен - не становился свидетелем рождения  большой  белой
акулы.
   Макс сказал, что не ждет багаж, и они заторопились из  аэропорта:  на
грузовик, на остров и на лодку.  С  покрасневшими  глазами,  измотанный,
мальчик был безумно возбужден, предвкушая встречу с живой белой  акулой.
Когда  он  позвонил  матери  с  лодки  по  радиотелефону,   единственным
определением, которое он вспомнил, оказалось "ужасающая".
   Коринна ничуть не испугалась, она  попросила  к  телефону  Саймона  и
прочитала ему лекцию о  необходимой  осторожности.  Все  проблемы  решил
Макс, он снова отобрал трубку у Чейса и сказал:
   - Ма, не дергайся, все нормально. Большие белые  не  любят  причинять
людям боль.
   - Что ты имеешь в виду?
   Макс засмеялся и пояснил:
   - Они их просто едят, - но, услышав, как мать  хватает  ртом  воздух,
добавил:
   - Шучу, ма... Маленькая акулья шутка.
   - Штормовка у тебя есть? - спросила Коринна.
   - Все отлично, ма, правда... Целую. - И Макс повесил трубку.
   На поиск акулы они потратили меньше часа, и  Чейс  расценил  это  как
очередное подтверждение одной из своих любимых идей.
   Его особенно интересов