ма был разрежен, как бывает  высоко  в
горах.
   - Вам страшно? Вы боитесь  колдовства?  -  почти  не  шевеля  губами,
поинтересовался хозяин странного дома. - Марина честно кивнула. - Но  вы
же хотите ему помочь? Он вам дорог? - И вновь согласный кивок. -  Вы  на
многое готовы ради него? - На  этот  раз  женщина  задумалась.  -  Любая
помощь требует жертвы, - произнес Ястребов.
   Он взял Марину за руку, и женщина покорно двинулась за ним.  Ястребов
толкнул дверь, и они  оказались  в  маленькой  комнате  с  одним  высоко
расположенным окном. Чем-то она напомнила Марине  строительный  вагончик
возле  "Паркинга".  Одну  стену   занимали   узкие   деревянные   полки,
заставленные стеклянными и керамическими банками разных цветов.
   - Присядьте, - предложил Ястребов, предлагая Марине  обтянутый  кожей
круглый табурет, какие стоят у стоек баров.
   Женщина чувствовала, что целиком попала под влияние хозяина.
   - Левую руку.
   В руках Ястребова оказалась костяная игла, то ли рыбья кость,  то  ли
тонко заточенная птичья.
   - Если вам страшно - зажмурьтесь.
   - Нет, я буду смотреть.
   Почти не  размахиваясь,  Ястребов  быстро  уколол  безымянный  палец.
Вырвал иглу. Крови не было.
   - Это хорошо, -  произнес  Ястребов,  подставляя  под  ладонь  черное
керамическое блюдце.
   Он пристально смотрел на палец, и под его взглядом выступила  крупная
горошина крови.
   И капли посыпались одна за другой, покрывая блестящую керамику. Кровь
остановилась так же быстро, как и пошла.
   Ястребов заглянул женщине в глаза.
   - Только не говорите ему ничего.
   - Почему?
   - Иначе не поможет.
   Марина смотрела на свой палец, на маленькую  точку,  след  укола.  Ей
казалось, что иголка осталась в теле.
   - Это пройдет завтра на рассвете, - усмехнулся Ястребов.  -  Вас  уже
заждались.
   Хозяин не стал выходить на крыльцо, сразу закрыл за Мариной дверь.
   Антон порывисто поднялся, осмотрелся. Они были одни.
   Взял женщину за руку.
   - Что там было?
   - Я тебе ничего не скажу. Нельзя.
   - Как хочешь.
   Черный петух уже расхаживал по двору, его красный  гребень  горел  на
солнце.
   - Мне почему-то кажется, что все у тебя пройдет, - прошептала Марина.
   - Посмотрим.
   Антон почувствовал тревогу, тело мелко дрожало. Когда  они  оказались
за  калиткой,  заждавшийся  и  немного  протрезвевший  Григорий  тут  же
принялся расспрашивать. Но его расспросы натолкнулись на стену молчания.
   Женщина загадочно улыбалась, Антон просто не отвечал.
   Обратная дорога оказалась на удивление короткой. Петрович  был  пьян,
но выглядел молодцевато, даже голову держал прямо, выдавали  его  глаза,
смотревшие в разные стороны, да краснота, проступившая на щеках.
   Краснов выглядел уставшим. Он посмотрел на часы и произнес,  глядя  в
глаза жене:
   - Может, сегодня поедем? Еще успеем, Петрович обещал найти водителя.
   - Нет, я не поеду, - ответил вместо Марины Антон.
   Краснов удивленно посмотрел на друга:
   - Ты хоть жене позвони, что ночевать не придешь.
   - Позже из вагончика позвоню.
   Гриша пребывал в расстройстве. Пока  он  ходил,  экскаваторщик  ушел,
прихватив с собой остатки самогона, даже двухлитровой банки не  оставил.
Тарой в деревне дорожили, особенно вместительной.
   - Гриша, ты, наверное,  выпить  хочешь?  -  уже  по-дружески,  как  в
далекой молодости, обратился Полуянов к Грушину.
   - Почему бы и нет? Завтра на работу  не  идти...  -  Гриша  подхватил
ополовиненную бутылку коньяка и посмотрел на присутствующих по очереди.
   Согласился пить лишь Петрович, да  и  то  из  принципа,  чтобы  Грише
меньше досталось.
   - Я сам все уберу,  -  пообещал  Петрович,  когда  Марина  попыталась
составить пластиковые тарелки. - В костер брошу, все и сгорит.
   - Можно, я бутылки заберу? - показал Гриша на бутылки из-под коньяка.
   Один Полуянов, выросший в деревне, понял, зачем понадобились  Грушину
фигурные бутылки от дорогого коньяка. Настоит самогон на  травках  и  не
грех будет закрашенный самодельный напиток на стол поставить.
   Самогон Краснову понравился, и он стал договариваться с Гришей, чтобы
тот завтра к утру подогнал пару литров.
   - Найду, - пообещал Гриша. - Только банку найдите.
   Петрович неопределенно мотнул головой:
   - У меня в тумбе письменного стола возьми.
   Две есть. Только вымыть не забудь.
   Вскоре Гриша уже прикручивал к багажнику велосипеда сумку с тарой.  А
затем, держась за руль, побрел по тропинке, наперед зная, что  ему  есть
чем оправдаться перед женой: как-никак, Антон Полуянов приехал,  человек
в деревне уважаемый, хотя и не всеми любимый.
   Антон почувствовал, что ему нужно  побыть  одному.  Он  направился  к
реке. Как завороженный, он смотрел на бегущую воду,  на  отражавшееся  в
ней холодное вечернее небо. Странным было  это  переливчатое  соединение
воды и воздуха.
   Скрипнула старая ива, склонившаяся над водой. Антон поднял  голову  и
увидел вдалеке идущего по проселочной дороге мужчину с косой  на  плече.
Его силуэт казался вырезанным из плотной  черной  бумаги.  Всех  местных
Антон знал, но понять, кто именно идет, как ни старался,  не  мог,  пока
наконец одинокий косец не скрылся за пригорком.

Глава 10

   Пьяные не всегда засыпают быстро, все зависит от количества выпитого.
Если пьян слегка, то  спишь  легко  и  сны  видятся  приятные.  Но  если
перепил, то заснуть бывает сложно;  то  потолок  наползает,  то  кровать
шатается, как корабль в шторм. Антон Полуянов хоть  и  выпил  много,  но
успел протрезветь. Помог этому визит к  обитателю  дома  мельника.  Боль
ушла, и даже закрадывалась мысль, стоит ли идти с утра к Ястребову, ведь
и так хорошо. Антон лежал на спине  и  не  мог  уснуть,  потому  что  не
чувствовал привычной боли,  жжения,  зуда.  Гостевой  вагончик  за  день
прогрелся на солнце и отдавал ночью свое тепло обитателям.
   В строительном вагончике  были  две  небольшие  комнаты,  соединенные
между собой тамбуром. Полуянов  лежал,  прикрывшись  простыней  лишь  до
пояса, смотрел в расчерченный деревянными планками потолок.  Он  слышал,
как стрекочет сверчок, спрятавшийся под полом,  слышал,  как  ворочается
Сергей.
   "Марина тоже не спит,  наверное.  Не  собирался  я  сегодня  ехать  в
Погост, не собирался оставаться на ночь. Приехал Сергей, я сорвался,  не
стал ему возражать. Почему все так происходит? Хочу одного, а получается
другое.
   Столько лет мы были знакомы с Мариной, и только потом, после дурацкой
встречи на улице, нас потянуло друг к другу, словно  какая-то  неведомая
сила бросила ее мне в объятия. Наверное, она тоже  не  думала,  что  так
может случиться".
   Будильника не было, и Антон боялся пропустить рассвет. Тем  не  менее
он забылся сном на короткое время, даже не заметив, как  это  произошло.
Повернувшись на бок, он  посмотрел  на  желтую  занавеску,  прикрывавшую
небольшое окно строительного вагончика. От лунного света, бьющего  прямо
в окно, желтая штора стала немного зеленоватой, и еле различимая  зелень
напомнила прохладную воду, сквозь которую  просвечивают  водоросли.  Сон
пришел удивительный, реальный, с запахами, звуками,  насыщенный  цветом.
Антону казалось, что он вновь вернулся в детство, когда весь большой мир
замыкался для него горизонтом вокруг деревни Погост. И не  было  лучшего
места на свете для жизни, для игр и  всего  остального.  А  самым  умным
человеком в мире являлся школьный учитель.
   Самое странное, Антон понимал, что перед ним  не  жизнь,  а  сон.  Он
понимал, сколько ему сейчас лет на самом деле и что  он  не  может  быть
двенадцатилетним мальчишкой. Перед ним,  скривив  губы,  стоит  Григорий
Грушин,  стриженный  "под  бокс",  с  рассеченной  бровью,  на   которой
запеклась кровь. Грушин всегда ходил в детстве поцарапанный, с  синяками
и ссадинами.
   - Идем, нечего  бояться,  -  сказал  в  том  сне  Грушин.  Его  голос
прозвучал гулко, как в тоннеле, и Гришка поманил Полуянова рукой.
   Они шли, держа в руках лопаты, Гриша новенькую, с выкрашенной  желтой
краской ручкой, а Антон нес неудобную, совковую,  которой  толком  и  не
покопаешь. Но лучшей он не нашел. Отец запер сарай, а где прятали  ключ,
он не знал.
   - Ты точно знаешь? - спрашивал Антон.
   Гришка гордо сообщал:
   - Точнее не бывает, - только в детстве можно быть настолько уверенным
в своей правоте. - Все говорят, что мельника со всей семьей из-за золота
из деревни выслали. Искали потом солдаты, искали, все перерыли, но так и
не нашли. Со злости мельницу и подожгли.
   Григорий говорил о событиях  полувековой  давности  так,  словно  они
происходили вчера, а он являлся свидетелем.
   - Солдаты не нашли, - шептал Антон, - а почему ты  думаешь,  что  нам
повезет?
   - Потому что я знаю, где искать.
   Мальчишки  миновали  омут  и  вышли  к  развалинам   дома   мельника.
Выветренный, осыпавшийся кирпич, выломанные  окна,  сорванные  с  петель
двери,  стропила,  выбеленные  дождями  и  солнцем,  похожие  на   ребра
доисторического  животного.  Вокруг  дома  густо  разрослась  крапива  и
репейник.
   - Копали. Тут везде копали, - осматривался Антон, раздвигая  совковой
лопатой заросли. - Видишь, ямки? Все перекопали.
   Гришка хитро подмигнул.
   - Есть место, куда они не добрались, - сказал он и указал на  большой
треснутый каменный жернов. - Его еще сам мельник выбросил, под ним и  не
копали. Понял?
   - Понял, - прошептал Антон во сне.
   Он почувствовал страх. Рука не поднималась воткнуть лопату  в  землю.
Зато Гришка, высоко подняв черенок, вонзил лезвие лопаты  в  скрежещущий
песок. Работали быстро, по очереди, подкапывая жернов  со  всех  сторон.
Гришка подкладывал палки, чтобы жернов не оседал. Песок  копался  легко.
Попадались глиняные черепки, железки.
   Наконец лезвие лопаты заскрежетало по чему-то металлическому. Глаза у
Гришки загорелись.
   - Сундук?
   Антон согласно кивнул. По мнению мальчишек, сокровища могли храниться
только в окованном металлическими полосами огромном сундуке. Гришка  был
значительно  крупнее  Антона,  все-таки  год  разницы.  Песок  осыпался,
достать его лопатой из-под жернова было невозможно.
   - Я тебя за ноги подержу, а ты руками выгребай, - предложил Гришка.
   Антон, даже не  задумываясь  об  опасности,  тут  же  согласился.  Он
почувствовал запах  сырой  земли.  Скреб  пальцами  песок,  под  которым
ощущались доски и металл.
   - Что там? - шептал Гриша, нетерпеливо дергая приятеля за ноги.
   Антон, сколько мог, подгреб под себя песок, растопырил пальцы,  чтобы
прихватить побольше, и крикнул:
   - Тащи!
   Гришка потащил Антона за ноги, упершись ботинком в треснутый  жернов.
И тут одна из палок, подпиравшая жернов, с хрустом обломилась.  Огромный
жернов осел, надавил на плечи, не давал дышать. Гришка  дергал  приятеля
за ноги, но не мог вытащить из-под камня.  Песок  осыпался,  тонкий  луч
света еще пробивался сквозь круглое отверстие,  золотил  песок,  но  уже
иссякал.
   И этот луч погас. Жернов завалился на бок, вдавив  Антона  во  сне  в
песок.
   - Мамочка! - прошептал он и проснулся.
   Но испуг остался, он трансформировался.
   Вдруг уже рассвело?
   За окном по-прежнему была ночь. Антон задумался.
   "А ведь и в самом деле мы с  Гришкой  ходили  искать  золото  к  дому
мельника. Вся деревня говорила о том, что мельник спрятал сокровища,  за
что и поплатился. Но тогда мы копали не под жерновами, а  под  крыльцом,
сложенным из булыжника. Жернова... А может, в самом деле?"  -  мелькнула
шальная мысль.
   Единственное, что осталось без изменений возле  дома  мельника  после
того, как в нем поселился Илья  Ястребов,  был  расколотый  неподъемный,
огромный жернов.
   Антон взглянул  на  часы:  "Во  сколько  же  поднимается  солнце?"  -
отодвинул занавеску.
   Небо на востоке по-прежнему оставалось темным,  проколотым  звездами.
Он, стараясь не шуметь, вышел из вагончика и закурил.
   Из соседней половины доносился храп Сергея Краснова.
   "И как она с ним спит? - подумал Антон. - Это же невозможно! А может,
и не  спит  сейчас?  -  Ему  захотелось  осторожно  приоткрыть  дверь  и
взглянуть на Марину. - Нет, все же спит, - решил он.  -  Она  бы  вышла,
обязательно. Привыкла к его храпу. Ко всему привыкаешь".
   Окурок Антон отбросил щелчком, и тот рассыпался  фонтаном  искр,  как
маленькая петарда, но только без звука. В ночной тишине было слышно, как
булькает вода в котловане, как хлюпает торф, опадая в воду.
   Полуянов умылся и, сев на скамейку, стал ждать, когда посветлеет небо
на востоке. Следить за небом на рассвете - это то же самое, что  следить
за движением часовой стрелки.
   Движение незаметно, но все же оно происходит.
   Чернота выцвела, как это бывает с ношеной одеждой, звезды поблекли, а
вскоре и погасли.
   Сделалось прохладно, и хотя Антон не почувствовал озноба, он хотел  и
в то же время не решался подняться с лавки.
   Полуянов качнулся, поднялся на ноги.
   - Все, пора.
   Первый шаг он сделал через силу. Колола затекшая нога,  он  превозмог
себя и быстро зашагал, уже боясь опоздать.
   "Интересно, столько лет прошло, а здесь ничего не изменилось.  Те  же
тропинки, та же река. - Ноги сами вели его, находя дорогу. -  Здесь  все
изменится, - подумал Полуянов,  -  построим  туристический  центр,  и  в
деревне загорятся фонари, исчезнут тропинки, появится асфальт,  дорожки.
Здесь будут стоять дорогие тачки, по вечерам  загремит  музыка,  смех  и
голоса заполнят первозданную тишину".
   Сам Антон принадлежал к  тому,  уходящему  миру,  с  пылью,  поднятой
стадом, мычаньем коров, неспешными разговорами. Он  сумел  вырваться  из
него, но не сумел порвать с ним, да и не  хотел.  Он  шагал  вдоль  реки
навстречу течению.
   "Иначе не может быть, - рассуждал он, - идет время, и  мир  меняется.
Люди стареют, умирают, рождаются дети. Источник тоже не вечен, он станет
другим. Вода всегда вода, пришла ли она  по  трубе  или  ее  вытащили  в
жестяном ведре из колодца. Н2О, - успокоил себя Полуянов. - Разговоры  о
святости - для попов, это их хлеб".
   Небо уже стало розовым,  но  солнце  еще  не  показалось.  Калитка  в
высоком заборе чуть поскрипывала под утренним ветром.  Полуянов  толкнул
ее ладонью и вошел во двор. Калитка за его  спиной  захлопнулась.  Антон
даже обернулся, ему показалось, что кто-то закрыл ее за ним.
   Взгляд его остановился на треснувшем жернове, белеющем  среди  двора.
Два петушиных пера трепетали на нем, но ветер был слишком слабым,  чтобы
подхватить и унести их. Над крыльцом загорелся  желтый  манящий  фонарь,
словно Антона приглашали подняться в дом. В нерешительности он  замер  в
двери, боясь положить теплую ладонь на холодную латунную ручку.
   - Заходите же, - услышал он мягкий голос, прозвучавший у  него  прямо
за спиной.
   Антон  обернулся  так  стремительно,  что  даже   кольнуло   в   шее.
Улыбающийся Ястребов стоял, облокотившись на перила, и хитро смотрел  на
Полуянова. Седой короткий ежик волос серебрился в  утреннем  свете,  как
трава, тронутая инеем.
   - Ценю вашу пунктуальность. Проходите в дом.
   Антон снова оказался в гостиной. Теперь она  показалась  ему  уже  не
такой большой.
   - Ром с утра я предлагать не стану, - спокойно произнес Ястребов, - и
сигару не рекомендую.
   - Я уже успел покурить.
   - Как спалось?
   - Можно сказать, никак, - Антон терял веру в  то,  что  Ястребов  ему
поможет. Хозяин дома казался ему сейчас самым обыкновенным человеком.
   - Снимайте рубашку, - свет Ястребов не зажигал.
   - Я даже ничего не чувствую, - признался Полуянов, сбрасывая рубашку.
   Повел плечами, но ничего не ощутил, словно ему в спину  вкололи  дозу
обезболивающего.
   - Вам придется лечь, - Ястребов указал на широкий кожаный диван.
   Антон лежал на животе, подложив руки под голову.
   - Вы  что-нибудь  ощущаете?  -  Антон  почувствовал  легкое  приятное
покалывание в спине. Ястребов  водил  над  ним  ладонями.  Теплая  волна
передавалась от них телу. Не прикасаясь к гостю, хозяин словно  ощупывал
его. - А  теперь  сядь,  -  перешел  на  "ты"  Ястребов,  произошло  это
абсолютно спокойно, без напряжения. Хозяин смотрел прямо в глаза  гостю,
Антон даже боялся моргнуть, боялся разрушить  ниточку,  возникшую  между
ними.
   Илья взмахнул ладонью, пронеся ее между собой и Антоном. Отпрянул.
   - Жди, - голос звучал уже властно.
   О Полуянове хозяин на  время  забыл.  Он  разжег  огонь  в  камине  и
принялся что-то сливать в толстую белую керамическую чашку.
   Беззвучно шептал. Огонь занялся, быстро вскарабкался по сухим дровам,
и пламя загудело в дымоходе.
   - Все время смотри в огонь, - проговорил Ястребов, не оборачиваясь.
   Чашку Ястребов грел в руках, а затем несколько капель слил  в  огонь.
Они вспыхнули, как бензин, ярко и весело.
   Рука с чашкой оказалась перед лицом Полуянова:
   - Выпей до последней капли.
   Теплый край коснулся губ Антона.  Он  судорожно  глотнул,  ощутив  на
языке непривычные горечь и жжение.
   - До последней капли, - голос впивался  в  уши,  заставляя  выполнять
приказание.
   Когда последняя горькая капля стекла в рот,  глаза  Полуянова  широко
открылись и замерли.
   Он чувствовал, что не может пошевелить ни  пальцем,  ни  головой,  он
весь одеревенел, но в то  же  время  продолжал  слышать,  видеть.  Глаза
Ястребова сузились. Он, не глядя, отставил чашку на стол и уложил Антона
на диван, пальцами, как покойнику, закрыл ему веки.
   - А теперь я должен услышать все твои мысли. Не бойся, я их услышу, а
ты все забудешь.
   Антон даже не знал, говорил он или молчал,  но  чувствовал,  что  его
понимают и слышат. Когда он не находил слов, то просто вызывал в  мыслях
образ, видение. Это тоже был рассказ.  Его  тело  перестало  иметь  вес,
затем Антону показалось, что какая-то  сила  вдавливает  его  в  кожаный
диван, хотя сам он стремится взлететь.
   - Мне тяжело, - прошептал он. - Мне очень тяжело.
   - Это жернов, - то ли услышал, то ли подумал он и ощутил, как тяжелый
камень медленно поднимается, освобождая грудь.
   И тут вспыхнул свет, нездешний, потусторонний, синеватый.
   - В огонь смотри, в огонь.
   Он увидел огонь, увидел сквозь закрытые веки и сам  стал  огнем.  Ему
показалось, что он -  металлическая  печь  буржуйка,  в  которой  бушует
пламя. Огонь выедал его изнутри, опустошал, и  только  тонкая  скорлупка
оставалась от тела.
   И тут Полуянов ощутил превращение. Он уже перестал быть собой, кто-то
поселился в нем враждебный, парализующий  волю.  Огонь  утих,  и  только
густой дым плавал внутри оболочки. Затем и он  рассеялся.  Все  существо
сделалось прозрачным, как из стекла.  Никогда  ничего  подобного  Антону
испытывать не приходилось.
   И тут, как картинки на экране детского  фильмоскопа,  стали  мелькать
сцены из его жизни: офис,  секретарша  Нина,  разговор  со  строителями,
пожарная инспекция, ссора с женой, чучело  в  недостроенном  "Паркинге",
шелест денег в пальцах. Они  проносились,  почти  не  задерживаясь,  без
переживаний. Он смотрел на свою жизнь как на чужую.
   Неожиданно картинка задержалась. Дачный коттедж, стол  с  выпивкой  и
закуской, и он, Антон Полуянов, сидит вместе  с  друзьями.  Он  говорил,
брал рюмку, отвечал на вопросы. Но это был не  он,  за  него  действовал
кто-то чужой. Само же естество Полуянова не участвовало в этом процессе,
он оставался сторонним наблюдателем. Никто из друзей не ощущал  подмены,
ему улыбались, хлопали по плечу, шутили. Он увидел лицо Сергея Краснова,
подвыпившего и беззвучно  шевелившего  губами.  Читая  по  губам,  Антон
догадывался, о чем идет речь. Краснов рассказывал о своей жене.
   Тут картинка сменилась. Марина садится в машину, улыбается  ему.  Она
кладет руки на плечи. Антону хотелось крикнуть: "Это не я!"
   Но язык не слушался. Им продолжал управлять проникший в его разум  то
ли человек, то ли дух.
   Он даже не чувствовал прикосновений, за него наслаждался другой.  Ему
доставалось все - и вкус, и запах, и тепло ладо