перь... мясо убитого животного.
   Тем, кто живы остались, гораздо хуже пришлось, им было больно,  очень
больно, и они катались по полу с такими воплями и воем,  что  мне  стало
казаться даже - моя кожа тоже горит и  вздувается  пузырями.  На  них  я
смотреть не мог. И слушать их вопли (а так же и вопли  ополоумевшего  от
ужаса Михалыча, который тоже здесь спал, но  на  которого  ни  капли  не
попало) я тоже не мог.
   Я сломал дверь в комнату смотрителя - или как там еще называется  эта
падла, которую носило невесть где в то время, как он должен  следить  за
оборудованием - и вызвал по телефону "скорую", расписав  диспетчеру  все
произошедшее так подробно, как только мог. Несчастная девушка молчала  и
не перебила меня ни разу, даже когда я рассказывал про вытекшие глаза  и
поняла меня правильно, потому как прислала к котельной помимо трех машин
"скорой помощи" еще и трупоувозилку, и ментовский  "Жигуль".  Впервые  в
жизни я был рад видеть ментов - пусть разыщут смотрителя и  вставят  ему
хорошенько. Мало того, что бомжей пускает в служебное помещение, так  он
еще и одних их там оставляет. Пусть предъявят ему обвинение в  убийстве.
Пятерых достойных членов общества.
   Я, когда  увидел  желто-синюю  ментовскую  машину,  сразу  спрятался,
разумеется, а невменяемого Михалыча увезли вместе  с  пострадавшими.  Он
потом явился пару месяцев спустя - тихий и бледный. Как он поведал  мне,
его сначала в больнице неделю дезинфицировали, потом в КПЗ держали, пока
личность выясняли. Выяснили - и выперли пинком под зад. Что  его  сажать
за то, что он украинский подданный и прописан там в  деревушке,  которой
нет и не было никогда. Посадить надо  паспортистку,  которая  за  взятку
выписала его из московской квартиры в никуда.
   Возиться с этим замерзшим покойником и  разглядывать  его  заставляло
меня только вполне понятное любопытство: не узнаю ли я в нем знакомого?
   Нет,  я  его  не  знаю.  К  счастью.  Жиденькие  усики,   клочковатая
бороденка, черные глаза смотрят на меня из-под полуприкрытых  век  -  на
меня и в то же время в никуда. В вечность и бесконечность.  Нет,  вообще
никуда они не смотрят. Мертвые глаза не могут видеть.
   Чем дольше я смотрю на этого человека, тем  явственнее  мне  начинает
казаться, что он и не был  таковым  вовсе.  Что  это  фигура  изо  льда,
вылепленная рукой мастера. Сине-голубая кожа лица - изо льда, белки глаз
- изо льда, синие потрескавшиеся губы - изо льда...  Все  портит  только
то, что они приоткрыты в какой-то напряженной  жуткой  гримасе  и  видно
желтые - гнилые и прокуренные -  зубы,  сжатые  так  плотно,  что  их  и
стамеской не разомкнешь.
   Почему? Ведь совсем не так должны выглядеть замерзшие - на  их  лицах
покой и блаженство, а этот... все лицо перекособочено.
   Да, наверное во мне пропадает великий следователь. Почему великий? Да
потому что тот, кому поручат дело этого несчастного бомжа  (если  вообще
по столь незначительному случаю  станут  возбуждать  дело)  констатирует
смерть от обморожения.  И  не  просто  потому,  что  неохота  ему  будет
возиться с этим  никому  не  нужным  бродягой,  а  потому  еще,  что  не
обнаружит он на теле следов насильственной смерти.  Даже  если  захочет,
даже если очень захочет.
   Я мог бы в красочных подробностях рассказать как именно  убили  этого
человека - я не раз уже видел  такие  перекошенные  физиономии  и  тесно
сжатые зубы... Я бы вам рассказал... я бы вам такое рассказал!
   Алкаш? Ничего подобного! Он трезв как стеклышко! И однако он мертв...
   Зачем я вообще его трогал?!
   Я огляделся по сторонам. Холодно и темно, метет поземка. Конечно  нет
ни души в округе, да и в окнах тоже - самый сон у людей. Да пусть  бы  и
смотрел на меня  из  окон  десяток  любопытных  старух,  они  ничем  мне
повредить не смогут, а вот какой-нибудь облезлый  тип,  притаившийся  за
мусорным бачком... Ну, да не будем о грустном!
   Я пустился бегом, просто для того, чтобы  согреться.  В  размышлениях
своих над покойником я замерз так, что выгляжу, наверное, тоже сделанным
изо льда. А уж ощущаю я себя таковым, это точно.
   Обычно оживленное шоссе в этот час почти пустынно, а  когда  я  через
него переходил, поблизости вообще ни  одной  машины  не  было.  Люблю  я
все-таки этот город ночью! Ведь ночью не только подземная его часть,  но
и то, что наверху, принадлежит мне... и таким, как я.
   Я могу ходить, где захочу, лазить, где захочу.  проникать  в  надежно
запертые и подключенные к сигнализации помещения. Не во все, конечно,  в
те, где есть достаточно широкие вентиляционные шкафы, по которым  я  мог
бы проползти и не застрять. А есть они почти везде. Вон  в  том  заводе,
что за линией рельсов метро, они точно есть.
   Я не вор. Вернее, я не ворую для наживы, а так только, чтобы с голоду
не помереть, когда телефон, когда принтер, если небольшой  или  запчасти
какие-нибудь. Компьютер мне, к примеру, не утащить, конечно - он  в  мои
ходы  просто  не  пролезет,  а  жаль,  его  продать  можно   баксов   за
триста-четыреста и жить потом месяца три припеваючи, и не волноваться ни
о чем. Впрочем, в таком раскладе вещей есть и  преимущества  за  телефон
или за маленький  принтер,  красная  цена  которому  в  магазине  двести
баксов, шум особенно поднимать не станут.
   Даже ментов не вызовут -  нет  ведь  следов  взлома...  да  и  вообще
никаких следов, обвинят, наверняка, своих же сотрудников.
   Так вот, я не вор - я исследователь, я диггер.  За  тот  год,  что  я
прожил в этом  городе,  я  изучил  почти  всю  канализационную  систему,
систему  метро  и  просто  таинственные  ходы  неизвестного  назначения,
оставшиеся с древних времен. Есть у меня любимые места,  такие,  где,  я
знаю, никто меня не найдет. Даже наши. Впрочем,  наших-то  я  и  имею  в
виду, никто другой меня искать не станет, да и наши не будут. Зачем я им
сдался? Но, согласитесь, все-таки приятно, когда есть где укрыться.
   Я, когда маленьким был, любил забираться в большой платяной шкаф, мог
сидеть там часами, тихо, как мышь. Мать сходила с ума, не понимая,  куда
я мог деваться. Но потом мое убежище раскрыли, заперли на ключ,  а  ключ
убрали далеко-далеко...
   Я и раньше-то, когда был здесь  новичком,  никого  не  знал  и  всего
боялся, почти не вспоминал о доме, а теперь мне вообще кажется, что  все
это - родители, дом, школа - было давным-давно, в другой жизни, а  то  и
вовсе не со мной. А ведь всего только год прошел.
   Я сказал, что изучил ПОЧТИ ВСЮ систему подземных ходов  под  Москвой,
но наверное, я все  же  немного  преувеличиваю  есть  места,  в  которые
проникнуть невозможно по причине того, что там собираются ядовитые газы,
есть места, которые я еще не нашел, но которые скоро найду, есть  места,
в которых мне не побывать никогда -  просто  жизни  не  хватит.  А  есть
места, в которые мне  не  проникнуть,  потому  что...  потому  что  туда
проникнуть могут только избранные. Если честно, мне не особенно  хочется
быть среди них.
   Здесь - между станциями метро Текстильщики и Волгоградский проспект -
тоннель выходит из-под земли на свет Божий, и очень часто я  возвращаюсь
домой именно этим путем.
   Перелезаю через ограду,  бегу  между  рельсов,  разумеется,  стараясь
держаться подальше от контактного рельса и всего другого электрического,
и ныряю в непроглядную тьму тоннеля...
   Непроглядной темнота эта кажется только поначалу после  ослепительной
белизны снега и яркого света уличных фонарей - буквально минута, и я уже
вижу, где провода, где рельсы, где следует свернуть в боковой тоннель, а
где нужно снова выйти на центральную магистраль.
   Страшно мне здесь было только в первый раз, когда глаза  мои  еще  не
видели в темноте так  хорошо,  уши  не  улавливали  малейшие  шорохи,  а
походка была, как у слона. Тогда я все время  просил  Михалыча  показать
мне самые интересные места, а он всегда отказывался - он ходит  медленно
из-за больных ног, почти не был  нигде  и  знает  всего  лишь  несколько
дорог.
   Пару недель я, конечно, цеплялся за его рукав, когда нужно было  идти
куда-то, а потом принялся лазить сам. Я уже никого ни о чем не спрашивал
- в общем-то я кроме Михалыча и не доверял никому -  сам  искал  дороги,
совал нос во все дырки.
   Как только я жив остался - сам удивляюсь! Откуда я только  не  падал,
где только не тонул, куда только не вляпывался!
   Но, видно правду говорят - есть свой Бог у  нашего  подземного  мира,
Бог, который хранит нас, непутевых детей своих. Я в него верю -  идиотом
был бы, если бы не верил - ведь в тех местах, откуда выбирался я,  живым
и здоровым, погибали опытные и оснащенные по  последнему  слову  техники
спецы сверху.
   Урод сказал мне однажды: "Наш Бог не любит чужаков, он заманивает  их
в ловушки и уничтожает, точно так же он поступает и с теми, кто нарушает
его заповеди. Но нас - тех, кто  верен  ему  -  он  любит  и  хранит  от
неприятностей".
   И он был прав. Я убедился в этом на собственной шкуре.
   Однажды, обнаглев от своей  везучести,  я  забрался  слишком  далеко,
бродил по тоннелям, по переходам, и... Заблудился. Совсем. Безнадежно.
   Раньше я думал - такое просто невозможно,  в  конце  концов,  тоннели
роют люди и они обязательно должны выходить куда-то,  по  крайней  мере,
наверх - уж точно! Обычно идешь через каждые пол метра люки над головой,
а здесь - ни одного! Признаться, я впал в  панику,  носился  с  воплями,
весь в слезах, пока не устал. Споткнулся, упал, лежал в каком-то углу  и
трясся, пока не вспомнил слова Урода, пока не вспомнил,  о  нашем  Боге.
Тогда я встал на колени и принялся молиться. Я не знаю, как ему  молятся
все остальные, а я только шептал, что  я  его  люблю,  что  буду  всегда
слушаться и все, что угодно, для него сделаю, если сейчас он не даст мне
пропасть... И почти в тот же  момент  я  увидел  ступеньки  прямо  перед
своими глазами, ступеньки ведущие вверх. Они были ржавые,  прогнившие  и
грозили вывалиться из стены от простого  к  ним  прикосновения,  но  они
выдержали мой легкий вес, и  я  поднялся  по  ним  на  бетонный  выступ,
заваленный,  наверное,  целыми  тоннами  мусора,  который  мне  пришлось
разгребать, чтобы докопаться до отверстия люка. На  люке  этом  даже  не
было крышки, он был просто забит гнилью. Представляю, какое я  являл  из
себя зрелище, когда вылезал наружу - грязный, оборванный,  исцарапанный.
К счастью, ночь была, да и оказался я где-то в такой глухомани, что люди
там и днем, наверное, не ходят.
   Я  был  там  несколько  месяцев  спустя  -  это   комплекс   каких-то
заброшенных зданий на задворках города.  Одни  прогнившие  стены,  куски
арматуры, строительный хлам, и всюду трава по пояс. Картина - мир  после
ядерной войны.
   Побродив там немного я выяснил, что когда-то там, скорее всего,  было
депо, уж больно много рельсов кругом, да и останки  вагонов  в  огромном
количестве тонут в зарослях  пижмы.  Может,  пожар  уничтожил  депо  это
самое, я не знаю, да и плевать мне на него.  важно  то,  что  это  место
стало для меня почти святым. Я долго думал и понял, что  в  тот  ужасный
день наш Бог просто испытывал меня, он размышлял, принять ли меня в круг
детей своих или нет... И он решил меня принять.
   Совсем недавно я проделал снова тот путь под землей, уже зная, что не
заблужусь, что мне ничего не грозит, и все равно было жутко  немного,  я
словно слышал мои собственные вопли,  что  отражались  от  стен  и  эхом
уносились в многочисленные переходы, я слышал свои всхлипывания и  шепот
бессвязной молитвы. Я даже нашел то место, где стоял на коленях, и вновь
коснулся ржавых скоб, за которые хватался тогда дрожащими пальцами.
   Интересно,  все  ли  проходили  похожие  испытания  или   только   я?
Почему-то, когда я спрашиваю об этом, никто не отвечает ни да, ни нет...
Может быть не знают, что считать испытанием, а  что  просто  собственной
глупостью, а может быть... об этом просто не принято говорить.
   Но у меня-то точно  было  испытание.  Таких  случайностей  просто  не
бывает. Согласитесь, я носился, как обезумевшее животное, по  переходам,
петляя и сворачивая куда попало, километров десять точно намотал, а упал
на колени я точнехонько под люком. Все это неспроста!
   Вообще мне кажется, что наш Бог выделяет меня среди  моих  собратьев,
охраняет меня и заботится обо мне больше,  чем  о  других.  И,  в  конце
концов, это справедливо, ибо большинство из наших пришли под землю не по
своей воле - у всех разные истории, но каждый попал сюда вынуждено, один
я пришел сам. У меня есть мать и отец, которые живут вполне обеспеченно,
которые любят меня и всегда хорошо со мной обращались. Но я ушел от них,
потому что что-то тянуло меня сюда, кто-то звал...
   Помню, как я прилипал к вагонному стеклу поезда метро, как колотилось
сердце в моей груди, когда поезд останавливался внутри  тоннеля,  как  я
вертел головой по сторонам, пытаясь разглядеть -  что  же  там...  Почти
никогда я не видел ничего, кроме проводов, но  я  догадывался,  что  это
далеко не все. Я подбивал друзей забираться в  канализационные  люки,  я
лазил по подвалам домов, заглядывал в вентиляционные шахты.
   Я ждал, когда же, наконец, смогу уйти. Уйти в тот мир, для которого я
предназначен...
   Я ушел, когда мне исполнилось пятнадцать. И ушел я не сразу, поначалу
просто пропадал  на  несколько  дней,  потом  возвращался  -  грязный  и
голодный, торжественно клялся рыдающей матери, что больше не  уйду  и  -
уходил снова.
   Я возвращался все реже и реже, а потом... я даже  не  знаю,  как  так
получилось,   но   день,   когда   я   собирался   навестить   родителей
откладывался... откладывался... откладывался, и я, наконец,  перестал  о
нем думать вовсе.
   Так уж получилось - мой дом здесь.  А  у  отца  с  матерью  есть  еще
Наташка, моя младшая сестра, может быть, она вырастет нормальной, такой,
как они хотят. Мать всегда говорила нам, что  единственное  ее  желание,
видеть нас счастливыми. Ну так значит, она должна быть довольна,  потому
что я счастлив!
   Некоторые тоннели я знаю очень плохо и передвигаюсь по  ним  метр  за
метром чуть ли не на ощупь, некоторые знаю вполне прилично и могу ходить
по ним спокойно, а некоторые я знаю, как собственные пять  пальцев.  Так
вот этот тоннель от Текстильщиков до дома - места,  где  живу  я  и  еще
пятеро бомжей - он именно из таких. Я могу бежать по  нему  с  закрытыми
глазами и  заворачивать  правильно  везде,  где  надо.  Уже  выработался
рефлекс, хотя Михалыч говорит, что  у  меня  какой-то  особенный  талант
безошибочно ориентироваться в пространстве и находить  выход  из  любого
лабиринта, что это природный дар, что сам он, даже если  проживет  здесь
двадцать лет, потеряется сразу же, как только хоть на  шаг  отступит  от
хорошо знакомого пути. Может быть,  все  что  он  говорит  -  верно,  по
крайней мере, мне приятно думать именно так - что у меня талант,  что  у
меня дар, что у меня гораздо больше возможностей, чем  у  других  людей,
что я... избранник.
   Наш дом -  это  почти  всегда  сухой  кусочек  заброшенного  тоннеля,
который заканчивается, правда, тупиком, что не очень удобно - чувствуешь
себя все время, как в мышеловке, но зато там нет  никаких  коммуникаций,
которые имеют обыкновение проверять сотрудники наземных служб, и еще там
можно жечь костер - дым уходит сквозь вытяжку в потолке и его  незаметно
снаружи. Так что, по сути, жилище очень удобное, не у всех такое есть.
   Когда я пришел, Михалыч и Урод спали, Хряк с Лариской  тоже,  но  эти
спать отползают в дальний угол, чтобы никто не видел, как они трахаются.
А кому они нужны?
   Кривого снова не было. Он все время шляется где-то по ночам,  а  днем
спит, прямо как я. Но я-то понятно где шляюсь, а он где? Я не  спрашивал
никогда, и никогда не следил за ним, просто потому, что я его  боюсь.  И
не потому, что он бандюга и может пришить просто так, от скуки, - он  не
бандюга и даже напротив. Я его боюсь, потому что не знаю, что он  вообще
среди нас делает. Как  бы  вам  объяснить...  не  такой  он  человек,  у
которого можно квартиру отобрать и на улицу  вышвырнуть.  У  него  такие
глаза! Когда я говорил о нашем Боге, о том, что он позвал меня к себе  и
потому я пришел, он все время так странно смотрел на  меня  и,  кажется,
усмехался.  Может,  он  тоже  считает  себя  избранником?..  Я  его   не
спрашивал, а он никогда не говорил.
   Урод однажды отозвал меня в сторонку и рассказал шепотом,  что  вроде
как видел Кривого на одной из проповедей.
   (Урод часто ходит на  проповеди,  которые  произносят  люди  Великого
Жреца нашего Бога - они ходят по подвалам и  тоннелям,  собирают  вокруг
себя тех, кто готов их слушать. Урод  один  из  таких.)  Кривой  говорил
очень тихо с одним из проповедников, а потом сгинул куда-то  во  тьму...
Но Уроду я особенно не верю, у него с головой не все  в  порядке,  и  он
фанатик. Наплести может такую чушь, что просто диву даешься.
   Я собирался сварить себе на завтрак  пару  рыбин,  но  только  разжег
костер, как вдруг явился Кривой. Поразительно, он никогда еще не являлся
так рано - обычно он приходит часов в восемь-девять, когда я уже сплю, а
все остальные уходят работать.  А  тут...  еще  и  шести  нет,  кажется!
Никогда еще так не случалось, чтобы мы  с  Кривым  оказывались  один  на
один, а если вдруг и оказывались, то я просто притворялся спящим,  а  он
смотрел на меня, как на пустое место. Всегда, но не сегодня. Сегодня  он
как будто даже светится весь, как  новогодняя  елка,  единственный  глаз
сияет, улыбочка блуждает на губах - накурился, небось, или  нанюхался  -
и, самое главное, смотрит на меня и направляется ко мне!
   В его руках драный мешок и, приближаясь ко мне, Кривой запускает туда
руку.
   Я невольно  отшатнулся  в  сторону,  живо  представив  себе,  как  он
вынимает топор и...
   Кривой вынул огромную кабанью ногу и кинул к моим ногам.
   - Ну-ка, давай тащи котел, сейчас мы  сварим  это  копыто  и  устроим
пиршество.
   Он усмехается еще шире, видя мою ошизевшую физиономию.
   - Ну, что глазами хлопаешь? Давай, шевелись... Или жрать не хочешь?
   Точно накурился!
   Он ведь никогда почти не разговаривает ни с кем,  даже  с  Михалычем,
даже с Хряком, не то, чтобы со мной!
   Я остаюсь в недоумении, но недоумеваю в действии  -  кидаясь  к  куче
хлама и разыскивая котел. Я никогда бы не осмелился ослушаться  Кривого,
даже если бы очень захотел. Да и никто не осмелился бы,  я  думаю,  даже
Хряк, хотя Кривой никогда еще ничего  не  просил  и  никому  никогда  не
угрожал...
   Я разыскал котел, сбегал  в  подвал  близлежащего  дома,  где  вторую
неделю течет труба, и набрал холодной воды.
   Когда я пришел, костер полыхал уже во всю  мощь  -  Кривой  собрался,
видимо, сжечь весь наш запас дров. Зато тепло стало так, как никогда  не
было, и я даже скинул свой драный ватник,  под  которым  у  меня  только
майка.
   Выполз Хряк из своего угла - жуткая гориллообразная рожа -  посмотрел
на меня мутными красными глазками.
   - Ты че, охуел, ублюдок?! - рявкнул он мне. - Какого  хрена  ты  дров
столько жжешь?!
   Я едва не выронил котел. Уж кто пришьет  не  задумываясь  -  так  это
Хряк. Гнусная скотина эта сейчас в розыске, Лариска  как-то  по  секрету
сказала мне, что Хряк промышлял грабежами квартир. Ходил белым  днем  по
домам и звонил в квартиры, какие попало, и если вдруг какая наивная душа
отопрет,  "Кто  там?"  не  спросив,  так  наивная  душа  на   тот   свет
отправлялась, предварительно поведав чистосердечно,  где  и  что  у  нее
лежит. А попробуй не поведай! Вы рожу Хряка не видели!
   Если он угрожает раскаленным утюгом на живот или паяльником в задницу
- сразу поверишь, что все это он проделает и с большим удовольствием  (и
проделывал, не сомневаюсь, с каждым, кто артачился), все  отдашь  и  сам
себе пулю в  лоб  пустишь,  чтоб  только  побыстрее  окочуриться  и  без
мучений. Так вот однажды у Хряка прокол случился. Он рожу свою  страшн