ад. Борода и усы искючают вопрос о бритье.
Да, он мог бы гордиться такой великолепной историей. Искусственная, но
перевесившая по логике показания четверых.
   - Заметим, что вы отрицаете свою виновность, мистер Пил, - медленно сказал
Росс, - и также возьмем на заметку ваше заявление и обвинение. Я признаю, что
обвинением против вас послужило именно ваше трехдневное исчезновение. Но
теперь... - он остановился перевести дыхание, - если мы сможем найти камеру, в
которой вы были заключены...
   Пил уже подготовился к этому.
   - Может, найдем, а может, и нет, инспектор. Я инженер, как вам известно.
Единственный способ, которым мы можем обнаружить камеру, это взорвать каменные
стены, что уничтожит все следы.
   - Мы воспользуемся этой возможностью.
   - Не стоит, - сказал вдруг толстячок доктор.
   Все удивленно воскликнули. Пил метнул на него быстрый взгляд. Выражение лица
предупредило его, что толстячок опаснее всех. Нервы его натянулись до предела.
   - Это безупречная история, мистер Пил, - вежливо сказал толстый доктор. - Очень
убедительная. Но, дорогой мой сэр, вы совершили непростительный для
инженера промах.
   - Думаю, вы скажете мне, на чем основываете свое утверждение?
   - Несомненно. Когда вы очнулись в своей потайной камере, по вашим словам,
стояла полная темнота и тишина. Каменные стены такие толстые, что вы не слышали
ничего, кроме тиканья часов.
   - Ну да, так оно и было.
   - Очень колоритная деталь, - улыбнулся доктор, - но, тем не менее,
доказывающая, что вы лжете. Вы очнулись через три дня. Вам, конечно, должно
быть известно, что не существует часов с заводом больше, чем на семьдесят
часов.
   Боже, он прав! Пил понял это мгновенно. Он совершил грубую ошибку - непростительную
для инженера - и нет никаких путей для отступления. Его ложь
целиком основана на всей выдумке. Порвите одну нить, и вся ткань расползется.
Толстяк прав, черт бы его побрал! Пил попал в ловушку.
   Одного взгляда на торжествующее лицо Сидры было достаточно для него. Он
решил, что примет проигрыш как можно легче. Он поднялся со стула, смехом
признавая свое поражение. Пил знал, что проигрывать нужно галантно. Он метнулся
мимо них, как стрела, скрестил руки перед лицом, ладонями закрыл уши и прыгнул
в окно.
   Звон стекла и крики позади. Пил согнул ноги, когда мягкая садовая земля
понеслась к нему, и приземлился с тяжелым подскоком. Все прошло хорошо. Он на
ногах и бежит к заднему двору замка, где стоят машины. Через пять секунд он
прыгнул в двухместный автомобиль Сидры. Через десять пронесся через открытые
железные ворота к шоссе.
   Даже в такой кризисной ситуации Пил мыслил быстро и четко. Он так
стремительно выехал из парка, что никто не успел заметить, какое он выбрал
направление. Он мчался в ревущем автомобиле по лондонской дороге. В Лондоне
можно затеряться. Но паникером он не был. Пока его глаза следили за дорогой,
мозг методично сортировал факты и без увиливаний пришел к трудному решению. Он
знал, что никогда не сможет доказать свою невиновность. Каким образом? Он был
так же виновен в убийстве, как и все остальные. Они указали на него, и он был
обвинен, как единственный убийца леди Саттон.
   В военное время невозможно покинуть страну. Невозможно даже спрятаться
надолго. Значит, остается подпольная жизнь в жалких укрытиях на несколько
коротких месяцев только затем, чтобы быть пойманным и приведенным в суд. Это
было бы сенсацией. Но Пил не собирался позволить своей жене наслаждаться
зрелищем, как после зачтения приговора его потащат на виселицу.
   По-прежнему хладнокровный, по-прежнему полностью владеющий собой, Пил строил
планы, управляя машиной. Было бы дерзостью поехать прямо к себе домой. Они
никак не подумают искать его там... по крайней мере, какое-то время.
Достаточное время, чтобы он успел сделать то, что задумал. Вендетта, сказал он,
кровь за кровь. Он ехал по Лондону к Челси-сквер - дикий, бородатый человек,
больше похожий теперь на пирата.
   Он подъехал к дому с тыла, наблюдая за полицией. Никого поблизости не было,
дом выглядел тихим и зловещим. Когда он выехал на улицу и увидел фасад своего
дома, его мрачно позабавило то, что целое крыло было уничтожено бомбардировкой.
Очевидно, катастрофа произошла за эти дни, так как булыжник был аккуратно
собран в кучу и разрушенная сторона здания огорожена.
   Так гораздо лучше, подумал Пил. Без сомнения, дом пуст, нет никаких слуг. Он
остановил машину, выскочил и быстро прошел к парадной двери. Теперь, приняв
решение, он действовал быстро и решительно.
   В доме никого не было. Пил прошел в библиотеку, взял чернила, бумагу и
ручку, сел за стол. Красиво, с юридической аккуратностью написал завещание - он
был хладнокровно уверен, что в суде найдется специалист по почеркам. Потом
прошел к передней двери, выглянул на улицу, позвал двух проходящих рабочих и
попросил засвидетельствовать его завещание, после чего с благодарностью
заплатил им и проводил из дома. Запер за ними дверь.
   Он мрачно постоял и вздохнул. Слишком много остается Сидре. Старый инстинкт
собственника, понял он, ведет меня этим курсом. Я хочу сохранить свою фортуну
даже после смерти. Я хочу сохранить свою честь и достоинство, несмотря на
смерть. Казнь же произойдет быстро. Казнь - вот точное слово.
   Пил подумал еще секунду - было слишком много путей для выбора, - затем кивнул
и прошел на кухню. В бельевом шкафу он набрал полные руки простыней и
полотенец, и законопатил ими окна и дверь. Затем, с запоздалой мыслью, взял
большую картонную коробку и написал на ней крупными буквами: "ОПАСНО! ГАЗ!"
Откупорив дверь, он положил ее на пол снаружи.
   Снова плотно запечатав дверь, Пил прошел к плите, открыл дверцу духовки и
включил газ. Газ зашипел, вонючий и холодный. Пил опустился на колени, сунул
голову в духовку и стал глубоко дышать. Он знал, что пройдет немного времени,
прежде чем он потеряет сознание. Он знал, что боли не будет.
   Впервые за последние часы его оставило напряжение и он с благодарностью
расслабился, ожидая смерти. Хотя он жил твердой, геометрически размеренной
жизнью и шел прагматическими путями, теперь в его сознании всплыли наиболее
сентиментальные моменты жизни. Он ни в чем не раскаивался. Он ни о чем не
жалел. Он ничего не стыдился... И однако, он думал о том времени, когда
познакомился с Сидрой, с печалью и ностальгией.
   Кто эта юная, благоухавшая
   Свежестью роз и, как роза, порхавшая?
   Сидра...
   Он улыбнулся. Он написал ей эти строки тогда, в романтическом начале, когда
обожал ее, как богиню юности, красоты и доброты. Он верил, несчастный
влюбленный, что она была всем, а он - ничем. Это были великие дни, дни, когда
он закончил Манчестерский колледж и приехал в Лондон создавать репутацию,
ловить фортуну, строить всю жизнь - длинноволосый юноша с пунктуальными
привычками и образом мышления. Задремав, он прогуливался по воспоминаниям,
словно глядел развлекательную пьесу.
   Он оторвался от воспоминаний, вздрогнул и понял, что стоит на коленях перед
духовкой уже минут двадцать. Что-то здесь не так. Он не забыл химию и знал, что
за двадцать минут газ непременно лишил бы его сознания. В замешательстве он
поднялся на ноги, потирая затекшие колени. Сейчас не время для анализа. Погоня
может в любой момент сесть ему на шею.
   Шея! Это надежный способ, почти такой же безболезненный, как газ, и более
быстрый.
   Пил выключил газ, закрыл духовку, взял из шкафа длинную, прочную бельевую
веревку и вышел из кухни, пнув по пути коробку с предупреждающей надписью. Пока
он рвал ее на куски, его встревоженный взгляд метался в поисках надлежащего
места. Да, здесь, на лестнице. Он может привязать веревку к балке и встать на
карниз над ступеньками. Когда он прыгнет, будет футов десять до земли.
   Он вбежал по ступенькам, сел верхом на перила и перекинул веревку через
балку. Поймал свободный конец, обернувшийся вокруг балки. Один конец веревки он
привязал к перилам, на другом сделал широкую петлю и навалился на веревку всем
весом, проверяя ее на прочность. Несомненно, она выдержит его вес, нет никаких
шансов за то, что она порвется.
   Взобравшись на карниз, он надел петлю и затянул узел под правым ухом.
Веревка имела достаточный запас, чтобы дать ему пролететь футов шесть. Весил он
сто пятьдесят фунтов. Этого вполне достаточно, чтобы быстро и безболезненно
затянуть в конце падения узел. Пил замер, сделал глубокий вдох и, не
побеспокоившись помолиться, прыгнул.
   Уже в воздухе он подумал, что легко сосчитать, сколько ему остается жить.
Тридцать два фута в секунду, поделенные на шесть, дают ему почи пять... Сильный
рывок потряс его, в ушах громом прозвучал треск, агонизирующая боль пронеслась
по всему телу. Он задергался в конвульсиях...
   Затем он понял, что все еще жив. Он в ужасе болтался, подвешенный за шею,
понимая, что не умер неизвестно почему. Ужас бегал по коже невидимыми
мурашками, он долго висел и дергался, отказываясь поверить, что случилось
невозможное. Он извивался, пока холод не пронизал мозг, введя его в оцепенение,
разрушая его железный контроль.
   Наконец, он полез в карман и достал перочинный нож. С большим трудом он
открыл нож - тело было словно парализовано и плохо слушалось. Он долго пилил
ножом веревку, пока остатки волокон не порвались, и упал с высоты нескольких
футов на лестничные ступеньки. Еще не поднявшись, он почувствовал, что сломана
шея. Он ощущал края переломанных позвонков. Голова застыла под острым углом к
туловищу, и он видел все вверх тормашками.
   Пил потащился по лестнице, смутно сознавая, что все слишком ужасно,
чтобы можно было понять до конца. Он не пытался хладнокровно оценить
происходящее. Не было ни дополнительных фактов, ни логики. Он поднялся по
лестнице и бросился через спальню Сидры к ванной, где иногда они мылись вдвоем.
Он долго шарился в медицинском шкафчике, пока не достал бритву: шесть дюймов
острейший закаленной стали. Дрожащей рукой он чиркнул лезвием себе по горлу...
   Мгновенно он захлебнулся фонтаном крови, перехватило дыхание. Он сложился
пополам от боли, рефлекторно кашляя, дыхание со свистом вырывалось из разреза в
гортани. Пил скорчился на кафельном полу, кровь била фонтаном при каждом ударе
сердца и залила его всего. Однако, он лежал, трижды убитый, и не терял
сознания. Жизнь вцепилась в него с той же неослабевающей силой, с какой он
прежде цеплялся за жизнь.
   Наконец, он с трудом поднялся, не осмеливаясь взглянуть на себя в зеркало.
Кровь, что еще оставалась в нем, начала свертываться. И в то же время, он мог
дышать. Тяжело дыша, весь покалеченный, Пил проковылял в спальню, пошарил в
тумбочке Сидры и достал револьвер. Со всей оставшейся силой он прижал его дуло
к груди и трижды выстрелил в сердце. Пули отшвырнули его к стене с ужасными
дырами в груди, сердце перестало биться, но он все еще жил.
   Это тело, обрывочно подумал он, жизнь цепляется за тело. До тех пор, пока
тело - простая раковина - будет достаточным, чтобы содержать искру... До тех
пор жизнь не уйдет. Она владеет мной, эта жизнь. Но есть ответ... Я еще в
достаточной степени инженер, чтобы найти решение...
   Полное разрушение. Разбить тело на части... на куски - тысячи, миллионы
кусочков, - и оно перестанет быть чашей, содержащей его такую упорную жизнь.
Взрыв. Да! В доме никого нет. В доме ничего нет, кроме инженерной смекалки. Да!
Тогда как, с помощью чего? Он совершенно обезумел и пришедшая ему идея тоже
была безумной.
   Он проковылял в свой кабинет и достал из ящика стола колоду моющихся
игральных карт. Он долго резал их ножницами на крохотные кусочки, пока не
нарезал полную чашку. Потом снял с камина подставку для дров и с трудом
разломал ее. Ее прутья были полыми. Он набил медный прут кусочками карт,
утрамбовал их. Когда прут был забит, положил в верхний конец три спички и
плотно закупорил его.
   На столе была спиртовка, которую он использовал для варки кофе. Пил зажег ее
и поместил прут в пламя. Затем пододвинул стул и сгорбился перед нагревающейся
бомбой. Нитроцеллюлоза - мощное взрывчатое вещество, когда загорается под
давлением. Это лишь вопрос времени, подумал он, когда медь в свирепом взрыве
разнесет его по комнате, разорвет на куски в благословенной смерти. Пил скулил
от муки нетерпения. Из разрезанного горла снова потекла кровавая пена. Кровь на
одежде заскорузла.
   Слишком медленно нагревается бомба.
   Слишком медленно тянутся минуты.
   Слишком быстро усиливается нетерпение.
   Пил дрожал и скулил, а когда протянул руку, чтобы сунуть бомбу подальше в
огонь, его пальцы не почувствовали тепла. Он видел обоженное красное мясо, но
ничего не чувствовал. Вся боль сосредоточилась внутри - и ничего не осталось
снаружи.
   От боли шумело в ушах, но даже сквозь шум он услышал на лестнице шаги. Они
звучали все громче и ближе. Пил скорчился и с помутневшим сознанием стал
молиться, чтобы это шагала Смерть, явившаяся за ним. Шаги раздались на площадке
и двинулись к кабинету. Послышался слабый скрип, когда открылась дверь. Пила
бросало то в жар, то в холод в лихорадке безумия. Он отказывался повернуться.
   - Ну, Боб, что все это значит? - послышался раздраженный голос.
   Он не мог ни обернуться, ни ответить.
   - Боб! - хрипло воскликнул голос. - Не делай глупостей!
   Он смутно подумал, что когда-то уже слышал этот голос. Снова раздались шаги
и рядом с ним возникла фигура. Он поднял бескровные глаза. Это была леди
Саттон, все еще одетая в вечернее платье с блестками.
   - Боже мой! - Ее маленькие глазки замигали в мясистых амбразурах. - Ты что,
собираешься превратить себя в месиво?
   - Гу... вау-у... - Искаженные слова со свистом вырывались вместе с дыханием
из разрезанного горла. - Х-хочу... пов... в... с-ся...
   - Появиться? - рассмеялась леди Саттон. - Неплохая идея.
   - У-у-уме-реть... - просвистел Пил.
   - Что ты собираешься делать? - настойчиво спросила леди Саттон. - А,
понятно, Боб. Хочешь разнести себя на кусочки, да?
   Его губы беззвучно шевелились.
   - Послушай, - сказала леди Саттон, - брось эти глупости. - Она потянулась
вытащить бомбу из огня. Пил попытался оттолкнуть ее руки. Она была сильная для
привидения, но он все же оттолкнул ее.
   - Да-ай... м-мне-е... - прошипел он.
   - Прекрати, Боб! - приказала леди Саттон. - Я никогда не желала тебе столько
мучений.
   Он ударил ее, когда она снова попыталась подойти к бомбе. Но она была
слишком сильной для него. Тогда он схватил спиртовку обеими руками, чтобы
ускорить свое спасение.
   - Боб! - закричала леди Саттон. - Ты проклятый дурак!..
   Раздался взрыв. Он ударил в лицо Пилу ослепительным светом и оглушительным
ревом. Весь кабинет затрясся, часть стены рухнула. С полок дождем посыпались
тяжелые тома. Пыль и дым плотным облаком наполнили помещение.
   Когда облако осело, леди Саттон по-прежнему стояла возле того места, где
только что находился стол. Впервые за много лет - возможно, за много
вечностей - на ее лице появилась печаль. Она долго стояла в молчании, наконец,
пожала плечами и заговорила тем же спокойным голосом, каким разговаривало
Существо с пятерыми в убежище.
   - Неужели ты не понял, Боб, что не можешь убить себя? Смерть приходит
только раз, а ты и так уже мертв. Ты был мертв все эти дни. Как ты мог не
понять этого? Возможно, тут виновата личность, о которой твердил Брафф...
Возможно... Все вы были мертвы, когда пришли в убежище вечером в четверг. Ты
должен был понять это, когда увидел свой разбомбленный дом. Это случилось днем
в четверг во время большого налета.
   Она подняла руки и начала срывать с себя платье. В мертвой тишине хрустели и
позвякивали блестки. Они мерцали, когда платье спадало с тела, открывая...
ничего. Пустоту.
   - Я наслаждалась этими маленькими убийствами, - сказала она. - Забавно было
наблюдать, как мертвец пытается убить себя. Вот почему я не остановила тебя
сразу.
   Она сбросила туфли и чулки. Теперь не было ничего, кроме рук, плеч и тяжелой
головы леди Саттон. Ее лицо все еще было немного печальным.
   - Но ваша нелепая попытка убить меня показала, кто я такая. Конечно, никто
из вас этого не знал. Пьеска была тем более восхитительной, Боб, потому что я и
есть Астарот.
   Внезапно голова и руки подпрыгнули в воздухе и упали рядом со сброшенным
платьем. Голос продолжал звучать из дымного пространства, бестелесный, но затем
пыль заклубилась смерчиком, обрисовывая фигуру, просто контуры, однако, и они
были ужасны.
   - Да, - продолжал спокойный голос, - я Астарот, старый, как мир, старый, как
сама вечность. Вот почему я сыграл с вами эту маленькую шутку. Мне захотелось
немного поразвлечься. Ваши крики и слезы послужили новизной и развлечением
после вечного оборудования адов для проклятых, потому что нет худшего ада, чем
ад скуки.
   Голос замолчал, и тысячи кусочков Роберта Пила услышали и поняли его. Тысячи
кусочков, и каждый продолжал мучиться искрой жизни, и каждый слышал голос
Астарота и все понимал.
   - О жизни я не знаю ничего, - тихо сказал Астарот. - Зато все знаю о
смерти - о смерти и правосудии. Я знаю, что каждое живое существо создает свой
собственный вечный ад. Ты сам сделал то, чем стал теперь. Послушайте все вы,
прежде чем я уйду. Если кто-нибудь сможет отрицать это, если кто-нибудь сможет
оспорить это, если кто-нибудь сможет найти недостатки в правосудии Астарота - говорите!
   Через все расстояния прошло эхо голоса, и ответа не последовало.
   Тысячи мучившихся кусочков Роберта Пила слышали и не ответили.
   Феона Дубидат услышала и не ответила из диких объятий бога-любовника.
   Вопрошающий, сомневающийся Кристиан Брафф услышал в аду и не ответил.
   Не ответила ни Сидра Пил, ни зеркальное отражение ее страсти.
   Все проклятые за всю вечность в бесчисленных, созданных ими самими адах
услышали, поняли и не ответили.
   На правосудие Астарота не существует ответа.









                              Альфред БЕСТЕР

                                5 271 009




     Возьмите две части Вельзевула, две Исрафела, одну Монте-Кристо,  одну
Сирано, тщательно перемешайте, приправьте таинственностью, и  вы  получите
мистера Солона Аквила. Высокий, стройный, с веселыми манерами  и  жесткими
выражениями, а когда он смеется, его темные  глаза  превращаются  в  раны.
Неизвестно, чем он занимается. Он здоров без всякой видимой поддержки. Его
видят всюду и не знают нигде. Есть нечто странное в его жизни.
     Есть нечто странное в мистере Аквиле, и делайте с этим,  что  хотите.
Когда он прогуливается пешком,  ему  никогда  не  приходится  ждать  перед
светофором.  Когда  он  решает  поехать,  под  рукой  всегда   оказывается
свободное такси. Когда он спешит в свой номер,  лифт  всегда  ждет  внизу.
Когда он входит в магазин, продавец всегда готов  тут  же  обслужить  его.
Всегда получается так, что в  ресторане  есть  столик  к  услугам  мистера
Аквила.  Всегда  подворачивается  лишний  билетик,  когда   он   идет   на
труднодоступный спектакль.
     Можете опросить официантов,  таксистов,  девушек-лифтерш,  продавцов,
кассиров в театральных кассах. Нет  никакого  заговора.  Мистер  Аквил  не
раздает взятки и не пользуется шантажом  для  организации  этих  маленьких
удобств. В любом случае, он  не  может  давать  взятки  или  шантажировать
автоматические  часы,  которые  городские  власти  используют  в   системе
регулировки уличного движения. Но все эти  мелочи,  которые  делают  жизнь
такой удобной для него, происходят случайно. Мистер Солон Аквил никогда не
бывал разочарован. Сейчас мы узнаем об его первом разочаровании и  о  том,
что последовало за ним.
     Мистера Аквила встречали за  выпивкой  в  самых  дешевых  салунах,  в
средних салунах, в салунах  высшего  класса.  Его  встречали  в  публичных
домах, на коронациях, казнях, в цирках, магистратурах и справочных. Он был
известен,   как   покупатель   антикварных    автомобилей,    исторических
драгоценностей, инкунабул, порнографии, химикалий, чистейших призм, пони и
заряженн