Жак Казот
   Влюбленный дьявол


                             Испанская повесть

----------------------------------------------------------------------------
     Перевод с французского Н. А. Сигал
     Jacques Cazotte
     Le diable amoureux
     Уолпол. Казот. Бекфорд. Фантастические повести.
     Серия "Литературные памятники"
     Издание подготовили В.М.Жирмунский и Н.А.Сигал
     Л., "Наука", 1967
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------

     Мне  было  двадцать  пять  лет.  Я   был   капитаном   гвардии   короля
неаполитанского;  жили  мы  в  своей  компании   по-холостяцки:   увлекались
женщинами, игрой, насколько позволял кошелек,  когда  же  не  представлялось
ничего лучшего, вели философские беседы.
     Однажды вечером, когда мы сидели  за  небольшой  бутылкой  кипрского  и
горстью сухих каштанов и  успели  исчерпать  все  возможные  темы,  разговор
коснулся каббалы и каббалистов. {1} Один из нас утверждал, что это серьезная
наука и что выводы ее вполне достоверны; четверо других -  самых  молодых  -
настаивали на  том,  что  это  сплошная  нелепость,  источник  всякого  рода
плутней, годных  лишь  на  то,  чтобы  обманывать  легковерных  и  забавлять
детвору.
     Самый старший среди  нас,  фламандец  родом,  хладнокровно  курил  свою
трубку, не  произнося  ни  слова.  Его  равнодушный,  рассеянный  вид  среди
нестройного гула спорящих голосов бросился мне в глаза и отвлек  от  беседы,
слишком беспорядочной, чтобы она могла представить для меня интерес.
     Мы находились в комнате курильщика. Наступила ночь, гости разошлись,  и
мы остались вдвоем - он да я.
     Он  продолжал  невозмутимо  курить  свою   трубку,   я   сидел   молча,
облокотившись на стол. Наконец, он прервал молчание.
     - Молодой человек, - обратился он ко мне, - вы  слышали,  как  они  тут
шумели. Почему вы не приняли участия в споре?
     - Я предпочитаю молчать, нежели соглашаться или не соглашаться  с  тем,
чего не знаю; а ведь мне даже неизвестно, что значит слово "каббала".
     - Оно имеет несколько значений, - заметил он, - но сейчас речь идет  не
о них, а о  сути  дела.  Верите  ли  вы  в  существование  науки,  способной
превращать металлы и подчинять духов нашей воле?
     - Я ничего не знаю о духах, даже о своем собственном, кроме  того,  что
верю в его существование. Что до металлов, то я знаю, сколько стоит  золотой
в игре, в трактире, в прочих местах,  но  не  могу  с  уверенностью  сказать
ничего относительно природы тех и  других,  об  изменениях  и  воздействиях,
которым они могут быть подвержены...
     - Мой юный друг, мне нравится ваша неискушенность,  она  стоит  больше,
чем умствования остальных; по крайней мере, вы не впадаете в заблуждение,  и
если даже не обладаете знаниями, то во всяком случае способны их приобрести.
Ваш характер, ваша искренность и прямота мне нравятся. Мне известно  кое-что
сверх того, что знают прочие люди. Поклянитесь честью строго хранить  тайну,
обещайте вести себя благоразумно - и я возьму вас в ученики.
     - Ваше предложение, дорогой Соберано, очень меня радует. Любопытство  -
моя главная страсть. Признаюсь, я никогда не питал особого интереса к  нашим
обычным  наукам;  они  всегда  казались   мне   слишком   ограниченными,   я
предчувствовал, что существует некая высшая сфера, куда я надеюсь проникнуть
с вашей помощью. Но где ключ к той науке, о которой  вы  говорите?  Судя  по
словам наших товарищей, сами духи являются  нашими  наставниками;  можно  ли
вступить с ними в сношения?
     - Вы сами ответили на свой вопрос, Альвар. Самостоятельно мы  не  можем
научиться ничему. Что же  касается  сношения  с  миром  духов,  то  я  готов
представить вам бесспорное доказательство.
     Сказав это, он докурил свою трубку, три раза постучал ею об стол, чтобы
вытряхнуть со дна остатки пепла, положил ее на стол подле  меня  и  произнес
громким голосом: "Кальдерой, возьми мою трубку, зажги ее и принеси мне".
     Не успел он вымолвить эти слова, как трубка исчезла и  вернулась  вновь
уже зажженной, прежде чем я мог отдать себе отчет, как  эта  произошло,  или
спросить, кто такой этот таинственный Кальдерой, к  которому  было  обращено
приказание. Мой собеседник возобновил свое прежнее занятие и некоторое время
продолжал курить, наслаждаясь не столько табаком,  сколько  моим  изумленным
видом. Затем он  встал  со  словами:  "Завтра  я  на  дежурстве,  мне  нужно
отдохнуть. Ложитесь и вы; будьте благоразумны, и мы с вами еще увидимся".
     Я ушел, снедаемый любопытством, сгорая от  нетерпения  поскорее  узнать
все то новое, что посулил мне  Соберано.  Мы  встретились  на  другое  утро,
виделись и в последующие дни;  я  был  всецело  поглощен  одной  страстью  и
следовал за ним, как тень. Я засыпал его вопросами;  он  либо  уклонялся  от
ответа, либо отвечал загадочно, как оракул. Наконец я спросил его  напрямик,
какой религии придерживаются его  единомышленники.  "Естественной  религии",
{2} - гласил его ответ.  Он  посвятил  меня  в  некоторые  подробности;  его
взгляды отвечали скорее  моим  наклонностям,  нежели  убеждениям,  но  желая
добиться своего, я старался не противоречить.
     - Вы повелеваете духами, - говорил я ему, - я хочу, как и вы,  вступить
с ними в сношения, я хочу этого, хочу!
     - Вы чересчур торопитесь,  друг  мой,  вы  еще  не  прошли  искуса,  не
выполнили ни одного из условий, которые позволяют нам без риска приблизиться
к этой высшей ступени...
     - И долго еще мне ждать?
     - Года два, быть может.
     - Тогда я отказываюсь от своего намерения! - воскликнул  я.  -  За  это
время я умру от нетерпения. Вы жестоки, Соберано, вы не представляете  себе,
какое неудержимое желание вы зажгли во мне. Я сгораю от него...
     - Мой юный друг, я считал вас более благоразумным. Вы заставляете  меня
трепетать за вас и за себя. Как!  Неужели  вы  рискнете  вызвать  духов,  не
будучи к этому подготовленным?
     - Да что же может со мной случиться?
     - Я не говорю, что с вами обязательно стрясется что-нибудь дурное. Если
духи имеют власть над нами,  то  виной  тому  наша  собственная  слабость  и
малодушие. На самом же деле это мы рождены властвовать, над ними...
     - О, я буду властвовать...
     - Вы - человек горячий. А что если они напугают вас, если вы  потеряете
голову...
     - Если все дело в этом, - пусть только попробуют!
     - Ну, а если перед вами окажется сам сатана?
     - Я отдеру за уши самого князя тьмы...
     - Браво! Если вы так уверены в себе, можете рискнуть, обещаю  вам  свою
поддержку. В пятницу приходите ко мне обедать, у меня будут еще двое друзей,
и мы доведем это дело до конца.
     Разговор  происходил  во  вторник.  Никогда  еще  ни  одного  любовного
свидания я не ждал с таким нетерпением. Наконец, желанный день  наступил.  У
своего друга я застал двух гостей с мало располагающей внешностью.  Мы  сели
за стол. Беседа  вертелась  вокруг  незначительных  предметов.  После  обеда
кто-то  предложил  совершить  пешую  прогулку  к  развалинам   Портичи.   Мы
отправились   туда.   Обломки   величественных   памятников,    разрушенных,
разбросанных, поросших терновником, пробудили несвойственные мне мысли. "Вот
какова власть времени, - думал я,  -  над  плодами  человеческой  гордыни  и
искусства". Мы все больше углублялись в этот лабиринт развалин, пока наконец
не добрались почти ощупью до места, куда не проникал ни один луч света извне
и где царил полный мрак.
     Соберано вел меня за руку. Внезапно он остановился, я - вслед  за  ним.
Один из наших спутников высек огонь и зажег свечу. При  ее  слабом  свете  я
увидел, что мы находимся в обширном  помещении,  примерно  в  25  квадратных
футов,  с  высоким,  довольно  хорошо  сохранившимся  сводчатым  потолком  и
четырьмя выходами. Мы хранили глубокое  молчание.  Тростью,  на  которую  он
опирался во время ходьбы, мой приятель начертил круг на песке, тонким  слоем
покрывавшем пол пещеры, и, вписав в него какие-то знаки, вышел из круга.
     - Вступите в этот круг, мой юный смельчак, - сказал  он  мне,  -  и  не
выходите, пока не увидите благоприятных знамений.
     - Объяснитесь точнее: каковы должны быть эти знамения?  Когда  я  смогу
выйти?
     - Когда все покорится вам. Но если до  этого  под  влиянием  страха  вы
совершите какой-нибудь ложный шаг,  вы  можете  подвергнуть  себя  серьезной
опасности.
     Тут он назвал мне формулу заклинания, краткую, настойчивую,  содержащую
слова, которых я никогда не забуду.
     - Произносите это заклинание твердым голосом, -  сказал  он,  -  трижды
отчетливо назовите имя Вельзевула, а главное, не забудьте,  что  вы  обещали
проделать с ним.
     Я вспомнил, что похвалялся отодрать за уши  самого  дьявола,  и,  боясь
прослыть пустым фанфароном, быстро ответил: "Я сдержу свое слово".
     - Желаем вам успеха, -  сказал  Соберано.  -  Когда  все  кончится,  вы
позовете нас. Прямо перед вами находится дверь.  Мы  будем  за  нею.  -  Они
удалились.
     Никогда еще ни один  хвастун  не  оказывался  в  столь  затруднительном
положении. В первую минуту я готов был  окликнуть  моих  спутников,  но  это
значило бы сгореть со  стыда  и  к  тому  же  распрощаться  со  всеми  моими
надеждами. Я остался на месте и попытался собраться с мыслями.  "Они  просто
решили напугать меня, - сказал я себе, - посмотреть, не смалодушничаю ли  я.
Люди, которые хотят испытать мое мужество, находятся в двух шагах отсюда,  и
после заклинания я должен быть готов к какой-нибудь  попытке  с  их  стороны
напугать меня. Надо взять себя в руки  и  отплатить  этим  шутникам  тою  же
монетой". Мои раздумья длились недолго, хотя и прерывались  возней  сычей  и
сов, гнездившихся в пещере.
     Несколько  успокоенный  этими   размышлениями,   я   воспрянул   духом,
выпрямился  и  ясным,  твердым  голосом  произнес  заклинание.   Трижды,   с
небольшими промежутками, каждый раз возвышая голос, я назвал имя Вельзевула.
     Трепет пробежал у меня по жилам, волосы на голове встали дыбом. Едва  я
умолк, напротив меня под самым  сводом  распахнулись  две  створки  окна;  в
отверстие хлынул поток ослепительного света, более яркого,  чем  дневной;  и
огромная голова  верблюда,  страшная,  бесформенная,  с  гигантскими  ушами,
показалась в окне. Безобразный призрак разинул пасть  и  голосом,  столь  же
отвратительным, как и его внешность, произнес: Che  vuoi?  {Что  ты  хочешь?
(итал.).}
     В самых отдаленных закоулках пещеры, высоко  под  сводами  гулким  эхом
отозвалось это страшное: Che vuoi?
     Не берусь описать свое  состояние;  не  знаю,  откуда  у  меня  достало
мужества и сил не упасть без чувств при виде этого страшного зрелища  и  при
еще более страшных звуках голоса, раздававшегося в моих ушах.
     В  изнеможении,  обливаясь  холодным  потом,  я  сделал  нечеловеческое
усилие, чтобы овладеть собой. Должно быть, наша душа таит в себе  необъятные
силы и какие-то неведомые пружины: целая волна чувств, мыслей, представлений
разом нахлынула на меня, пронизала мозг, отозвалась в моем сознании.
     Перелом свершился: я превозмог свой страх и смело в  упор  взглянул  на
призрак.
     - Чего ты хочешь сам, являясь в таком омерзительном облике, дерзкий?
     После минутного колебания призрак ответил уже более тихим голосом:  "Ты
звал меня..."
     - Неужто раб осмеливается пугать своего господина? Если  ты  явился  за
приказаниями, прими подобающий вид и покорный тон.
     - Господин, - ответил призрак, - какой вид мне принять, чтобы быть  вам
угодным?
     Я назвал первое, что пришло мне в голову:
     - Явись в образе собаки.
     Не успел я вымолвить это приказание, как отвратительный верблюд вытянул
свою длинную шею  до  самой  середины  пещеры,  опустил  голову  и  выплюнул
маленького белого спаньеля с блестящей шелковистой шерстью  и  длинными,  до
самой  земли,  ушами.  Окно  захлопнулось,  видение   исчезло;   под   слабо
освещенными сводами пещеры остались лишь собака да я.
     Она бегала вдоль круга,  виляя  хвостом  и  подпрыгивая.  "Господин,  -
промолвила она, - я бы хотела лизнуть вам кончики ног;  но  меня  удерживает
страшный круг, в котором вы стоите".
     Моя уверенность дошла до дерзости: я вышел из круга  и  протянул  ногу,
собака лизнула ее. Я попытался схватить ее за  уши,  она  легла  на  спинку,
словно прося пощады; я увидел, что это сучка.
     - Встань, - сказал я, - я прощаю тебя. Но ты видишь,  что  я  не  один.
Господа, пришедшие со мной, ждут меня в нескольких шагах  отсюда.  Прогулка,
должно быть, утомила их; я хотел бы предложить  им  легкое  угощение:  нужны
фрукты, закуски, мороженое, греческие вина. Само собой  разумеется,  следует
убрать и осветить зал. Не нужно никакой роскоши,  но  пусть  все  будет  как
полагается. В конце ужина ты явишься с арфой в образе выдающегося  виртуоза.
Я позову тебя, когда будет нужно. Смотри же,  хорошенько  играй  свою  роль;
постарайся, чтобы пение твое было выразительным, а манеры  -  пристойными  и
сдержанными...
     - Я повинуюсь, господин мой, но на каких условиях?
     - На условиях повиновения. Повинуйся безоговорочно, раб, или...
     - Вы меня не знаете, господин мой, иначе вы не обходились  бы  со  мной
так сурово. Быть  может,  единственное  мое  условие  -  обезоружить  вас  и
понравиться вам.
     Не успела она умолкнуть,  как,  обернувшись,  я  увидел,  что  все  мои
приказания исполняются быстрее, чем смена декораций в опере. Стены  п  своды
пещеры, всего лишь минуту назад темные от сырости,  покрытые  мхом,  приняли
светлый  оттенок  и  приятные  очертания  -  теперь  это  был  круглый  зал,
отделанный мрамором и яшмой, свод покоился на колоннах,  восемь  хрустальных
канделябров, по три свечи в каждом, распространяли яркий, ровный свет.
     Мгновением позже  появились  стол  и  буфет,  сервированные  для  нашей
трапезы; плоды и сласти  редчайших  сортов  были  столь  же  вкусны,  как  и
прекрасны на вид, сервиз был  из  японского  фарфора.  Собачонка  непрерывно
сновала взад и вперед  по  залу,  подпрыгивая  вокруг  меня,  как  бы  желая
ускорить дело и спросить, доволен ли я.
     - Отлично, Бьондетта, - сказал я. - Теперь облачись в  ливрею  и  пойди
сказать господам, которые тут неподалеку, что я жду их и что на стол подано.
     Не успел я на мгновение отвести взгляд, как увидел изящно одетого  пажа
в ливрее моих цветов, выходившего из зала с зажженным факелом в руке;  через
минуту он вернулся, ведя за собой  моего  приятеля  фламандца  и  обоих  его
друзей.
     Хотя появление пажа и переданное им приглашение подготовили их к  тому,
что произошло нечто из ряда вон  выходящее,  однако  они  никак  не  ожидали
увидеть такую перемену. Не будь я занят  другими  заботами,  я  бы  порядком
позабавился их изумлением:  оно  красноречиво  выражалось  в  их  возгласах,
изменившихся лицах и жестах.
     - Господа, - обратился я к  ним,  -  ради  меня  вы  проделали  сегодня
длинный путь, а чтобы вернуться в Неаполь, нам  ведь  предстоит  пройти  еще
столько же. Я полагал, что это маленькое угощение будет нелишним  и  что  вы
извините   меня   за   недостаточное   разнообразие    и    скудость    этой
импровизированной трапезы.
     Мой непринужденный тон ошеломил их еще более, чем перемена декорации  и
вид изысканных яств, которые им предстояло отведать. Я заметил это, и  желая
поскорее покончить с  приключением,  втайне  внушавшим  мне  тревогу,  решил
извлечь из него всю возможную выгоду, даже в ущерб  веселости,  свойственной
моей натуре.
     Я пригласил их сесть за стол; в мгновенье ока паж подвинул  стулья,  мы
уселись. Я наполнил бокалы, роздал фрукты, но ел и говорил я один, остальные
сидели неподвижно, все еще не оправившись от изумления. Наконец мне  удалось
уговорить их отведать фруктов,  моя  спокойная  уверенность  убедила  их.  Я
предложил тост за самую красивую куртизанку Неаполя, мы  осушили  бокалы.  Я
завел   беседу   о   новой   опере,    о    недавно    приехавшей    римской
певице-импровизаторше, которая  произвела  большое  впечатление  при  дворе;
затем перевел разговор на изящные искусства вообще, на музыку, скульптуру  и
заодно обратил их внимание на  красоту  некоторых  статуй,  украшавших  зал.
Пустые бутылки молниеносно заменялись полными, содержавшими еще лучшее вино.
Паж превзошел самого себя - он был поистине неутомим. Я украдкой  поглядывал
на него. Представьте себе Амура  в  одежде  пажа.  Мои  спутники,  со  своей
стороны, бросали на него взгляды, в которых сквозили изумление, удовольствие
и тревога. Однообразие этой ситуации начинало мне надоедать; я  увидел,  что
пора нарушить его.
     - Бьондетто, -  обратился  я  к  пажу,  -  синьора  Фьорентина  обещала
подарить мне несколько минут. Взгляни, не приехала ли она.
     Бьондетто вышел. Мои гости не успели  даже  удивиться  этому  странному
поручению, как дверь отворилась и вошла Фьорентина с арфой в руках. Она была
в скромном, но изящном  платье  и  дорожной  шляпе.  На  лицо  была  спущена
прозрачная  вуаль...  Поставив  арфу  рядом  с  собой,  она  поклонилась   с
непринужденной грацией.
     - Меня не предупредили, что у вас гости, дон Альвар, -  обратилась  она
ко мне, - иначе я не явилась бы сюда в подобном костюме.  Надеюсь,  господа,
вы извините скромную путешественницу.
     Она села, и мы наперебой стали угощать ее остатками  нашего  маленького
пиршества, которые она из любезности согласилась отведать.
     - Неужели, сударыня, вы в Неаполе  только  проездом?  -  спросил  я.  -
Неужели не удастся удержать вас здесь?
     - Я связана давнишним обещанием: в прошлый карнавал в  Венеции  ко  мне
были весьма добры, взяли с меня слово, что я вернусь, и  я  получила  аванс.
Если бы не это, я не в силах  была  бы  отказаться  от  лестных  предложений
здешнего двора  и  от  надежды  заслужить  одобрение  неаполитанской  знати,
которая превосходит своим тонким вкусом всех прочих дворян Италии.
     В ответ на эту похвалу оба неаполитанца  отвесили  низкий  поклон.  Они
были  настолько  потрясены  реальностью  происходившего,  что  чуть  что  не
протирали себе глаза. Я  попросил  артистку  показать  нам  образчик  своего
таланта. Нет, она устала  и  простужена,  она  с  полным  основанием  боится
разочаровать нас. Наконец, она согласилась исполнить облигатный речитатив  и
патетическую арию, заканчивавшую собой  третий  акт  оперы,  в  которой  она
должна была выступать.
     Взяв  арфу,  она  провела  по  струнам  бело-розовой  маленькой  рукой,
удлиненной  и  вместе  с  тем  пухлой;  ее  слегка   закругленные   пальчики
заканчивались ноготками необыкновенно изящной формы. Мы все  были  поражены;
нам казалось, что мы присутствуем на восхитительнейшем концерте.
     Она запела. Нельзя представить себе лучшего голоса, большего чувства  и
выразительности в сочетании с необыкновенной  легкостью  исполнения.  Я  был
взволнован до глубины души и чуть не забыл, что  сам  был  создателем  этого
захватившего меня очарования.
     Самые нежные слова речитатива и арии певица произнесла,  обратившись  в
мою сторону. Пламя ее взглядов проникало сквозь вуаль, пронизывая и наполняя
меня непостижимо сладостным чувством. Глаза эти  показались  мне  знакомыми.
Вглядевшись в черты ее лица, насколько позволяла вуаль,  я  узнал  в  мнимой
Фьорентине плутишку Бьондетто. Но изящество и привлекательность его сложения
гораздо заметнее выступали в женской одежде, чем в костюме пажа.
     Когда певица кончила, мы осыпали ее заслуженными похвалами. Я просил ее
исполнить  какую-нибудь  бравурную  арию,  чтобы  мы   могли   оценить   все
разнообразие ее таланта. Но она возразила:
     - Нет, в моем нынешнем состоянии духа я  плохо  справилась  бы  с  этой
задачей.  К  тому  же  вы,  вероятно,  заметили,  каких  усилий  мне  стоило
повиноваться вам. Я устала с дороги и не в голосе.