удобном, и вздыхал, помешивая чай.
     Эдуард глядел на меня, и я наконец поняла, что он не сядет, пока не сяду я. Ну и черт с ним. Я опустилась на стул - не совсем удобно с его слишком прямой спинкой, зато стоял он так, что мне были видны все присутствующие в комнате и дверь тоже. У дальней стены находился небольшой холодильник - старая модель, окрашенная в странный коричневатый цвет. В угловой стойке стояла кофеварка, еще одна кофеварка, где ничего не было, кроме горячей воды, умывальник и микроволновая печь.
     Доктор Эванс залил чай горячей водой. В открытом пакете лежали пластиковые ложечки, и еще была большая кружка с этими бесполезными мешалками для кофе. Можно было выбрать сахар, нутрасвит и еще какой-то заменитель сахара, о котором я никогда не слышала. На столе остался засохший кружок искусственных сливок, которые кто-то когда-то пролил и поставил туда кружку. Я разглядывала все эти мелочи, стараясь отвлечься. Несколько секунд мне хотелось только прихлебывать кофе и не думать. Я все еще сегодня ничего не ела, а сейчас мне уже и не хотелось.
     - Вы сказали, что у вас есть ко мне вопросы, миз Блейк, - нарушил молчание доктор Эванс.
     Я вздрогнула, и Маркс тоже. Только Эдуард остался неподвижно стоять, прислонившись к стене, глядя на нас синими глазами, будто напряжение и ужас совершенно его не касались. А может быть, просто притворялся. Я уже не знала.
     Я кивнула, пытаясь собраться.
     - Как они все остались в живых?
     Он чуть склонил голову набок.
     - Вас интересует технически, как это удалось сделать? Медицинские подробности?
     Я покачала головой:
     - Нет, я о другом. Если один человек, пусть два выживут при таких повреждениях, я еще поверю. Но вообще-то человек вряд ли может выжить или я не права?
     Эванс поправил сползавшие очки, но кивнул:
     - Нет, вы правы.
     - Так как же выжили все шесть?
     Он нахмурился:
     - Кажется, я не понимаю, что вы хотите сказать, миз Блейк.
     - Я спрашиваю: каковы шансы выжить шестерым людям разного пола, возраста, происхождения, физической формы и так далее при одинаковом объеме повреждений у каждого из них. Насколько я понимаю, выжили только ободранные жертвы?
     - Да. - Доктор Эванс внимательно смотрел на меня светлыми глазами, ожидая продолжения.
     - Почему они выжили?
     - А потому что живучие, - сказал Маркс.
     Я посмотрела на лейтенанта, снова на доктора:
     - Это правда?
     - Что? - спросил доктор.
     - Что они живучие?
     Он опустил глаза, будто размышляя.
     - Двое мужчин регулярно занимались спортом, одна женщина была марафонской бегуньей. Трое остальных вполне обыкновенные. Одному мужчине под шестьдесят, и он никаким спортом не занимался. Другой женщине около тридцати, но она... - Он посмотрел на меня. - Нет, их не назовешь особо живучими индивидами, по крайней мере в физическом смысле. Но я убедился, что очень часто люди, не обладающие физической силой или какой-нибудь еще, дольше всего выдерживают под пыткой. Крутые мужики обычно сдают первыми.
     Я заставила себя не обернуться на Эдуарда, но это было трудно.
     - Разрешите, я уточню, насколько правильно я поняла. Умер ли еще кто-нибудь из тех, кто был ободран, как и люди в палате?
     Он снова заморгал и уставился вдаль, будто вспоминая, потом посмотрел на меня.
     - Нет. Погибли только те, кого разорвали на части.
     - Тогда я снова спрошу: почему они живы? Почему ни один из них не умер от шока, потери крови, от сердечного приступа - да черт побери, просто от страха?
     - От страха люди не умирают, - сказал Маркс.
     Я глянула на него:
     - Вы это точно знаете, лейтенант?
     На красивом лице застыла мрачная недовольная гримаса.
     - Да, я это точно знаю.
     Я не обратила внимания на комментарий - с Марксом потом можно будет поспорить. Сейчас я хотела добиться ответа на свой вопрос.
     - Как выжили все шестеро, доктор? Не почему эти шестеро выжили, но почему выжили все?
     Эванс кивнул:
     - Я понял, к чему вы клоните. Как могло выйти так, что все шестеро выжили?
     Я кивнула:
     - Именно. Некоторые хотя бы должны были умереть, но этого не случилось.
     - Тот, кто их ободрал, знаток своего дела, - ответил Эванс. - Он в курсе, как не дать им умереть.
     - Нет, - возразил Эдуард. - Как бы ты хорошо ни умел пытать, всех тебе в живых не сохранить. Даже если с каждым из них сделать в точности одно и то же, некоторые умрут, некоторые выживут. И никогда не знаешь, ни кто выживет, ни почему.
     Его спокойный голос наполнил комнату тишиной.
     Доктор Эванс поглядел на него, кивая:
     - Да-да. Даже мастер своего дела не мог бы поддерживать жизнь, когда с людьми делали то, что с этими шестерыми. В этом смысле я не знаю, почему они все до сих пор живы. Почему никто из них не подцепил вторичную инфекцию? Они все на удивление здоровы.
     Маркс встал так резко, что плеснул кофе себе на руку. Он выругался, шагнул к раковине и бросил туда чашку.
     - Как вы можете говорить, что они здоровы?
     Сунув руки под струю воды, он обернулся на доктора.
     - Они остались в живых, лейтенант, и для их состояния здоровье у них отличное.
     - На такое способна магия, - сказала я.
     Все повернулись ко мне.
     - Есть заклинания, которые не дают человеку умереть под пыткой, и пытку можно тогда продолжать.
     Маркс оторвал лишний кусок бумажного полотенца и повернулся ко мне, вытирая руки короткими резкими движениями.
     - И вы еще говорите, что черной магией не занимаетесь?
     - Я сказала, что есть заклинания, способные на это, а не я, способная на такие заклинания.
     Только с третьей попытки он смог бросить бумажное полотенце в корзину.
     - Даже знать о таких вещах - уже зло.
     - Можете думать, что хотите, Маркс, - сказала я, - но одна из причин, по которой вы меня сюда вызвали, в том, что вы так дорожите своей лилейной белизной, поэтому и не знаете, чем помочь этим людям. Может, если бы вас больше интересовало раскрытие преступления, а не спасение собственной души, вы бы уже его распутали.
     - Спасти душу - важнее, чем раскрыть преступление, - сказал он и шагнул ко мне.
     Я встала, держа чашку в руке.
     - Если вас больше интересуют души, чем преступления, вам надо было стать попом, Маркс. А нам сейчас здесь нужен коп.
     Он медленно двинулся ко мне и, по-моему, собирался обменяться ударами, но, видимо, вспомнил, что я сделала в холле. Маркс осторожно обошел меня и направился к двери.
     Доктор Эванс переводил глаза то на меня, то на него, будто пытался что-то уяснить для себя.
     У двери Маркс обернулся и ткнул пальцем в мою сторону:
     - Будь моя воля, вы бы сегодня вечером уже летели бы обратно. Нельзя ловить дьявола с помощью дьявола.
     С этими словами он закрыл за собой дверь. В наступившей тишине заговорил Эванс:
     - В вас должно быть что-то еще, помимо обычной стали, миз Блейк, что-то, чего я еще не видел. Я посмотрела на него и отпила кофе.
     - А почему вы так решили, доктор?
     - Если бы я не знал лейтенанта Маркса, я бы решил, что он вас боится.
     - Он боится того, что он обо мне думает, доктор Эванс. Шарахается собственной тени.
     Эванс поднял на меня глаза, забыв о своей кружке с чаем. Под его долгим и изучающим взглядом мне захотелось поежиться, но я подавила это желание.
     - Наверное, вы правы, миз Блейк. Или он увидел в вас нечто, чего не вижу я.
     - Если все время оглядываться, нет ли дьявола у тебя за спиной, в конце концов начнешь его видеть, есть он там или нет на самом деле, - сказала я.
     Эванс встал и кивнул, потом прополоскал кружку в раковине и стал мыть ее с мылом. Не поворачиваясь, он сказал:
     - Я не знаю, увижу ли я когда-нибудь дьявола, но я видел настоящее зло, и если за ним и не стоит дьявол, то зло - все равно зло. - Он повернулся ко мне. - И мы должны его остановить.
     - Да, - кивнула я. - Должны.
     Он улыбнулся, но глаза его остались такими же усталыми.
     - Я буду здесь работать с коллегами, которые более привыкли работать с живыми, чем с мертвыми. Мы попытаемся узнать, почему выжили эти шестеро.
     - И если это магия? - спросила я.
     Он кивнул:
     - Лейтенанту Марксу не говорите, но у меня у самого жена колдунья. Она ездила со мной по миру и видела такие вещи. Иногда бывало, что найденное нами было больше по ее части, а не по моей, - хотя и редко. Люди вполне способны мучить друг друга без помощи магии. Но иногда ее применяли.
     - Не поймите меня неправильно, но почему вы ее сразу не позвали?
     Он глубоко и медленно вздохнул.
     - Ее сейчас нет в стране, она поехала по другому делу. Вы можете поинтересоваться, а почему я не попросил ее раньше вернуться домой?
     Я помотала головой:
     - Я не собираюсь спрашивать.
     Он улыбнулся:
     - За это вам спасибо. Я считал, что моя жена нужнее там, а федерал был более чем уверен, что это человек. - Он глянул на Эдуарда, снова на меня. - Если правду сказать, миз Блейк, что-то в этом всем меня пугает. А я не из тех, кого легко напугать.
     - Вы боитесь за свою жену, - сказала я.
     Он посмотрел на меня так, будто взгляд его светлых глаз проникал под череп.
     - А вы бы не боялись?
     Я осторожно тронула его за руку.
     - Доверьтесь своему инстинкту, доктор. Если вы чуете, что дело плохо, отошлите ее.
     Он отодвинулся от моего прикосновения, улыбнулся, бросил бумажное полотенце в мусорный бак.
     - Это было бы с моей стороны чертовски суеверно.
     - У вас есть чувство, предостерегающее, что не надо впутывать вашу жену. Доверьтесь своему чутью. Не старайтесь быть разумным. Если вы любите свою жену, то прислушайтесь к сердцу, а не голове.
     Он дважды кивнул, потом сказал:
     - Я подумаю о том, что вы сказали. А сейчас мне действительно пора.
     Я протянула руку, он ее принял.
     - Спасибо вам за потраченное время, доктор.
     - Был рад служить, миз Блейк. - Он повернулся к Эдуарду и кивнул: - Всего хорошего, мистер Форрестер.
     Эдуард кивнул в ответ, и мы остались в тишине комнаты отдыха.
     - Прислушайтесь к сердцу, а не голове. Чертовски романтический совет, когда он исходит от тебя.
     - Оставь, - сказала я, берясь за ручку двери.
     - А как бы выглядела твоя личная жизнь, если бы ты последовала собственному совету?
     Я открыла дверь и вышла в прохладный белый коридор, не ответив.

Глава 9

     Предложение Маркса сопроводить меня к месту преступления, кажется, испарилось при его вспышке. Меня повез Эдуард. Мы ехали почти в полном молчании. Эдуард никогда не обременял себя светской беседой, а у меня на это просто не было сил. Если бы я придумала что-то полезное, я бы это сказала. А пока молчание меня устраивало. Эдуард предложил, чтобы мы поехали на последнее место преступления, а потом мы встретим двух остальных его помощников в Санта-Фе. Он мне ничего о них не сказал, а я не стала настаивать. Губа у него продолжала пухнуть, потому что он был слишком мачо, чтобы приложить к ней лед. Я так поняла, что, кроме этой распухшей губы, Эдуард по отношению ко мне никакой больше слабины сегодня не проявит. Я его попросила всеми доступными мне средствами, кроме применения оружия, чтобы он прекратил это дурацкое состязание, и ничего уже не могло это изменить, и я меньше всего.
     Кроме того, у меня все еще колоколом гудела в голове тишина, будто все отзывалось эхом и ничего не было по-настоящему надежно. Это было потрясение. Выжившие, если можно их так назвать, потрясли меня до корней волос. Я видала ужасы, но таких - никогда. И мне надо выйти из этого состояния до первой перестрелки, но, честно говоря, если бы кто-то прямо сейчас попытался в меня стрелять, я бы заколебалась. Ничто не казалось важным и даже реальным.
     - Я знаю, почему ты этого боишься, - сказала я.
     Он зыркнул на меня поверх черных очков и снова переключился на дорогу, будто не слышал. Любой другой попросил бы меня объяснить или хотя бы подал реплику. Эдуард просто вел машину.
     - Ты не боишься ничего, что просто сулит смерть. Ты давно решил, что не доживешь до зрелой старости.
     - Мы, - поправил он меня. - Мы давно решили, что не доживем до зрелой старости.
     Я открыла рот, чтобы возразить, и остановилась. Подумала пару секунд. Мне двадцать шесть лет, и если следующие четыре года будут похожи на предыдущие, тридцати мне не видать. Никогда я это так длинно не формулировала, но старость не очень-то сильно меня тревожила. Я, честно говоря, не рассчитывала до нее добраться. Мой образ жизни был чем-то вроде пассивного самоубийства. Мне это не совсем нравилось, и хотелось возмутиться и возразить, но я не могла. Хотела, но не могла. В груди стеснилось, когда я поняла, что рассчитываю умереть насильственной смертью. Не хочу этого, но ожидаю. Голос мой звучал неуверенно, но я произнесла вслух:
     - Хорошо, мы признаем, что мы не доживем до зрелой старости. Ты доволен?
     Он чуть кивнул.
     - Ты боишься, что будешь жить, как эти бедняги в больнице? Такого конца ты боишься?
     - А ты?
     Он спросил это еле слышно, но все-таки можно было расслышать за шелестом шин и мурлыканьем дорогого мотора.
     - Я пытаюсь об этом не думать.
     - И неужели получается об этом не думать? - спросил он.
     - Если начинаешь думать и беспокоиться о бедах, это замедляет реакцию, заставляет бояться. Никто из нас не может позволить себе такого.
     - Два года назад это я бы толкал тебе ободряющую речь, - сказал он, и что-то было в его голосе - не злость, но нечто похожее.
     - Ты был хорошим учителем.
     Его руки стиснули руль.
     - Я тебя не всему научил, что знаю, Анита. Ты еще не такой монстр, как я.
     Я смотрела на него в профиль, пытаясь прочесть что-нибудь на непроницаемом лице. Ощущалось напряжение челюсти, какая-то ниточка злости ускользала вниз по шее, за воротник, к плечам.
     - Ты меня пытаешься убедить или себя... Тед?
     Имя я произнесла чуть насмешливо. Обычно я не играю с Эдуардом, чтобы его поддразнить, но сегодня он был не в своей тарелке, а я нет. И каким-то краешком души я этому чертовски радовалась.
     Он ударил по тормозам и остановился юзом у обочины. Браунинг в моей руке смотрел ему в висок, настолько близко, что нажми я курок - его мозги окрасили бы все окна.
     У него в руке был пистолет. Не знаю, откуда он успел его вытащить, но пистолет не был на меня направлен.
     - Остынь, Эдуард.
     Он не двинулся, но пистолет не выпустил. Это был момент, когда чужую душу можно было рассмотреть ясно, как через открытое окно.
     - Твой страх тебя тормозит, Эдуард, потому что ты предпочел бы умереть здесь и так, чем выжить, как те бедняги. Ты ищешь способ умереть получше. - Пистолет я держала ровно, палец на крючке. Но это было не настоящее - пока что. - Если бы ты это затеял всерьез, пистолет у тебя в руке был бы раньше, чем ты затормозил. Ты позвал меня не на охоту за монстром. Ты позвал меня убить тебя, если дело обернется плохо.
     Он едва заметно кивнул:
     - И у Бернардо, и у Олафа на это кишка тонка. - Он медленно, очень медленно положил пистолет на бугор между сиденьями. Глядя на меня, положил руки поодаль друг от друга на рулевое колесо. - Даже с тобой мне приходится чуть тормозить.
     Я взяла предложенный пистолет, не отводя от Эдуарда ни глаз, ни своего пистолета.
     - Так я и поверила, что это единственный ствол у тебя в машине. Но жест я ценю.
     Тут он засмеялся, и такого горького звука я от Эдуарда еще никогда не слышала.
     - Я не люблю бояться, Анита. Не умею я этого делать.
     - Хочешь сказать, что ты к этому не привык?
     - Да.
     Я опустила пистолет, и он теперь не смотрел на Эдуарда, но не убрала его.
     - Я обещаю, что если с тобой будет как с теми, в больнице, я тебе отрежу голову.
     Тут он поглядел на меня, и даже очки не помешали мне понять, что он поражен.
     - Не просто застрелишь или убьешь, а отрежешь голову?
     - Если это случится, Эдуард, я тебя не брошу живым, а отрезав голову, мы оба будем уверены, что работа сделана.
     Что-то пробежало по его лицу, вниз по плечам, по рукам, и я поняла, что это - облегчение.
     - Я знал, что могу в этом на тебя рассчитывать, Анита. На тебя и ни на кого другого.
     - Я должна быть польщена или оскорблена, что ты не знаешь ни одного настолько хладнокровного убийцы?
     - У Олафа хватило бы хладнокровия, но он бы просто меня застрелил и бросил в какую-нибудь дыру. Отрезать голову он бы даже и не подумал. А что, если бы выстрел меня не убил? - Он снял очки и протер глаза. - И гнил бы я заживо, потому что Олаф даже не подумал бы голову отрезать.
     Он встряхнул головой, будто отгоняя видение, снова надел очки, а когда повернулся ко мне, лицо было спокойное, непроницаемое, как обычно. Но я уже заглянула под эту маску глубже, чем мне когда-нибудь позволялось. И только одного я там не ожидала найти: страха, а еще глубже под ним - доверия. Эдуард доверял мне больше, чем свою жизнь. Он доверял мне проследить, чтобы он умер хорошо. Для такого человека, как Эдуард, большего доверия быть не могло.
     Мы никогда не будем вместе ходить по магазинам, никогда не съедим целый пирог. Он никогда не пригласит меня к себе на обед или на барбекю. Мы не будем любовниками. Но был отличный шанс, что один из нас будет последним, кого другой увидит перед смертью. Это не была дружба в том смысле, в каком ее понимают большинство людей, но все же это была дружба. Есть люди, которым я могла бы доверить свою жизнь, но нет никого другого, кому я доверила бы свою смерть. Жан-Клод и Ричард постарались бы удержать меня в живых из любви или того, что под этим словом понималось. Даже мои родственники и прочие друзья боролись бы, чтобы сохранить мне жизнь. Если бы я хотела смерти, Эдуард бы мне ее дал. Ведь мы оба понимали, что не смерти мы боимся. А жизни.

Глава 10

     Дом был двухэтажный, с разделенными уровнями - сельский дом, который мог бы стоять где угодно на среднем западе в районе жилищ среднего класса. Но большой двор был изрезан каменистыми дорожками, ведущими к кактусам и к небольшим кустам сирени, и этого было достаточно. Другие пытались сохранить газоны зелеными, будто и не живут на краю пустыни, но в этом доме такого не было. И этот дом, и ландшафт эти люди сделали под окружающую среду и пытались зря не расходовать воду. А теперь они мертвы, и им глубоко плевать на экологические соображения и на дожди.
     Конечно, кто-то из них мог быть среди уцелевших. Мне не хотелось видеть фотографии выживших до... до ранения. Достаточно трудно было сохранять профессиональную отстраненность и без снимков улыбающихся лиц, превратившихся в ободранное мясо. Я вылезла из машины, молясь, чтобы в этом доме не было выживших, - не слишком обычная молитва на месте преступления. Но в этом деле все было необычно.
     Перед домом стоял полицейский автомобиль. Полисмен в мундире вышел из него, когда мы с Эдуардом направлялись к дому. Полисмен был среднего роста, но вес он имел как у человека гораздо повыше. Большая часть килограммов приходилась на живот, и потому форменный ремень сполз очень низко. Пройдя в нашу сторону пять футов, он покрылся потом, надел шляпу и засунул большой палец за пояс.
     - Чем могу быть полезен?
     Эдуард в лучшем своем виде Теда Форрестера протянул руку, улыбаясь.
     - Я Тед Форрестер, сотрудник... - он запнулся, читая табличку на груди полисмена, - Нортон. Это Анита Блейк. Старший сержант Эпплтон дал нам обоим допуск к месту преступления.
     Нортон оглядел нас с ног до головы, и в светлых глазах не сверкнула даже искорка дружелюбия. Руку он пожимать не стал.
     - Не могли бы вы предъявить какие-нибудь удостоверения личности?
     Эдуард открыл бумажник и протянул водительские права. Я подала полисмену лицензию истребителя. Он вернул права Эдуарда, а на мой документ прищурился.
     - Эта лицензия в Нью-Мексико не годится.
     - Я осведомлена об этом, сотрудник, - сказала я ровным голосом.
     Он прищурился на меня, как только что на лицензию.
     - Тогда зачем