са  ждешь
до Баркинга.
   - Откуда у тебя сведения о флоте США? - спросил Бэрр.
   - Кореш мой, Майк, тот, что с самогоном. Он в CMC работает.  Получает
всю информацию  из  ОРУ(СВ).  Объединенное  Разведовательное  Управление
(Средний Восток).  Все  путем,  янки.  Грязнуля  -  действительный  член
Британской компартии. Ну, не считая всего этого, можешь не опасаться  за
свои военные тайны.
   Грязнуля ухмыльнулся и поднял сжатый кулак в  знак  коммунистического
салюта. Бэрр понял, что они его "заводят".
   Ярдли проверил Бэрра по списку  из  тридцати  одного  пункта,  причем
дважды. Грязнуля и Дик спустили на воду надувную лодку. Дик залез в нее,
Грязуля придерживал, чтобы не раскачивалась.
   - Чтоб вернули его мне в целости и сохранности, - наказал Ярдли Дику.
- Это мой кореш, и потом он должен мне десять монет.
   Они отгребли футов на сто и убрали весла. Дик повернулся к  овальному
кожуху на корме.
   - А шум? Ничего? - спросил Бэрр.
   - Не бойся, дружок. Я одолжил его у СБС. Шумит не больше, чем мышь  в
своей норе.
   Мотор забулькал, и они начали удаляться со скоростью узлов десять.
   Когда отплыли на милю, Дик заглушил мотор и бросил лот.
   - Глубина около  двадцати  футов.  Дно  -  кочка  на  кочке.  Держись
поглубже, и сам черт тебя не найдет. На этой  веревке  три  огня.  Здесь
твой дом. До русских полмили. Точно на юг.  Возьми-ка.  -  Дик  протянул
водонепроницаемый  мешочек.   -   Тут   три   малых   огня.   Заработают
автоматически, как только попадут в  соленую  воду.  Возьмешь  с  собой,
потом вернешь. Прихватишь, если сможешь. Я за них  расписывался.  Шмотки
все на месте? Бэрр кивнул.
   - Тогда большой тебе англо-саксонской удачи.
   Бэрр сполоснул и приладил маску, проверил трубку акваланга, скользнул
в воду и начал погружаться. Холодный слой начинался  футов  с  семи.  На
шестнадцати футах Карпатьян  задержался  и  проверил  компас.  Это  было
похоже на подводное  плаванье  над  лабиринтом.  Лишайники  и  водоросли
размывали контуры. Нагромождения прямоугольных скал. Рыбы яркой  окраски
размером с ноготь искрились и мерцали в свете его  нагрудного  фонарика.
Бэрр погрузился глубже и укрепил, заклинив в расщелине, подводный  бакен
полусферической формы, подождал, пока он загорится, и поплыл дальше.
   На  морском  дне  скопилось  много  мусора.  Бэрр  миновал   нефтяные
бочки-барабаны,  куски  бетона,  длинные  проржавевшие  балки.  "Остатки
второй мировой", - подумал он. Когда Бэрр был на полпути,  он  опустился
глубже, поплыл, извиваясь, в  скальном  лабиринте  и  поднимался  только
затем, чтобы установить бакен.
   Над головой появилась большая тень. Бэрр затаил дыхание.
   Бэрр затаил дыхание.. и захныкал во сне. Оно смаковало.
   Бэрр переключил прожектор и маску на "черный свет".  В  ультрафиолете
мерцающий корпус корабля был пестрым. Каждая заклепка искрилась. Мужчина
поднял руки, они сияли белизной. Выпирающие грани днища соседствовали  с
размытыми, похожими на воспаленные  прыщи  пятнами.  От  носа  до  кормы
корабль был оснащен электронными датчиками.
   Втиснув свое тело между скал, Бэрр  принялся  фотографировать.  Нужно
было  сделать  снимки  с  близкого   расстояния.   Единственный   способ
приблизиться вплотную и не быть обнаруженным - подплыть снизу.
   Прав  Ярдли.  Слишком  здесь  мелко.  Не  больше   половины   морской
сажени от киля до скал.
   Начнем с неприятного,  со  стороны  кормы,  где  огромные  сверкающие
винты. Потом медленно, продвигаясь на спине; на три фута подгрести  -  ,
высунулся - левый борт, снимочек, - высунулся - правый  борт,  снимочек.
Еще и еще. Не задевать: у заклепок края как бритвы. Траулер  был  длиной
полторы сотни футов.
   К носу корпус изгибался. Тут он  услышал  рокот.  Двигатели!  Парочку
снимков - и все. Бэрр попятился.  Корабль  сдвинулся  с  места.  Сильный
гребок, Бэрр забрался в глубокую в форме клина расщелину. Днище траулера
закрыло водолаза сверху, словно задвигающаяся крышка гигантского  ящика.
Бэрр сжался. Ему слышался жуткий звук перемалываемых костей. На пленника
медленно опускался дождь каменных  осколков  -  железное  днище  крошило
острые краешки скалы над головой Бэрра. Скользящая  масса  заперла  его.
Теперь оставалось только  ждать,  когда  корабль  освободит  выход.  Над
Бэрром кипела вспененная винтами вода. Водолаз  вертелся,  как  белье  в
стиральной машине. Он бился о скалы то плечом, то бедром, то локтем,  но
оберегал шланг акваланга. С синяками можно жить, а  вот  без  воздуха  -
нет.
   Наконец, корабль ушел, и Бэрр выпустил ожерелье жемчужных пузырей. Он
собрался подниматься. Однако  сдвинуться  с  места  не  удалось:  что-то
держало. Бэрр посветил в щель. Колючая проволока.
   Он был обмотан колючей проволокой от ног до пояса.  Рано  паниковать.
Осталось еще полбаллона воздуха.  Есть  подводный  комбинированный  нож:
один конец - лезвие, другой - пилка.
   Бэрр ощупал талию. Ножа в ножнах не оказалось,  видимо,  выпал,  пока
его болтало в струях. Бэрр взял жесткую проволоку голыми руками и  начал
гнуть. Туда-сюда, туда-сюда. Наконец она сломалась. Черные спирали крови
дрейфовали  рядом  с  пораненными  пальцами.   Следующий   кусок.   Рано
паниковать. Пока для паники нет причин.
   Стрелка уже на красном. Четыре витка проволоки сломаны.  Глаза  залил
пот. Бэрр потянулся к следующему  витку.  Стряхнул  пот  с  глаз,  капли
усеяли стекло маски. Руки немеют, резь. Двадцать или  тридцать  кровяных
пунктиров из порезов на костюме, на ладонях.
   Бэрр слабел. Потеря крови. Нехватка кислорода. Теперь ЕСТЬ,  от  чего
паниковать.
   Белый ужас хлынул из той части сознания,  что  он  всегда  держал  на
запоре.
   Оно оборвало кошмар Бэрра. Нет смысла. Дальше человек вспоминает, как
Дик его спасает, как он, укутанный в теплое, блюет через  борт  надувной
лодки, госпиталь, и, наконец, его с почестями  провожают  на  пенсию  по
состоянию здоровья.
   Военно-морским силам США мало пользы  от  водолазов  с  припадками  и
неизлечимой клаустрофобией.

Глава 7

   Рыжий, Альберт Эванс, швырнул последнюю картонную коробку на соседнее
сиденье. Вот он все и забрал из двенадцатой квартиры.  Даже  лампочки  и
туалетную бумагу. А эта старая сука приберет к рукам пустые бутылки.
   Дверца "пикапа"  захлопнулась,  клацнув  с  удовлетворением.  Хорошая
машина. С иголочки. Рыжий стер пятно грязи  с  мраморной  гексагоновской
дощечки.  "Содержать  в  чистоте".  Тричера,  ублюдка   дешевого,   надо
"содержать". В собственной жопе.
   Считается, что машина не предназначена для личных нужд.  Да  плевать!
Тричер не узнает, и Рыжему ничего не  будет.  Вообще-то,  крюк  пришлось
сделать. Пара кварталов всего. Рыжий подложил сзади пластиковый щит, как
Тричер велел, и опять поехал на дерно-ферму, за следующими  пятьюдесятью
квадратными футами дерна. Эванс показал неплохое время, можно  подумать,
что у Тричера есть секундомер. Пора сваливать отсюда. К себе из  вонючей
ночлежки миссис Бовэ. Старая сука. Ничего она не получит за квартиру. Во
всяком случае, двух сотен в месяц эта комната не  стоит.  Выпить  или  в
картишки перекинуться с друзьями не на что.
   Сэкономить двести в месяц - мало, но кое-что. Последняя неделька была
бурной, Рыжий залез в машину и завел мотор.  Черт,  как  его  угораздило
вляпаться в эту историю? Шла спокойная игра по мелочи в гараже у  Свиной
Головы. Эванс выигрывал. Триста выиграл. Рыжий хотел взвинтить ставки  -
разорить этих ублюдков, как они не раз уже поступали с ним. Сукины  дети
заменжевались. Свиная Голова предложил сыграть "по-настоящему".
   "По-настоящему"! Они отыграли эти триста и двадцать семь,  с  которых
Эванс начал, и расписку еще на двести. Он-то растаял сначала. Никто  ему
еще не предлагал ни разу играть под расписку. Рыжий думал, что  они  ему
доверяют. Доверяют! Зачем им доверять. Когда есть здоровенные  мужики  с
тупыми рожами, со свинцовыми трубками в руках и с бейсбольными битами  в
машинах.
   - Мы не торопим, Рыжий, - говорил тот тощий с кривыми  зубами.  Самый
маленький, зато самые здоровые обходились с ним так, будто  побаивались.
- Хочу  только,  чтобы  ты  накинул  процентик.  И  все,  ладно?  Десять
процентов всего. Сейчас уже, выходит, двадцать. Только  проценты,  а  об
остальном не беспокойся.
   Десять процентов. Десять процентов в  неделю.  Каждую  неделю.  Когда
Рыжий об этом узнал, двести  вшивых  долларов  уже  превратились  в  три
тысячи. Потом ему чуть подфартило с одним пьяным идиотом: стало  тысячей
меньше. В двести долларов в неделю теперь ему обходилась та игра.
   Двести долларов в неделю за то, чтобы остаться живым.
   Пришлось искать работу. К счастью, были у  Рыжего  и  свои  должники,
было кому  позвонить.  Зная,  что  у  Эванса  двое  детей  похоронены  в
Мемориальном Парке, те отказать ему не  решились.  Рыжий  получил  место
садовника - "лишний случай побыть с моими родимыми,  поухаживать  за  их
одинокими могилками". Сработало. Это было до Тричера. На него  такое  бы
не произвело впечатления. Рыжий пришел туда первым,  вот  почему  Тричер
мечтает от него отделаться. Ревность. Управляющий не должен  знать,  что
Эванс  задумал.  Скрыть  будет   несложно,   надо   только   действовать
осторожнее.
   Подъехав, Рыжий убедился, что Тричера не видно поблизости. Он подошел
к   ограждению.   Двенадцатифутовая   вариация   на   тему   стандартных
шестифутовых. Рыжий ткнул большим пальцем со сломанным ногтем  в  кнопку
на щитке. Половинки огромных ворот разъехались в стороны.  Эванс  поехал
по пандусу, ведущему под первый этаж "Гексагена".
   Хорошая двухэтажная подземная стоянка. Даже бензином еще не пропахла.
Каждый этаж по  площади  раза  в  два  больше,  чем  в  основом  здании.
Официально жить здесь нельзя.
   Рыжий превысил в три раза  положенные  "пять  миль  в  час",  которые
разрешал  вывешенный  здесь  знак.  Надо  быстро  все  сделать:   Тричер
наверняка будет засекать его время. А пока - на самый  нижний  этаж.  За
постоянной стоянкой находится  служебная.  Ряд  боксов,  предназначенных
только для жильцов, отделяли основную стоянку  от  служебных  машин,  от
местечка, облюбованного Рыжим. Эванс  вздохнул  облегченно:  наконец  он
дома, живой. Пока.
   Рыжий открыл железные дверцы своего "офиса" английским  ключом  -  не
компьютерной карточкой, как у тех, наверху. У Рыжего было  две  комнаты.
Первая - квадратная с цементным полом и  антресолями  по  периметру.  За
этой комнатой - другая, такого же размера. Тут  стоял  только  маленький
столик и стул. С того дня, как Эванс работает, только он здесь и  бывал.
Он сомневался даже, знает ли Тричер об этом помещении.
   - Здравствуй, дом родной, - хмыкнул Рыжий и поставил первую  коробку,
распрямился,  осмотрелся.  Все,  что   нужно:   крыша,   четыре   стены,
электричество, раковина и туалет. В  машине  походный  надувной  матрас,
электроплитка, кофеварка. Он будет жить, как мышка в норке.  Это  ничуть
не хуже, чем те клетушки, за которые он  платит  по  двести  долларов  в
месяц. Это он здорово придумал. Только  бы  Тричер  не  пронюхал.  Эванс
начал  откупоривать  бутылку  -  отпраздновать,  но   передумал:   можно
натолкнуться на этого урода, Сирила Тричера. Лучше сейчас разгрузиться и
вернуться на работу.
   Рыжий быстро побросал вещи из машины в комнату. "Черт! Картинки забыл
взять.  А,  плевать.  Там  наверху,  в  мусоре,  валяется  полно  старых
журналов: "Плейбои", "Хаслерсы", "Пентхаусы" и многое другое в таком  же
духе. Новые повесим".
   Он уже разгрузил половину дерна, когда увидел перед собой Тричера.
   - Эванс! - Голос у коротышки был  такой,  как  если  провести  мокрым
пальцем по хорошо надутому  воздушному  шарику.  -  Вы  проверяли  груз,
прежде чем забрать его?
   - Да, мистер Тричер.
   - Тогда выгружайте быстро и осторожно.  Это,  как  вам  известно,  на
третий участок. Как бельмо на глазу. Ужас.  Эта  заплатка  на  могильном
холме прямо на здание смотрит. Что люди  подумают?  Везде  трава  растет
хорошо, а здесь надо бы пригнать тщательнее.  Чтоб  быть  уверенным:  на
этот раз дерн примется. Дерн на деревьях не растет, как вам известно.
   - Так точно, сэр.
   - Кстати, о  деревьях.  Что  вы  собираетесь  делать  с  тем  кленом?
Трухлявым?
   - Что тут поделаешь, сэр. Слишком поздно. Он погиб еще до того, как я
пришел сюда. Сейчас дерево насквозь трухлявое.
   - Это нехорошо, Эванс.  Я  буду  разговаривать  об  этом  с  мистером
Уайлдом. Это может сказаться на вашей дальнейшей судьбе.
   Рыжий повернулся спиной, взял лопату. Яростно вгрызся в  край  желтой
травы. "Какого рожна? Что он-то может сделать? Дерево мертвое, о чем тут
говорить. Повредили несколько лет назад и  забыли.  Надо  срубить,  пока
само не свалилось. Изнутри все рассыпалось. Пустое, как барабан. В  свое
время мазнули бы где надо варом и спасли бы. Теперь поздно".
   Эванс налег на лапату, поддел  кусок  мертвого  дерна  и  швырнул  на
пластиковый щит.
   Всего месяц  назад  положили.  От  чего  это  он?  Мелюзге  почему-то
нравится на нем  возиться.  Надо  их  оттуда  согнать  как-то.  Вежливо.
Богатые сынки. Нет, не выйдет. Это  ж  любимое  место  девок,  солнечные
ванны там принимают в своих купальниках-веревочках.  Этих  бы  Рыжий  не
стал сгонять.
   Опять же, в том, что трава жухнет, его  вины  нет.  Что-то  в  почве,
наверное, яд. Странно только, почему именно это место.  Что  такое  там?
Свинец? Свинец, слишком глубоко, чтобы трава сохла.
   Свинец. Мысль пришла в  голову.  Как  будто  снаружи  или  как  будто
нашептали внутри головы. Свинец. Ведь ценная штука,  свинец.  Лежит  там
просто так, без толку. Можно  представить,  здоровенный  твердый  кусок,
лежит под ним на глубине футов  пятнадцать-двадцать.  Не  достанешь.  На
двадцать футов вниз, где-то на уровне его комнаты и не так далеко от  ее
задней стены. Рыжий прикинул. Дорогой металл. Небольшой кусок потянет на
пару тысяч. Надо обмозговать. Свинец заблестел в его воображении, но  не
грязно-серым, а, скорее, желтым, теплым светом. Как золото.
   Закончив с дерном, Рыжий почувствовал  усталость  и  голод.  Он  взял
шланг и полил свежий дерн, смыл комья  почвы.  С  удовлетворением  запер
ворота Мемориала: дерн в безопасности. Обычно двери открыты настежь днем
и ночью: приказ Уайлда.
   - Мемориал, тоже мне, - пробормотал он  себе  под  нос,  -  бронзовая
плита  да  витая  ограда,  а  так  -  всего  лишь  часть  гексагоновской
территории. Никакого уважения к мертвым. К его мертвым.  -  Рыжий  потер
костяшками веко. Никогда не знаешь, когда за тобой следят.
   Старый мертвый дерн пусть отдохнет до утра в кузове.  Собачья  работа
этот мусор сгружать: спина болит. К тому же дела есть.
   У себя Эванс выпил долгожданной "бормотухи". У него было  кайло.  Тут
бы сподручней зубилом работать, но ладно, плевать. Куски шлака из задней
стены шли  хорошо,  дальше  началась  почва,  сильно  утрамбованная,  но
все-таки почва. Работа ерундовая.
   Рыжий копал до четырех утра. Есть еще силенка. Руки и спина болят,  а
бормотуха кончилась. Зато неплохо поработал: фута четыре  есть.  По  его
прикидкам, до свинца еще футов пять. Самое тяжелое - здоровенное бревно.
Эванс его  сначала  перерубил,  но  оно  шло  вниз,  указывая,  в  каком
направлении копать. Древесина прогнила напрочь, но кайлом  расправляться
с ней неудобно. "Отложим до завтра. Зайти надо в скобяную лавку  Ральфа.
Пару зубил для дерева и пилу. Запишем  на  счет  "Гексагона".  Зубило  и
деревянный молоток. Два-три дня, и Эванс докопается  до  свинца  -  надо
будет его чем-то отколупать. Потом  -  к  скупщику.  Неделя  -  и  Рыжий
расплатится с долгами, две - и он сможет купить себе нормальную выпивку,
а может, даже женщину.
   Рыжий опустился на цементный пол и заснул в грязной и потной  одежде.
"Завтра еще будет время заняться матрасом". До Эванса так  и  не  дошло,
что он справился с самой тяжелой работой в своей жизни. Как не  дошло  и
то, что это его занятие ничто иное,  как  ограбление  могилы,  -  могилы
своих собственных мертвых детей.

Глава 8

   Оно оставило в покое разум Рыжего. Чудовище - проголодалось.  С  ночи
оставались кое-какие объедки - перекусить, не обнаруживая себя.
   Крысиные зубы с хрустом  прогрызли  еще  не  окрепший  череп  слепого
беличьего  детеныша.  Проворно,  до  возвращения   грызуна-мамы,   крыса
уволокла безвольное тельце из гнезда и бросила  в  суглинок  в  футе  от
клена. Бельчонок сбегал  вниз  головой  по  стволу  на  своих  маленьких
ножках, похожих на ручки.  У  крысы  было  собственное  "гнездо"  внутри
другого клена. Дом, супруг и шестеро  малышей.  Будет  теплое  мясцо  на
ужин. Опять.

***

   Сны.
   Холли Колдер двигала своей головой со светлыми локонами  по  пахнущей
лавандой подушке. Не правдоподобно изящная с вышитыми розочками  рубашка
с вырезами по бокам съехала под мышки. Ей снился  сон.  Ребенок  хныкал.
Часть ее разума знала, что никакого ребенка нет. Холли  приняла  решение
за восемь месяцев до родов. Ребенка не было. Но во сне он был.
   Прежде всего нужна детская. Была же вроде детская.  Кто  ее  ребенок:
маленькая девочка, маленький мальчик? В детской будет колыбелька. Теперь
у ней есть  деньги,  не  то,  что  тогда,  когда  она  приняла  решение.
Колыбелька с оборочками, теперь Холли вспомнила, с  вышитыми  розочками,
лавандой пахнет.
   Ребенок плачет. Нужна детская. Кто же у нее, девочка или мальчик? Вот
ужас! Не вспомнит никак. Одеяло собралось под грудью, запуталось.  Холли
пришлось с силой вырываться  из  его  колец.  Как  же  далеко  до  двери
спальной! Какая же огромная у нее спальня, и всю дорогу в гору.
   Ребенок  плачет,  теперь  уже  похныкивает.  Почему   же   дверь   не
открывается, ей же надо попасть к своему ребенку! Ну  конечно!  Паутина.
Вся дверь в паутине, вся оплетена, не открыть. Гадость! В таком доме  ей
еще не приходилось жить. Холли тянула и тянула за дверную  ручку.  Ручка
была жирная и извивалась в ладони.  Пол  такой  крутой,  что  приходится
цепляться и держаться крепко, чтобы не скатиться назад.  Она  висела  на
дверной ручке, в воздухе: пыльный пол стал вертикальным. Холли взглянула
вниз - огромные окна раскрыты, а она знала, что таких окон у нее не было
с шести лет. Как она оказалась в старом родительском доме?
   Открытые окна - прямо под ней, если она упадет, то,  пролетев  сквозь
них, будет вечно падать дальше. Что тогда будет с ребенком?
   Ее ребенок плачет.
   Дверь наконец открылась, и Холли вошла. Паутина легла гнусной  вуалью
на ее красивые чистые  волосы.  Придется  мыть.  Нельзя,  чтобы  ребенок
увидел ее такой. Хорошенькая работка предстоит ей в ванной.
   Душ не работает. Даже пробовать не стоит, она знает: он  работать  не
будет. Если бы и работал, она б им пользоваться не стала.  Дело  в  том,
что наконечник душа - мягкий  мужской  член,  его  член,  отца  ребенка.
Единственная часть его тела, которую Холли помнила. Плохой  дизайн.  Она
терпеть не может плохого дизайна.
   К тому же в ванной засорен  сток.  Слишком  много  сорняков  из  него
растет. Надо бы вытащить, но она ни за что не будет. Корни же прорастают
на всю длину сточной системы. Никогда не знаешь, что на этот раз  вместе
с ними вытянешь.
   В ванной была печка. Естественно. Холли поставила  на  нее  горшок  с
водой - то ли для того, чтобы помыть себе волосы, то  ли  для  бутылочки
ребенку. Она точно не знала.
   Ребенок плачет.
   Вода и не собиралась кипеть. Холли попробовала языки  пламени  рукой.
Не удивительно, что вода не греется: пламя-то холодное. Ничего.  Паутину
можно выжечь. Она опустила голову, паутина сгорела, и волосы заодно. Это
хорошо: череп теперь чистый. Можно наконец идти искать ребенка.
   Следующая  комната  была  сплошь  из  зеркал.  Холли  посмотрелась  и
обнаружила, что волосы снова выросли,  но  стали  гладкие  мышино-серого
цвета. Узнает ее малышка? Вот дура! Ребенок же ее до этого  ни  разу  не
видел, не удивительно, что ему  есть